Священная книга оборотня - Виктор Пелевин

Это, конечно, ханжеское обвинение, основанное на двойном стандарте. Трансформация восприятия является основой не только лисьего колдовства, но и множества рыночных технологий. Например, фирма «Форд» приделывает к дешевому грузовичку F-150 красивую переднюю решетку, меняет кузов и называет получившийся продукт «Линкольн Навигатор». И никто не говорит, что фирма «Форд» искажает Образ Божий. А про политику я просто промолчу, и так все ясно. Но негодование почему-то вызываем только мы, лисы.

Волки-оборотни в отличие от нас используют восприятие трансформации. Они создают иллюзию не для других, а для себя. И верят в нее до такой степени, что иллюзия перестает быть иллюзией. Кажется, в Библии есть отрывок на эту тему – «будь у вас веры с горчичное зерно…» У волков она есть. Их превращение – своего рода цепная алхимическая реакция.

Сначала оборотень заставляет себя поверить, что у него растет хвост. А появляющийся хвост, который у волков является таким же органом внушения, как и у нас, гипнотически воздействует на собственное сознание волка, убеждая его, что с ним действительно происходит трансформация, и так до окончательного превращения в зверя. В технике это называют положительной обратной связью.

Превращение Александра каждый раз начиналось с одного и того же: его тело изгибалось, словно невидимый канат натягивался между хвостом и черепом. Теперь я поняла, в чем было дело. Ту энергию, которую лисы направляли на людей, волки замыкали сами на себя, вызывая трансформацию не в чужом восприятии, а в собственном, и уже потом, как следствие – в чужом.

Можно ли называть такое превращение реальным? Я никогда не понимала смысл этого эпитета до конца, тем более что каждая эпоха вкладывает в него свое значение. Например, в современном русском слово «реальный» имеет четыре основных употребления:

1) боевое междометие, употребляемое бандитами и работниками ФСБ во время ритуала смены крыши.

2) жаргонизм, используемый upper rat и хуй сосаети при разговоре о своих зарубежных счетах.

3) технический термин, относящийся к недвижимости.

4) общеупотребительное прилагательное, означающее «имеющий долларовый эквивалент».

Последнее значение делает термин «реальный» синонимом слова «метафизический», поскольку доллар в наше время есть величина темно-мистическая, опирающаяся исключительно на веру в то, что завтра будет похоже на сегодня. А мистикой должны заниматься не оборотни, а те, кому положено по профессии – политтехнологи и экономисты. Поэтому я не хочу называть превращение волка-оборотня «реальным» – иначе может сложиться ощущение, что в нем присутствует дешевая человеческая чертовщина. Но несомненными были две вещи:

1) трансформация волка качественно отличалась от лисьего морока, хоть и основывалась на том же эффекте.

2) на волчью метаморфозу тратилось огромное количество энергии – куда больше, чем расходовали на клиента мы, лисы.

Из-за этого волки не могли долго оставаться в зверином теле, и фольклор связывал их преображение с различными временными ограничениями – темный временем суток, полнолунием или чем-нибудь похожим. Здесь покойный лорд Крикет был совершенно прав.

Я вспомнила странное переживание, посетившее меня на охоте – когда я впервые в жизни осознала реликтовое излучение хвоста, направленное на меня саму. Но что именно я внушала себе? Что я лиса? Но я и без внушения это знала… В чем же дело? Я чувствовала, что стою на пороге чего-то важного, способного изменить всю мою жизнь и вывести, наконец, из того духовного тупика, в котором я провела последние пять веков. Но, к своему позору, вначале я подумала совсем не о духовной практике.

Стыдно признаться, но первая мысль была о сексе. Я вспомнила жесткий серый хвост Александра и поняла, как вывести наши любовные переживания на новую орбиту. Все было просто. Механизм воздействия на сознание, которым пользовались лисы и волки, совпадал в главном – различалась только интенсивность внушения и его объект. Я, так сказать, угощала своего клиента шампанским, и ему становилось весело. А Александр сам глотал бутылку водки, после чего всем вокруг становилось страшно. Но действующая субстанция, алкоголь, была той же самой.

Так вот, объединив наши возможности, мы могли наделать из шампанского с водкой массу самых разнообразных коктейлей. Ведь секс – не просто стыковка известных частей тела. Это еще и энергетический союз между двумя существами, совместный трип. Если мы научимся складывать наши гипнотические векторы для того, чтобы вместе нырять в любовную иллюзию, думала я, мы устроим себе такой вокзал для двоих, где каждая шпала будет на вес золота.

Была только одна сложность. Вначале нам следовало договориться о том, что мы хотим увидеть. Причем не просто на словах – слова были ненадежной опорой. Основываясь только на них, мы могли очень по-разному представить себе конечный маршрут путешествия. Требовалось готовое изображение, которое стало бы отправной точкой нашей визуализации. Например, картина…

Я попыталась представить себе подходящее классическое полотно. Как назло, ничего интересного не приходило в голову – вспомнился только шедевр раннего Пикассо «Старый еврей и мальчик». Много лет назад я закладывала открыткой с репродукцией этой картины «Психопатологию обыденной жизни» Фрейда, которую никак не могла осилить, и с тех пор две печальных темных фигуры запомнились мне во всех подробностях.

Нет, картины не годились. Они не давали представления о том, как выглядит объект в трехмере. Гораздо лучше подходило видео. У Александра такой большой телевизор, подумала я. Должна же от него быть хоть какая-то польза?

Есть сорт турецкой жвачки с картинками-вкладками, на которых изображены влюбленные пары в разных смешных ситуациях. Подписаны такие рисунки «Love is…», и раньше я часто видела их наклеенными на стены в лифтах и кинотеатрах. Если бы мне надо было нарисовать свою версию этого комикса, там были бы волк и лиса со сплетенными хвостами, сидящие перед телевизором.

Технология чуда оказалась проще, чем я предполагала. Достаточно было соединить наши гипнотические органы, устроившись в любой позе, которая позволяла это сделать. Соприкасаться должны были только хвосты: надо было следить за происходящим на экране, и более тесное соседство мешало.

Ритуал выработался у нас на удивление быстро. Обычно он ложился на бок, свешивая ноги на ковер, а я садилась рядом. Мы включали фильм, и я ласкала его до тех пор, пока не начиналась трансформация. Тогда я закидывала ноги на его мохнатый бок, мы соединяли наши антенны, а дальше начиналось нечто безумное, чего никогда не понять бесхвостому существу. Интенсивность переживания бывала такой, что мне приходилось применять специальную технику, чтобы успокоиться и остыть – я отводила глаза от экрана и читала про себя мантру из «Сутры Сердца», прохладную и глубокую, как колодец: в этих слогах санскрита можно было без следа растворить любую душевную суету. Мне нравилось смотреть, как соединяются наши хвосты – рыжий и серый. Словно кто-то поджег трухлявое полено, и его охватил сноп веселого искристого огня… Я, впрочем, не делилась этим сравнением с Александром.

Но если техническая сторона дела оказалась элементарной, то выбор маршрута для наших прогулок каждый раз сопровождался спорами. Наши вкусы не то что различались, они относились к разным вселенным. В его случае вообще сложно было говорить о вкусе в смысле четкой системы эстетических ориентиров. Ему, как восьмикласснику, нравилось все героически-сентиментальное, и он часами заставлял меня смотреть самурайские драмы, вестерны и то, чего я совершенно терпеть не могла – японские мультфильмы про роботов. А затем мы воплощали в мечту побочные любовные линии, которые требовались режиссерам всей этой видеомакулатуры для того, чтобы между убийствами и драками был хоть какой-то перерыв. Впрочем, поначалу это было интересно. Но только поначалу.

Как профессионалу со стажем, мне быстро наскучили стандартные любовные quickies – я навеяла человечеству больше снов на эту тему, чем человечество сняло о себе порнофильмов. Мне нравилось бродить по terra incognita современной сексуальности, исследовать ее пограничные области, ойкумену общественной морали и нравственности. А он не был к этому готов, и, хоть никто в мире не мог стать свидетелем нашей совместной галлюцинации, его всегда останавливал внутренний часовой.

На мои призывы отправиться в какое-нибудь необычное путешествие он отвечал смущенным отказом или, наоборот, предлагал что-нибудь немыслимое для меня. Например, превратиться в пару мультяшных трансформеров, обнаруживающих интерес друг к другу на крыше токийского небоскреба… Жуть. А когда я хотела стать немецким майором из «Касабланки», чтобы взять его, пока он будет негром-пианистом, поющим «It's summertime and the living is easy»[26], он приходил в такой ужас, словно я побуждала его продать родину.