Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев

Куприн называл этот язык «языком богаделок и приживалок».

. . . . .

Ужинает. Есть не хочется. Давит ложкой творог на тарелке.

– Смотри, мама, какие я размазняки делаю.

. . . . .

Выпятила средний палец, остальные прижала к ладошке.

– Смотрите! Смотрите! Средний палец на такси едет.

. . . . .

Погода немного разгулялась. Правда, небо свинцово-сизое, но в просветах иногда появляется солнышко.

Машку облачили в пальто, поверх пальто напялили плащик и в этом костюме космонавта выпустили в сад.

Играет одна. Мама уехала в Лугу, тетя Минзамал мыслями уже в Питере, куда сегодня уезжает, а папа работает.

Несколько раз за окном раздавалось:

– Папычка-а-а! Ты что делаешь?

Получив очень знакомый ей стереотипный ответ, понуро удаляется.

Позже, когда папа кончит свой «урок», пойдем в лес.

. . . . .

Пришли два письма от тети Ляли. Одно письмо, представьте себе, написано на горчичниках! Это – Маше подарок (здесь горчичников купить мы не могли).

– Нет, нет! – кричит Машка. – Не надо мне этого подарочка! Я боюсь!

11.9.60.

Вчера ходили втроем в наш лесочек, в тот молодой соснячок, где растет так много маслят. Опять набрали около трех сотен этих аппетитных грибков. Больше половины отдали тете Минзамал, которая уехала вчера на три дня в Ленинград.

Машка отличная грибница. Мы с мамой, старые опытные волки, зубры, набрали на каждого по сто с небольшим грибов, а Машка – четырехлетняя – собрала 57 штук.

А утром мы с нею ходили еще и за дровами. Собирать хворост и всякие деревянные колобашки – это почти так же интересно, как собирать грибы.

И уже поздно вечером опять ходили с мешком. На этот раз у нас была двойная цель: искали еще ножичек, который потеряла Маша, когда мы возвращались из похода за маслятами. Ножа не нашли.

. . . . .

– Мама, ты знала, что у тебя девочка родится?

– Нет, не знала.

– А когда я в животике была – ты тоже не знала?

– Нет, тоже не знала.

– А кого ты хотела – мальчика или девочку?

– Папа хотел мальчика. Он говорил: «Если будет мальчик, назовем его Ваня».

– А ты?

– А я хотела девочку. Я говорила: «Если родится девочка, назовем ее Машенькой».

Маша – с улыбкой, с довольным и даже торжествующим видом:

– Хорошо, что я родилась!!!

. . . . .

– Бедная девочка! – говорит мама.

Почему же это она бедная?

Выхожу во двор и тоже испытываю жалость к нашей Маруське.

– Папа! Папа! Смотри! Театр!..

Посадила на скамейку своих маленьких кукол, мишку и кота в сапогах и изощряется – прыгает, поет, танцует перед ними.

Ах, как не хватает ей братика, сестрички или «подрлуги».

. . . . .

Вчера день был преотличный, не жаркий, даже не очень теплый, но солнечный.

Сегодня – похуже. Дождя нет, но и солнца не видно. После завтрака ходили с Машей кормить хозяйских цыплят.

Машка несла миску, куда мама вылила гущу от вчерашнего супа, и накрошила хлеб – белый и черный. Машка идет, смотрит на хлеб и говорит:

– Я белый хлеб больше люблю… Я грузинка, потому?

– Нет, Маша, ты русская. Это у тебя мама грузинка.

– А цыплята? Они – грузины?

14.9.60.

Играет в саду. Готовит, лечит кукол, ходит в гости, ездит в автобусах и на поездах… И все – одна. Как она цепляется за тебя, когда выйдешь на минуту в сад:

– Папочка, давай поиграем?!

Чувствуешь себя извергом, палачом, зверем, когда говоришь «некогда».

Проводишь с нею, в общем, не так уж мало времени, даже очень много, а ей – мало. Ей нужен коллектив, товарищи и подруги. Зимой об этом нужно будет непременно и серьезно подумать.

. . . . .

Вчера вечером мама причесывала Машу. Говорит:

– Какая ты лохматая, Маша. Что это такое? Что ты за папуас?

Маша, искоса взглянув на нее:

– А ты знакома с папуасами?

– Да… знакома.

– Я тоже знакома.

– Где же ты их видела?

Дочка наша за словом в карман не лазает.

– Все мои друзья – папуасы, – говорит она.

Откуда вдруг это?

15.9.60.

Как-то раз, когда Машка просила меня «не ляботать», а поиграть с нею, я имел неосторожность, если не глупость, объяснить ей, что, если я не буду работать, у нас не будет денег.

– Ничего, возьмем где-нибудь, – сказала она.

– Деньги, Маша, не берут где-нибудь, а зарабатывают.

– Ну и не надо их, – сказала она. И я стал ей растолковывать, что без денег не будет у нас ни хлеба, ни мяса, ни конфет. И платье ей не на что будет купить, и башмаки, и чулочки… А я вот, мол, напишу рассказ, рассказ напечатают, мне за него пришлют денег и так далее и тому подобное.

Мама уже тогда сказала мне, что я «спускаю ребенка с небес на землю». Не в том беда, что на землю, а в том, что ударение делается на деньгах. Ведь на самом-то деле не так.

Вчера утром вышел в сад. Машутка играет. Я принял участие в игре, но через пять минут должен был заявить, что пора за стол, надо работать.

– Не работай немножко! Поиграй! – взмолилась Машка.

– Нет, Маша, надо идти работать.

– Не надо. Мы можем сегодня не покупать. У нас мясо, кажется, есть. Денег не надо.

Пришлось растолковывать (именно растолковывать, а это не ахти как действует на ребенка), что работает человек – и писатель, и булочник, и столяр, и рабочий у станка, и продавец в магазине – не потому, что платят деньги, а потому, что работа доставляет человеку радость.

Не уверен, что она это поняла. А кроме того, первое впечатление всегда ярче и первое объяснение – убедительнее.

. . . . .

Рассказывал Маше про цирк.

– А там львы есть?

– Да, – говорю, – бывают.

И рассказал, как укротительница кладет свою голову льву в пасть.

– В Ленинград, – говорю, – приедем, – возьмем тебя в цирк.

– Давай пойдем, – соглашается Маша. – Только я сама не буду совать голову. Хорошо?

Это условие я принимаю.

17.9.60.

Вечером топили плиту, мама жарила пирожки, обещала и Машке дать теста. Машка смотрела на нее с таким жадным нетерпением, что сама призналась:

– Я вся дрожу.

Делала маленькие пирожки с каким-то черносмородиновым джемом.

. . . . .

А третьего дня вечером мы с Машей (позже к нам присоединилась и мама) вырезали и склеивали звериную карусель – очень приятно нарисованную, но не очень ловко подогнанную самоделку Т. Глебовой. Машка намазывала фотоклеем там, где я ей показывал, и опять вся дрожала:

– Я сама… сама!..

. . . . .

Говорили о разных профессиях.

– А я кем буду? – спрашивала Машка.

– Кем хочешь, – говорю. – Ты можешь сама выбрать себе занятие. Можешь стать доктором, учительницей, почтальоном, столяром, писателем.

– Буду писателем. – Но сразу же спохватилась: – Нет, доктором.

Потом говорит:

– Я буду доктором, но буду только подруг своих лечить. Я чужих дядей боюсь лечить.

. . . . .

Ночью сегодня было холодно. Когда я после работы, в 1 час 30 минут, выходил в сад, стоял густейший, какой-то зловеще-беспросветный туман. Может быть, и заморозки были. Когда занимались гимнастикой, все вокруг блестело.

День солнечный. На небе ни облачка.

Но – прохладно.

Сейчас 11 часов. Мама и Маша ушли в лес за брусникой, но быстро вернулись. На траве лежит такая роса, что Машка тотчас промочила ноги. Вернулась, переобулись, опять пошли. Обещал после работы и я прийти…

18.9.60.

Очень ей хотелось еще раз пойти в лес.

Я ее разбудил, говорю:

– Пойдем в лес?

– Пойдем!

– Давай одевайся!..

И она сразу же, по-солдатски, по-пожарницки стала одеваться: стянула с себя ночную сорочку, влезла в рубашку, натянула чулки, штанишки… Но оказалось, что уже поздно, и в лес мы не пошли.

Мама сушила грибы. Машу к плите мы не подпускаем, но папа дал ей несколько палочек-шампури, нарезал из черной, белой и красной бумаги кружочков и рассыпал их по всем комнатам. Машка «собирала грибы», нанизывала их на палочки, сушила…

. . . . .

Утром сегодня говорит матери:

– Ты что мне каждый день говоришь: «Привереда! Привереда!» Что, тебе так нравится это слово?

. . . . .

Вернулось лето! Поют петухи, жужжат (шумно и весело жужжат) мухи… Только огород за моим окном являет собой картину самой несомненной осени: все жухнет, никнет, желтеет и сереет.

Разве что морковка и укроп по-прежнему зелены, но и к ним подбирается седина-желтизна.

19.9.60.

Вчера в лесу мама рассердилась на Машу.

– Ты где пропадаешь? Ты что не откликаешься, не кричишь «ау»? Ты что, заблудиться хочешь?

– Я была на своих полянках.