Запрос в друзья - Маршалл Лора

Теперь, когда мой первоначальный инстинктивный порыв соврать полиции про нашу ночь в гостиничном номере прошел, я осознаю, что наделала. Полиция примется искать Пита. Может, они его уже нашли. Решит ли он, как и я, что факт нашей совместной ночевки можно интерпретировать по-разному, и скроет ли его? В конце концов, он должен быть их главным подозреваемым, а то, что он расстался на вечере с Софи и провел ночь с другой женщиной, может насторожить полицию. Хотя я не могу на это рассчитывать. Мне надо встретиться с ним до того, как его обнаружит полиция.

В глубине души я думаю, а не будет ли облегчением, если меня раскроют? Не придется больше прятаться и врать; я наконец-то сниму с себя тяжелый груз, который висит на мне с шестнадцати лет, чтобы быть наказанной, но, может быть, также и прощенной. Но вспоминаю, как реагировала Полли, и понимаю, что прощения не будет. Я стою посреди комнаты Генри, допиваю остатки вина, смотрю на его раскрасневшееся во сне личико и понимаю, что никогда не признаюсь в том, что сделала. Я буду молчать не только из-за возможности публичного позора, но и ради Генри. Даже малейшая вероятность того, что я окажусь в тюрьме и мой сын останется без матери, не позволит мне рисковать. Я обречена сохранять тайну до конца своих дней.

Я плохо сплю, беспокойные мысли копошатся в голове. В два часа ночи внезапно просыпаюсь, обливающаяся потом и уверенная в том, что слышала какой-то шум. В доме тишина, но я никак не могу отделаться от мысли, что меня разбудил некий звук. Если бы не Генри, я бы, скорее всего, зарылась головой в подушку и ждала бы утра. Но я не могу рисковать.

За неимением оружия залпом выпиваю воду из стакана, стоящего на ночном столике, выскальзываю из кровати и со стаканом в руке крадусь по квартире. Вскидываюсь от любого шороха, включаю по дороге лампы, оставляя за собой след яркого, режущего глаз света. На кухне оставляю стакан и беру острый нож со сверкающим лезвием, его гладкая рукоять холодит мою ладонь. Перехожу из комнаты в комнату, побеждая тьму, все вещи на своих местах, там, где я оставила их. В конце остается только спальня Генри.

Я стою за дверью, во рту у меня пересохло, майка прилипла к телу, холодная и влажная от пота. Меня парализует ужас от мысли, что самые жуткие кошмары могут сейчас воплотиться. Возникает странное ощущение, что это последний момент моей настоящей жизни и, оглядываясь назад, я буду знать, что все изменится навсегда. Нажимаю на ручку и толкаю дверь. Мой взгляд тут же устремляется на кровать. Она пуста. Роняю нож, он падает на ковер с глухим ударом, в следующую секунду я сама падаю на колени и издаю звуки, которые никогда прежде не слетали с моих губ: начинаю скулить, как раненый зверь. Ужас охватывает меня, словно приливная волна. Дыхание перехватило, я вдыхаю воздух короткими глотками между всхлипами.

И тут я вижу его. Он лежит на коврике у кровати и крепко спит в обнимку со своим Манки. Должно быть, во сне он упал с постели, а я проснулась от звука его падения на пол. Встаю на колени рядом с ним, утыкаюсь лицом ему в волосы, вдыхаю его сладкий запах, плачу от переполняющего меня чувства благодарности.

Рано утром меня все еще трясет от пережитого ночью приключения. Я уже посмотрела в справочнике адрес; все, что мне надо сделать, это быстро собраться самой, собрать Генри и выехать из дома. Генри я забрасываю в школу к семи тридцати, он сегодня приходит одним из первых. Он никак не может понять, почему я подгоняла его все утро, но быстро забывает об этом и, обретя наконец возможность побыть одному, радостно устремляется в игровую комнату.

Иду к станции. Еще темно, но я вижу пар от своего дыхания, который доказывает, что я существую. Кое-где в домах еще темно, но тут и там видны квадраты желтого света, через которые можно наблюдать сценки домашней жизни: мужчину в костюме, сидящего на диване и доедающего свой тост, отблески от телевизионного экрана играют у него на лице; элегантно одетую женщину, сосредоточенно поправляющую макияж перед зеркалом над камином в гостиной; одетую в неопрятный халат молодую мамашу с ребенком на руках, с измученным лицом и пустыми от усталости глазами. Подскакиваю, когда включается двигатель машины, мимо которой я прохожу, а когда высокий мужчина открывает дверь и выходит на улицу передо мной, я с трудом подавляю испуганный крик. Мужчина с любопытством смотрит на меня и устремляется в сторону станции. С минуту я стою, держась за фонарный столб; дыхание дается мне с усилием. И когда это я стала такой психованной? Мысленно устраиваю себе встряску и продолжаю идти к станции, но уже более медленным шагом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Напротив «Фостер и Лайм» есть кафе, усаживаюсь у окна и заказываю кофе. Слежу за тем, как люди в костюмах входят и выходят из офиса. На входе они должны набрать код, что даст мне время, увидев Пита, добежать до него, пока он будет открывать дверь.

Я пью уже вторую чашку, когда кто-то кладет мне на плечо руку, отчего я вскакиваю и разливаю кофе на стол.

— Что ты здесь делаешь? — Пит украдкой посматривает на своих ничего не подозревающих коллег за окном, которые приветствуют друг друга.

— Мне надо с тобой поговорить, — говорю я тихо. — Извини, что караулю тебя у офиса, но ничего другого я придумать не смогла. Я ведь даже не знаю твоей фамилии. Ты в курсе… что произошло?

— Ну конечно, я все знаю. — Он садится за стол напротив меня. — Это так ужасно. Мне… жаль. Я знаю, вы дружили. Я вчера весь день бродил по городу, обдумывая то, что произошло. Я боялся, что дома меня ждет полиция: я стану главным подозреваемым.

— То есть, ты еще с ними не разговаривал? — Во мне загорается надежда.

— Нет. Но, по всей видимости, буду. Я просто хотел… собраться с мыслями. Я позвоню им сегодня.

— А полиция не захочет узнать, почему ты раньше не явился?

— Не знаю, придется сказать, что не смотрел новости, например. А ты уже говорила с ними?

— Да. Вчера утром я заходила в школу.

— И ты им рассказала… ну, что мы провели ночь вместе?

Я опустила глаза, крутя солонку.

— Нет.

Я думала, он рассердится, но он, казалось, пребывал в замешательстве. Было еще что-то. Облегчение?

— А что так?

— Я… я не знаю точно. Я запаниковала. — Не могу же я признаться ему, что настолько привыкла скрывать правду о случившемся в 1989 году, что и эта ложь сама слетела с моих губ прежде, чем я успела сообразить. Страх, что кто-нибудь узнает про мой мерзкий поступок в отношении Марии, настолько глубоко укоренился во мне, что я автоматически стараюсь скрыть все, так или иначе с этим связанное. Но как-то нужно объяснить ему свое поведение, дать понять, почему я так странно себя веду. — Это все очень сложно… — Не отрываясь, смотрю на свои руки. Указательный палец выводит узоры по рассыпанному сахару. — В старших классах мы с Софи, мы… не очень хорошо поступили с одной нашей одноклассницей. С Марией.

— Какое отношение школьные разборки могут иметь к тому, что случилось? Бог знает, в юности мы все совершали выходки, которыми не приходится гордиться.

Как же я хочу поверить ему, поверить, что это так и есть и наш мерзкий поступок не имел последствий. Но разве бывают поступки без последствий? Даже если сбросить со счетов порошок в ее коктейле, то, как мы обращались с Марией, не могло не повлиять на нее, возможно, на всю ее дальнейшую судьбу. Это должно было наложить печать на ее отношения, на дружбу, на уверенность в себе. «Может, это и произошло. Может, это до сих пор на нее влияет», — мысль незваным гостем всплывает у меня в голове, и я представляю Марию, не девочку с гладкой кожей, а с парой морщин на лице, но все еще узнаваемую Марию, с карими глазами и длинными каштановыми волосами, как она сидит перед компьютером и рассылает свои полные яда послания мне и Софи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Это сложно объяснить. Я просто не хочу, чтобы это привлекло внимание. Моя… дружба с Софи. Полиции уже известно, что мы с Софи встречались у нее на квартире в тот вечер, когда ты приходил к ней. Если они узнают, что я ночевала с ее бойфрендом, они начнут копаться в прошлом и задавать вопросы. Клянусь, это не имеет отношения к ее смерти. Просто это… дело прошлое, и я не хочу тащить его за собой. — Не больше, чем оно уже вытащилось. — «О господи, не знаю, может, я должна им все рассказать. Позвонить детективу, признаться ей, что я запаниковала, и все выложить?»