Суть времени. Цикл передач. № 01-10 - Сергей Кургинян

Вот что такое постмодернизм. Он празднует победу над подлинным модерном. И он объединяется с контрмодерном, который сам же он и создает в виде архаизации. Он будет вечным «мировым городом» — тем, что раньше называлось «золотым миллиардом», а теперь обретает совершенно новые формы… Может быть, это будет и не миллиард… неизвестно еще, сколько вообще населения при подобных трансформациях останется на Земле. Многие считают, что 10 процентов того, которое есть сейчас.

А будет еще архаизированная периферия («мировая деревня»), с которой сам же «мировой город» будет воевать и одновременно он будет ею управлять. Установится некое «единство и борьба противоположностей» навеки. Потому что при архаизации никакого развития быть не может, а без развития «деревня» никогда не победит «город». Вот что замысливается на месте великого модерна.

И теперь давайте обсудим главное серьезно и спокойно.

Если все это так (а, разумеется, надо проверять — так это или не так), то о чем идет речь? О том, что легитимация капитализма — это великий всечеловеческий духовный моно-модерн, великий Большой Модерн. Не реликтовый — в одном регионе, для экономического и политического роста, — а вот этот великий, духовный модерн, он легитимирует капитализм. Нет у капитализма другой легитимации. Нет другого исторического оправдания, кроме того, что это его проект, его великий проект. Поскольку он несет весть всем людям, он является не «классом для себя», а «классом для других». Он является историческим классом, локомотивом истории. Это — легитимация капитализма. У капитализма нет легитимации за рамками великого всечеловеческого модерна. Если великий всечеловеческий модерн рушится сам и демонтируется противниками — значит, капитализм теряет легитимацию полностью. Мне кажется, что Хабермас это прекрасно понимает. А вот здесь этого не понимают совсем! Капитализм, вышедший за границы полноценного — не реликтового — модерна, теряет легитимацию полностью и заваливается.

Итак, в течение 500 лет существовала «эпоха А» и был капитализм, который нес с собой не только зло, но и добро, который был усмирен этим великим проектом «Модерн» и который одухотворялся этим проектом, и потому не был «Зверем из Бездны». Капитализм — страшная вещь вне этого, чудовищная, убийственная не только в России, но и везде. Главное — это узда модерна, которая на него надета. Если снята эта узда — всё, конец! Преодолевая свои пределы, которые устанавливает модерн, выходя за эти рамки, капитализм заваливается. Он превращается в чудовище, в монстра. Он теряет способность обеспечивать историческое развитие. И рано или поздно он превратится в неонацизм, демонтаж единства рода человеческого, в гностицизм. Он не может ничего другого сделать.

Значит, вот этот мир из трех элементов — «контрмодерн и постмодерн против модерна (реликтового, регионального)» — это делегитимация капитализма, это его заваливание в абсолютную мерзость.

Капитализм начал выходить за рамки великого модерна (модерна для всех, духовного модерна, который иногда называют «Модернити») и «заваливаться» уже в конце XIXвека. Это декаданс, это то, что Шпенглер называл «закатом Европы». Всё это было. Он почти полностью вышел за эти рамки во время ужасной Первой мировой войны — чудовищной войны непонятно за что. Вторая велась с фашизмом. За что велась Первая — никто не понимал. Она усыпала Европу миллионами гниющих трупов. Она была чудовищно дегуманна, бессмысленна, абсурдна. Все понимали, что воюют за что-то странное, страшное, за какие-то абстрактные интересы, что мир кончается. После этой войны родилось потерянное поколение.

Капитализм уже почти полностью завалился, упал бы, как огромная синяя балка, вниз — в эту мутацию, гностицизм, неонацизм (или протонацизм). Но тут появился советский красный проект, и он как бы подпер собою капитализм. Заваливающаяся балка оказалась подперта другой балкой.

Возникла, как ни странно, довольно устойчивая конструкция. И 70 лет просуществовала такая архитектура, которую кое-кто называл «ялтинской»: два мира, два проекта, две системы. Особенно она была устойчива потому, что она все-таки сформировалась на трупе нацизма, который и ненавидел эту конструкцию, и говорил, что он уничтожит обязательно сначала «красного» ялтинского хищника, а потом «синего», либерально-западного.

А затем советский проект стали демонтировать в ходе перестройки (с 1987 по 1991 гг.) и постперестройки (с 1991 по 2011 гг.). Он стал рассыпаться.

И тогда капитализм, оставшись один, стал снова заваливаться, теряя эту модернистскую основу. Мутировать, выходить за рамки всеобщего и безусловного модерна.

Вот что мы сейчас наблюдаем. Ему помогают еще быстрее упасть. Но он и сам падает! Потому что ему опираться не на что, и он давно завален по причинам, которые надо обсуждать отдельно.

Итак, в мире, который сейчас строится, есть три кубика: реликтовый модерн, контрмодерн и постмодерн. В чем сила этих кубиков? В том, что они реальны. Это не выдумки, не футурология, не какие-то абстрактные рассуждения. Это реальность, которую можно пощупать. Она материализована, повторяю, в миллионах идеальных, религиозных, культурных и материальных артефактов. В этом живут народы. Это не называется «что нам стоит дом построить, нарисуем — будем жить». Это не нарисованные домики, а реальные. Разница между реальностью и фантазиями — колоссальна.

Итак, наша задача — сказать «нет» делигитимированному капитализму, вышедшему за свои пределы и превращающемуся в монстра. «Нет» — «эпохе Б», состоящей из постмодерна, контрмодерна и модерна. Наша задача — обогнуть эту «эпоху Б» и выйти во что-то другое, и не дать ей состояться. Разгромить ее. Но для этого нужно иметь четвертый кубик, столь же реальный, под названием «Сверхмодерн».

Не будет этого кубика — мы никакого «да» не скажем. Мы скажем «нет» миру из трех кубиков, «нет» этой «эпохе Б»… Как говорилось в экзистенциальной литературе, «сказать „нет“ и умереть». А наша задача — жить и победить. Значит, нам нужен этот четвертый кубик. И его мы уже тоже обсуждали в предыдущий раз, мы называли его «Сверхмодерн» и сказали, что у него есть четыре блока.

Блок #1— стратегическая новизна, отвечающая на вызовы XXIвека.

Блок #2 (чудовищно важный!) — это советское в том виде, в каком оно было осуществлено к концу доперестроечного периода. Во всех передачах «Суд времени» я не обсуждал блок #1, или блок #3, или #4. Я только реабилитировал блок #2, освобождал его от чудовищных либероидных «тараканов», потому что без этого блока нет ничего. Борьба за него есть борьба политическая, духовная и стратегическая, что не одно и то же.

Кроме этого, есть блок #3 — это те наработки, которые сначала были санкционированы советской системой, а потом оказались ею либо осуждены, либо как-то очень неадекватно использованы.

И, наконец, есть наработки, которые вообще никогда не были санкционированы советской системой — это блок #4.

Реальная конструкция Сверхмодерна состоит из этих четырех блоков, основным из которых является блок #2 — «советское в том виде, в каком оно было реализовано к концу доперестроечного периода». Это главный блок, потому что он реален — это было сделано. По этой модели жили миллионы, сотни миллионов и чуть не миллиарды людей. Она несла в себе свой образ жизни, она несла в себе свои принципы развития, основанного на коллективизме, — что безумно важно и что говорит о том, что [советское развитие] не было модернистским развитием, а было другим развитием. Мы это тоже обсуждали, и мы еще должны будем к этому подробно вернуться.

Теперь возникает главный политический вопрос. Почему, говоря о проекте «Сверхмодерн» или об обретении миром снова устойчивости, нельзя призвать просто вернуться в один этот блок #2 — в советское в том виде, в каком оно реально было осуществлено к концу предперестроечного периода? Почему туда нельзя вернуться? Почему нельзя оставить один этот, хорошо известный, блок? Ведь еще не забыли, как он выстроен. Ведь, казалось бы, можно его снова сконструировать и в нем зажить. Потому что нынешняя жизнь для кого-то более удобна, комфортна и т. д.?

Да, для меня она несказанно более удобна и духовно комфортна, чем та жизнь, и не буду этого скрывать. Но если бы речь шла о том, что сюда можно было бы вернуться, что это было морально, политически реализуемо и эффективно для страны, то я пожертвовал бы тем избыточным комфортом, который существует сейчас, включая духовный. Потому что для сотни миллионов людей жить там, в том мире, который был, — не только более комфортно (точнее, менее дискомфортно), но еще и более праведно. Я отвечаю за свои слова. Речь идет не только о том, что там жизнь более сытая для этого большинства (что тоже очень важно, когда дети плачут от голода или не доедают, не допотребляют белка, или когда есть несколько миллионов беспризорников… свиней могут сосчитать, а сколько беспризорных детей — нет, дают абсолютно разные цифры)… Дело не только в том, что там лучше жить в смысле количества. Но дело еще и в том, что та жизнь праведнее, она понятнее, она оправданней, чем та жизнь, которая строится сейчас. Потому что оправдать это неравенство и эти принципы дифференциации не может ни один человек, в котором осталась совесть.