На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою - Фёдор Фёдорович Тютчев

отпустили его, наградив деньгами и пообещав дать вдвое, если он принесет нам какие-нибудь новые, интересные и важные сведения о нашем друге. Он пообещал, но с тех пор о нем нет никаких известий.

Вот все, что могу сообщить вашему сиятельству, а за сим, пожелав вам всякого благополучия и в делах ваших скорого успеха, остаюсь вашего сиятельства всепокорнейший слуга, Иван Макарович Колосов, поручик N-ского пехотного полка".

В конце письма стояло название местечка, где расположена была штаб-квартира.

Елена Владимировна два раза со вниманием прочла письмо Колосова. Оно ее испугало и ошеломило главным образом вследствие ее совершенного незнакомства с условиями той жизни, откуда пришло теперь это неожиданное известие. Она не могла вполне ясно представить себе, как это Спиридов находится в плену, о нем ведутся переговоры и в то же время его держат в какой-то яме. Отчего, если известно, где именно, в каком ауле он находится, не пошлют войска, ну, полк там, что ли, пушек и не освободят его? Разве это так трудно? Она этого не могла никак понять.

"Черкесы", как их называли в то время в Петербурге, представлялись ей чем-то вроде разбойников, которых только потому не переловят всех, что они умеют ловко скрываться в своих недоступных горах, куда трудно проникать войскам. Не понимала она также и того, почему нельзя было отдать за освобождение Спиридова каких-то там наибов и мюридов, наверно, каких-нибудь жалких оборванцев, которых можно при желании снова забрать сколько угодно. Еще меньше было для нее понятным, отчего выдача Шамилю какого-то там Хаджи-Мурата может повлечь за собою восстание уже замиренных черкесов.

Сумма, потребованная Шамилем за Спиридова, не казалась ей большою. По десять тысяч в Петербурге платили за хорошую венскую дорожную карету, за пару лошадей, ставили на карту и подносили балетным танцовщицам в виде бриллиантовой диадемы. Заплатить десять тысяч за свою свободу ей казалось пустяком. К довершению всего в письме Колосова Элен слышался как бы призыв, он словно хотел, чтобы она в чем-то помогла ему, проявила свое сочувствие. Но чем? Чем могла она помочь? Послать денег? Но кому, какую сумму? Она охотно даст на дело выкупа Спиридова в пять раз больше того, что просит этот какой-то там Шамиль. Пусть только скорее освободят Петра Андреевича, выпустят из этой ямы, о которой пишет этот неизвестный офицер. Но надо ли к кому-нибудь поехать, кого-нибудь просить? Может быть, "там" не смеют послать часть войска в экспедицию без приказания отсюда? Наверно, так. Как это ей раньше не пришло в голову? Все, стало быть, зависит от того, чтобы "отсюда" приказали. Теперь понятно, почему Петр Андреевич просил уведомить ее. Он знает, что у нее большие связи, и она может просить, и, наверно, не откажут и приказ о снаряжении отряда на его освобождение будет послан. Итак, надо действовать немедленно, сейчас же, не теряя ни минуты времени.

Элен поднялась с кушетки и стремительно дернула кисть сонетки. Вошла горничная и в почтительной позе остановилась у дверей, ожидая приказаний.

Элен открыла было рот, чтобы отдать ей приказание, как вдруг мучительно-тревожный вопрос встал перед нею и поверг ее в невольное смущение.

"Что надо делать прежде всего, сейчас же? С чего начать?" — ломала голову она и не могла ничего придумать.

— Который час? — спросила Элен.

— Скоро одиннадцать, — ответила та. — Я проходила по столовой и видела. Сейчас будут бить.

Как бы в подтверждение слов девушки, среди мертвой тишины дома, наполняя ее стальным, музыкальным звоном, отчетливо отсчитывая удары, раздался мелодичный бой старинных курантов, помещавшихся в столовой. Элен машинально сосчитала одиннадцать ударов, и в то мгновение, когда последний из них, постепенно замирая, умолк, как бы потерялся в пространстве огромных комнат, молодая женщина почувствовала жгучую боль в сердце. Казалось, только теперь вполне ясно сознала она все роковое значение полученного ею известия, весь ужас возможности навсегда потерять Спиридова. "Его могут убить, он может умереть, и я никогда, никогда не увижу его".

Она едва нашла в себе силы жестом руки отпустить горничную и, бросившись снова на кушетку, разразилась горькими рыданиями.

Среди знакомых Элен был один очень важный и еще не старый генерал. Он состоял в свите государя, часто в числе прочих сопровождал императора на маневрах и славился в обществе за человека большого ума и опытности. Вот к этому-то генералу Элен и решилась прежде всего обратиться за советом и разъяснением мучивших ее вопросов. Чтобы не возбудить никаких толков и придать своему разговору с генералом характер как можно менее торжественный и серьезный, она дождалась одного "вечера" в доме общих знакомых, где генерал был частым гостем. Она поехала на вечер в тайной надежде застать его там, и не ошиблась. Во время танцев Элен, не танцевавшая по случаю траура, постаралась ловким манером завладеть генералом и увела его в другую комнату.

— Генерал, — кокетливо улыбаясь, заговорила Элен, — у меня к вам есть огромная просьба. Только вперед обещайте не отказать мне в ней.

— Вы знаете, Елена Владимировна, что я ваш раб всегда и во всем, — галантно поклонился генерал, искоса поглядывая на ее роскошные, полуприкрытые черным газом молочной белизны плечи, — приказывайте, я весь внимание.

Элен в нескольких словах рассказала ему обо всем, что ей было известно в деле пленения Спиридова.

— Мы уже об этом знаем, — ответил ей генерал, когда она кончила, — и надо вам сказать, государь весьма недоволен.

— Чем же именно? — удивилась Элен.

— Напрасным и ни к чему не ведущим геройством кавказских офицеров. Там у них соревнование какое-то, кто выкинет более безумную выходку. Гибнут сами, губят солдат, последнее хуже всего. Для чего, например, этот г-н Спиридов поехал через горы, когда там все в восстании? Кого он хотел удивить своим молодечеством? Наверно, какое-нибудь глупое пари или хвастливость, и что из этого вышло? Сам в плену, а ехавшие с ним казаки, по отзывам их начальства чуть ли не лучшие во всем полку, убиты. Убиты без всякой пользы для дела. Недаром государь, получив недавно донесение о какой-то экспедиции, весьма плохо для нас окончившейся, изволил выразиться: "Они там совершенно исключили из своего обихода слово "благоразумие". Необходимо им об этом напомнить".

— Но, генерал, — с примирительной улыбкой заступилась Элен, — разве герои бывают когда-нибудь особенно благоразумны? Что же касается Спиридова, то уверяю вас, в его решении ехать кратчайшим путем не играло роли ни пари, ни хвастовство, как вы думали, а причины более глубокие. Я это знаю наверняка.

— Может быть, я не спорю, — любезно согласился генерал. — Но скажите мне, чем я