Искусство существования (сборник) - Вячеслав Пьецух

Недели за две до юбилея Проша отправился на Птичий рынок и купил за сто рублей попугайчика-жако, который был чуть крупнее обыкновенного воробья. Как раз две недели ушли на то, чтобы научить птицу кое-каким словам.

Когда наступил долгожданный день, когда наследники и гости собрались в одном из кабинетов ресторана «Славянский базар», расселись кто где и уже выпили по первой за юбиляров, хозяин достал из-за пазухи своего попугайчика-жако, и тот дурным голосом говорит:

– Проша хороший. А Мутер – дрянь! дрянь! дрянь!

А вот печальный анекдот из времен сравнительно давних, но, как ты его ни толкуй, все-таки анекдот. Саша Ключник еще совсем мальчишкой серьезно влюбился в свою одноклассницу Татьяну Каракозову и несколько лет преследовал девушку, задаривал ее копеечными безделушками и страдал. Каракозова, в свою очередь, и не отваживала Сашу, и не то чтобы отвечала ему взаимностью, а так… как говорится, хвостом вертела и даже обращалась с ним несколько свысока. Между тем Саша был много старше своей избранницы и ему уже давно исполнилось восемнадцать, так как он второгодничал в четвертом классе и два года сидел в седьмом.

Окончательное объяснение между молодыми людьми произошло на выпускном вечере, который состоялся 21 июня 1941 года, в ночь с субботы на воскресенье, в подсобке химического кабинета, в тот час, когда в окна школы ударили первые солнечные лучи. Саша получил решительный отказ, и, кроме того, любимая сообщила ему под большим секретом, что собирается замуж за военного, артиллериста, командира гаубичного полка.

Это сообщение Сашу доконало; он долго бродил по пустынным улицам города, несколько раз принимался плакать, утираясь бабкиным батистовым платком с монограммой, нечаянно оказался у железнодорожного вокзала, сел в первый попавшийся пригородный поезд и пустился куда глаза глядят, обессилевший от слез, одиночества и тоски. Он сошел на какой-то маленькой станции и двинулся наугад сначала полем, потом какими-то перелесками, потом опять полем, и так пропадал трое суток, бродяжничая окрест. Уже немцы вовсю бомбили наши западные города, уже отбивался от гренадеров 45-й дивизии вермахта гарнизон Брестской крепости, уже пали Вильнюс, Гродно, Белосток, Кобрин, а он все шатался по полям и перелескам, пока не попытался броситься под поезд № 69 Москва—Казань. Однако попытку самоубийства Саша совершил так неловко, что ему только отрезало ступню правой ноги, и его, истекавшего кровью, подобрал путевой обходчик по фамилии Казачков.

Когда Саша долеживал последние дни в больнице, его навестил следователь военной прокуратуры, битых два часа задавал ему коварные вопросы, что-то записывая себе в тетрадочку, и ушел. Вечером того же дня к больнице подкатил «воронок», и юного инвалида отконвоировали в тюрьму.

По обвинению в «умышленном членовредительстве с целью уклонения от призыва в Красную армию в военное время» трибунал приговорил Сашу Ключника к расстрелу, но то ли за молодостью лет, то ли вняв его трогательным показаниям относительно романа с одноклассницей Каракозовой, то ли благодаря свидетельству обходчика Казачкова, несколько раз встречавшего парня в полосе отчуждения изможденным и как бы полоумным, смертный приговор Саше заменили пятнадцатью годами лагерей и угнали на Соловки. Родным его тоже не поздоровилось: бабушку и мать сослали куда-то под Караганду, а сестру определили на Валаам.

Много лет спустя, уже после смерти императора Иосифа I, хорошим июльским днем, Саша случайно встретил свою первую любовь в очереди за квасом, которая растянулась до самого городского сада с разными дурацкими затеями, включая неизменное «чертово колесо». Он долго разглядывал Каракозову, стараясь держаться незамеченным, потом пожал плечами и подумал: «И чего только я в ней нашел?»

Николай Спиридонов (между прочим, дальний родственник знаменитой левой эсерки Марии Спиридоновой) как-то попал в больницу по поводу воспаления желчного пузыря. Больница была большая, но бедная, как все наши больницы для простонародья, вечно страждущая из-за нехватки койко-мест и некомплекта младшего медицинского персонала, пропахшая хлоркой, с выбитыми стеклами в уборных, отвратительной кухней и как-то неприятно взволнованная бесконечной склокой между сестрой-хозяйкой и главврачом.

Случай безобразный и единственный в своем роде: мало того, что Николая разместили на маршевой площадке по пути с третьего этажа на четвертый, его еще и положили в одну каталку с какой-то престарелой дамой, правда, принеся больному искренние извинения в связи с тем, что в больнице остро недостает не только что мест в палатах и обыкновенных железных коек, но даже подушек и одеял. Так они и лежали рядом в течение двух суток, пока кто-то не умер в одиннадцатой палате, – Николай лицом к лестнице, пожилая дама лицом к стене.

Как-то шел мимо грузный мужчина в белом халате – Николай ему говорит:

– Пожалуйста, доктор, настучите вашему руководству про это издевательство над людьми! Данная бабушка совершенно меня достала: храпит всю дорогу, как паровоз!

Медик никак не отозвался на этот вопль, точно он не расслышал жалобы, а соседка, сколько было возможно, повернулась к Николаю и говорит:

– Больно вы нежный, как я погляжу. Вы случаем не из Вены, столицы вальсов, к нам приехали погостить?

– Почему из Вены?.. Нет, я здешний, промзоновский, в доску свой.

– Тогда чего вы выступаете, не пойму?

– Ну как же! Эта пресловутая медицина как хочет измывается над человеком, а я молчи?! Погодите, я еще не так выступлю, потому что я вообще парень – порох, у меня троюродная внучатая бабка была знаменитая революционерка, чуть что, сразу за револьвер! Нет, я этого гадства не потерплю!

– Жизни вы не видели, молодой человек, вот что я вам скажу.

– Это я-то жизни не видел?! А кто Куйбышевскую ГЭС строил, кто корячился на торфоразработках, кто все детство просидел на хлебе и молоке?! А три привода в милицию ни за что?!

– Это все сравнительно баловство. Я вот вам сейчас расскажу про основные вехи моей жизни, какая она была, и вы сразу поймете, почем фунт изюма и как нашу долю следует понимать…

Опять прошел мимо грузный мужчина в белом халате, но Николай только посмотрел на него ненавидящими глазами и ни слова не проронил.

– Родилась я в деревне, восьмой по счету, а всего нас в семье было шестнадцать душ…

В это трудно поверить, но рассказ пожилой дамы взаправду занял без малого двое суток с перерывами на беспокойный больничный сон и был настолько захватывающим, что Николай наотрез отказался от процедур. Дослушав рассказ соседки, он с минуту хмуро молчал, а потом сказал:

– Это нонсенс какой-то, бабушка, а не жизнь! Главное – малохольный мы народ, таких гавриков, как мы, ни в какой Австралии не найдешь! Вот опять же лежим мы с вами, как собаки бездомные, на ходу, и родной стране на нас плевать с последнего этажа! Нет, так существовать я отказываюсь, надо что-то делать, но что делать-то, бабушка, подскажи!

Соседка отвернулась к стене и молвила:

– А терпеть.

Когда хотят дать характеристику идеальному браку, то, как правило, говорят: они были счастливы, жили долго и умерли в один день. Сергей Владимирович и Людмила Ивановна Бубенцовы тоже прожили вместе довольно долго, то есть сколько позволил злой российский климат, качество пищи и состояние атмосферы в пределах 3-го транспортного кольца. И точно они были счастливы, судя хотя бы по тому, что при самых скромных достатках Сергей Владимирович каждый день менял рубашку, а у Людмилы Ивановны было настоящее бриллиантовое кольцо. На них посмотреть было, и то приятно: он – мелковат, но строен, с молниями в глазах, она – дама в теле, добродушная и смотрит на супруга так, словно автограф собирается попросить.

Но умерли они не в один день, а с небольшой разницей – это факт. Людмила Ивановна скончалась 21 марта от перитонита, а Сергей Владимирович тремя днями позже, когда он до того обпился на поминках, что вывалился с балкона девятого этажа.

Как водится, открылся ему тоннель, в устье которого брезжил яркий-преяркий свет, и в конце концов очутился он в прекрасном зале, похожем на вестибюль Павловского дворца. Глядь, среди прочей публики прогуливается туда-сюда его драгоценная Людмила Ивановна, сильно помолодевшая и непохожая на себя. Увидала она мужа, помрачнела и говорит:

– Ну, и где ты шлялся, такой-сякой?

2009

Штрихи к портрету Галины Петровны Непейвода

Много воды утекло с того промозглого ноябрьского дня, когда я в последний раз виделся с героиней этого очерка, которая в свое время была достаточно известна в демократических кругах нашей интеллигенции, а сейчас ее никто не помнит, потому что и помнить-то, собственно, некому: у кого на старости лет память отшибло, кто отправился в мир иной. Это, конечно, горько и обидно, что у нас замечательные люди приходят и уходят некоторым образом поучительно, как будто нарочно для того, чтобы наставить на путь истинный новые поколения, а жизнь идет своим чередом, точно заведенная, и народ по-настоящему будоражат только каждое первое и пятнадцатое число. Уж так, видно, устроено наше отечество, что тут как-то химически не запоминается горький (всегда и безусловно горький) опыт предшественников, и каждое новое поколение норовит жить, как говорится, с чистого листа, уповая не на положительное знание, выработанное предками, а в лучшем случае на Бога, поскольку больше не на что уповать. Что-что, а эту вредную повадку необходимо искоренить.