Земля зеленая - Андрей Упит

Побеспокоил бы или не побеспокоил, по раз уж пришел — хозяин Бривиней не из таких, чтобы кого-нибудь не принять. Резко мотнул головой:

— Садись, не болтай пустяков.

— Два мастера рядом, — посмеиваясь, добавил Мартынь Упит.

Прейман медленно перекинул свою кривую ногу через скамью, делая вид, что ему страшно не хочется садиться за стол и он уступает только настойчивости хозяина.

На стаканы он совсем не взглянул, даже тогда, когда Бривинь начал помешивать ложечкой снова. Старался завязать разговор с другим мастером, но тот, отодвинувшись подальше, спрятал под стол колени, чтобы спастись от шлепков, когда хромой, подвыпив, засмеется своим «большим» смехом.

— А с чего ты давеча так раскричался? — спросил Осис.

Серое, рябое от оспы лицо шорника вытянулось, он поправил очки.

— Разве было слышно?

— Ну, как только ты начнешь — весь Лемешгале дрожит.

Прейман хлопнул рукой по столу, зажатая в кулаке трубка угрожающе звякнула.

— Как же не сердиться, если этот грабитель, хозяйский мальчишка Петер, прямо петлю на шею накидывает, на месте разоряет. Я все присматривался, чем это он поросят по двору гоняет, похлестывает каким-то тоненьким кнутиком. Неужели успел стянуть? Бегу в комнату. Так и есть. Вместо шести тоненьких ремешков, что я вчера нарезал, чтобы в понедельник обшить сбрую, осталось пять. Неизвестно, когда стащил, от домашнего вора не убережешься. Прямо душу выматывает. Придется новую квартиру искать, а то живу, дурень, в этих Межавилках.

— Ты можешь и посреди лета переехать, — вставил Осис. — Что тебе? Жену и поросенка на телегу, мешок с шилами и ножами за пазуху — и пошел гулять, что твой барин.

— Значит, обижают тебя, — вставил Бривинь. — Ну, выпей стаканчик, чтобы на душе легче стало.

Шорник хлебнул, гневно сжав стакан в своих длинных пальцах. Старший батрак уже раскраснелся. Осис улыбался, глядя на стол, и, казалось, обдумывал какую-то новую шутку. Глаза хозяина глядели весело, он с удовольствием следил за тем, как Прейман сердится. Мартынь Ансон долго вытаскивал из кармана большой красный платок с белой каемкой, неторопливо раскрыл его и торжественно вытер лоб. У шорника на душе не стало легче.

— И разве только это, — что ни день, то новые шалости. Вот мой нож — для кожи нужно, чтоб был острым, я его всегда точу, должен быть как бритва. А теперь посмотри — весь в зазубринах, опять надо точить, — уж конечно он брал, резал что-нибудь… — Он нащупал тут же рядом стоявшую палку. — Пли вот, недавно вышел я посмотреть, как Дудинский молодую кобылу в первый раз в борону впрягает, а палку, глупец, оставил у края канавы. А когда стал подниматься, чтобы уходить, гляжу — моего коня нет, как в воду канул. Потом вспомнил: этот мальчишка как угорелый, со свистом, вприпрыжку промчался мимо. Кому же еще! Так и случилось. Потом хозяин на пашне нашел палку. А каково было мне домой добираться с дальнего поля, от самой границы Викулей? Хорошо, что Дудинский отыскал старое дышло. Такой путь с дышлом по большаку! Хорош бы я был, если б кто-нибудь повстречался.

— Чисто шут! — трясся от смеха старший батрак. Остальные тоже не могли сдержаться. Но Прейман был чересчур занят своей бедой.

— Что из такого шалопая получится, когда подрастет? Разбойник, больше ничего, не дай бог встретиться на большой дороге! Хозяйским сыном даже стыдно назвать! Взять хотя бы того же Дудинского. Четверо ребят у него, все в лохмотьях, не разберешь, мальчишка иль девчонка. Жена больная, едва видит. Но воспитание! — Он прищелкнул языком и совсем зашелся от восхищения. — Плеть с деревянной ручкой, — я сам ему смастерил из двух ремней, чтобы лучше прилипала, — всегда висит на спинке кровати, никто не смеет тронуть. Как придет домой, не спрашивает — виноваты или нет, загонит всех в хату, чтобы в Викулях и на стекольном заводе не было слышно, и давай всех по очереди! Иногда все же, нехристь, бьет чересчур сильно. Тот меньшой, как Осисов Пичук, для плети еще не дорос, такого нужно тонкими березовыми розгами, а он не смотрит, где спина, где голова, — попал бедняжке в глаз: уже вторую педелю не открывается и все слезится, как бы совсем не вытек. Но зато порядок! После обеда все собьются в кучку, как мышки, не пищат, никому не мешают. Дудинский иногда нарочно положит на стол ломоть хлеба и скажет: «Не сметь трогать!» И вечером лежит ломоть такой же, каким оставил. У забора щавель собирают, грызут сырую картошку, но что запрещено, того не тронут. Вот это порядок!

Он посмеялся своим «малым» смехом, но никто его не поддержал. Хозяйка хмурилась, Лаура, сидевшая в своей комнате с открытой дверью, чтобы лучше слышать, сердито тряхнула головой.

— Что он рассказывает про такие зверства!

А старший батрак Бривиней даже кулаком замахал.

— Будь я там, дал бы я этому поляку колом по голове!

Дудинского хорошо знают по всей волости, больше года нигде не жил, ни один хозяин не держал. Из Викулей в прошлом году со всеми детьми и хламом пришлось уйти как раз перед жнитвом. Лиепинь шутить не любит — хотя у него и кривая нога, но руки как из железа, известно — кузнец. Просто схватил за шиворот, поднял в воздух и потряс, как соломенный сноп. «Знай, говорит, если ты еще хоть раз ударишь лошадь по голове, я тебя так хвачу о стену, что только мокрое пятно останется».

— Нашего Брамана так бы следовало, — вставил старший батрак и покосился на хозяина.

Но о Брамане Бривинь словно не слышал — еще много можно рассказать и о Викулях.

Совсем непутевая семья. Сам даже летом ходит в овчинной шубе; как будто все винты в голове в порядке, по и умным его назвать нельзя. О брате, Микеле-дурачке, даже говорить не приходится, хуже маленького ребенка, если не пойти за ним и не привести за руку, то три дня будет боронить одно и то же поле. Три сына — и ни одного путевого, от чужих прячутся по кустам. Фрицу уже под сорок, а жениться не может, с девицей заговорить боится. Откуда такие на свет уродились? Учитель Саулит — сам порядочный пьянчужка — уверял, что это у них от пьянства. А они спиртного и в рот не брали, и даже трубки в обычае у них не было. В былые времена, когда в имении водку гнали, один из Леев работал на винокуренном заводе и, говорят, водку штофами пил, как пиво. От него наследовали они усадьбу Викули, да и дурость в придачу.

О Леях еще многое мог бы рассказать Осис, по Мартынь Упит перебил его:

— Сказки, вот и все! От выпивки никто ума не терял. Сколько у нас Мулдыней в полости — пьет кто-нибудь из них или курит? Нет. А все они как богом ушибленные. Сам хозяин Мулдыней с виду кажется ничего — тихоня, скромный, но как только заговорит, сразу увидишь, с кем имеешь дело. Хозяин, а любой испольщик умнее!

Ванаг выпрямился еще больше и погладил бороду, в которой уже поблескивали серебряные нити. На Мулдыней у Осиса был особый взгляд:

— Так говорить нельзя. Разве тот же Карл не пьет больше, чем мы с тобой, а может ли кто-нибудь назвать его глупым?

— Карл! Что ты его приплетаешь? — Мартынь всегда сердился, если кто-нибудь прерывал его. — А его сестра, жена лесника Элксниса, умна, что ли? И вторая сестра, жена Рейзниека, — деньги копит, скряга, больше одного раза в сутки не ест, мужа палкой домой от Рауды гонит.

— Ну, если бы его палкой не гнать, давно пропил бы свои Лунты.

— Он крепко зашибает, по что священнику полагается — дает сполна.

Рейзниек — приятель Ванага, и хозяин, нахмурив лоб, поднялся и ушел в свою комнату. Лизбете пошла за ним. Мартынь Упит перегнулся через стол и подмигнул:

— Терпеть не может, когда мы о хозяевах так говорим. Все богачи заодно!

Уходом Бривиня шорник воспользовался по-своему — мигом осушил стакан. Время жаркое — уже первый стакан хорошо разогрел его; он сдвинул шапку на затылок и через плечо пустил плевой на пол. Чего это они рассуждают так уверенно, как знатоки, а ему, Прейману, будто сказать нечего?

— Зачем говорить только о хозяевах, не одни они пьяницы и дураки. Разве между батраками и бедняками таких мало? А семья заики Берзиня? К концу жизни старик заикался так, что собственная жена не понимала, просит он есть или пить. Теперь он на иецанском кладбище. Ну а его три сына? Яков еще куда ни шло, живет у хозяев и работает, умеет канавы рыть не хуже Брамана. А Эдуард пьяница и первый драчун; Карл шатается по дорогам, в сумасшедший дом его давно пора. — Услышав, что Бривинь возвращается, продолжал громче: — А дурочка Пуполиене, которая наряжается в разноцветные тряпки, как принцесса, и ходит по дворам, разве она из хозяев?

Он вытащил кисет с табаком и, зажав шнурок с иглой между пальцами, так ловко подбросил кверху, что кисет сам с треском раскрылся.

Предчувствие не обмануло Преймана: хозяин Бривиней нес новую бутылку. Лизбете, нахмурившись, остановилась в дверях. Тележный мастер допил свой стакан и сморщился так сильно, что каждому было ясно, какую муку сулит ему эта вторая бутылка. Мартынь Упит провел рукавом по лбу, не умея и не пытаясь скрыть восхищения. Осису больше всего на свете не нравилось сидеть молча, ждать, пока хозяин размешает в стаканах, по наспех ничего нового придумать не мог.