Невидимый (Invisible) - Пол Остер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присутствие слуг расстроило меня, да, но не настолько, как сам Р.Б. После его теплого приветствия мне показалось, будто он не знает, что делать со мной. Он продолжал говорить, что я должно быть устала, что дорога вымотало меня, что путешествия — современное изобретение для разрушения человеческого тела. Я не стану опровергать, что я была устала и вымотана перелетом, что мои мышцы ныли от битвы с горой, но я хотела наговориться, чтобы вспомнить прошлые времена, как он написал в письме, но выглядело так, что он не хотел пускаться в воспоминания. Наш разговор за ужином был убийственно скучным. Он рассказал мне историю, как он набрел на Квилию и как купил этот дом, поведал об особенностях местной жизни, а затем прочитал лекцию о флоре и фауне острова. Поразительно.
Сейчас я лежу в кровати, затянутой белой сеткой от насекомых. Мое тело воняет препаратом OFF, противомоскитным средством, пахнущим токсичными и смертельными химикалиями; и зеленые, отгоняющие все живое, угли с обоих сторон кровати медленно горят, выделяя струйки дыма.
Я спрашиваю себя, что я тут делаю.
6/26. Ничего за два дня. Было невозможно писать, невозможно найти спокойный момент, лишь сейчас, когда я покинула Лунный Холм и на пути в Париж, я могу описать всю историю и дойти до горького конца. Горечь — это самое точное слово. Я чувствую горечь от того, что произошло, и я знаю, что эта горечь останется со мной надолго.
Все началось на следующее утро, утро после моего прибытия в дом, 24-го. За завтраком в столовой Р.Б. спокойно поставил свою чашку кофе, посмотрел мне в глаза и попросил меня выйти за него замуж. Это было так далеко от меня тогда, так неожиданно, что я разошлась в смехе.
— Вы шутите, сказала я.
— Почему бы и нет? ответил он. Я здесь совсем одинок. У тебя никого нет в Париже; ты приехала на Квилию и живешь со мной, я сделаю тебя самой счастливой женщиной в мире. Мы прекрасно подходим друг к другу, Сесиль.
— Вы слишком стары для меня, дружище.
— Ты уже была замужем за человеком старше меня.
— Ну и что. Стефан мертв. У меня нет никакого желания вновь становиться вдовой.
— А я не Стефан. Я крепкий. У меня отличное здоровье. Годы и годы жизни впереди у меня.
— Пожалуйста, Рудольф. Я не хочу говорить об этом.
— Ты забыла, как мы обожали друг друга.
— Я всегда хорошо относилась к Вам, но я никогда не была от Вас без ума.
— Много лет тому назад я хотел жениться на твоей матери. Но это был лишь повод. Я хотел жить с ней, чтобы быть поближе к тебе.
— Это смешно. Я была тогда ребенком — неловким, незрелым ребенком. Вы совсем не интересовались мной.
— Я очень хорошо скрывал это. Все почти что случилось, все должно было случиться, все трое хотели, чтобы случилось, а потом приехал в Париж этот американец и все разрушил.
— Нет, не из-за него. И Вы знаете это. Моя мать не поверила в его рассказ, и я тоже не поверила.
— Вы были обе правы, что не поверили. Он был лжец, хитрый злой молодой человек, решивший разрушить мою жизнь. Да, я совершал ужасные ошибки в моей жизни, но убийства того парня в Нью Йорке никогда не было. Я никогда и не прикасался к нему. Твой дружок все придумал.
— Мой дружок? Это смешно. У Адама Уокера были поважнее дела, чем влюбляться в такую, как я.
— И если вспомнить… я же и был тот, кто познакомил тебя с ним. Я думал, что тебе будет лучше. Какой глупый поступок.
— Мне и было хорошо. А потом я оттолкнула его от себя и оскорбила. Я сказала ему, что он свихнулся. Я пожелала, чтобы его язык был вырван из его рта.
— Ты никогда не рассказывала мне об этом. И правильно сделала, Сесиль. Я горд твоим поступком. Он получил, что заслуживал.
— Заслуживал? Что это значит?
— Я говорю об его стремительном отъезде из Франции. Ты знаешь, почему он уехал?
— Он уехал из-за меня. Потому что я плюнула ему в лицо.
— Нет-нет, не так все просто.
— О чем Вы говорите?
— Его выслали. Полиция поймала его с тремя килограммами наркотиков — марихуана, гашиш, кокаин. Не могу вспомнить, что именно. Менеджер того гнилого отеля выдал его. Полицейские обыскали комнату, и тут Адаму Уокеру наступила крышка. Ему оставалось или пойти под суд во Франции или покинуть страну.
— Адам и наркотики? Это невозможно. Он всегда был против их, он их ненавидел.
— Значит, не так, согласно полиции.
— А как Вы об этом узнали?
— Следователь был мой друг. Он рассказал мне об этом деле.
— Какое совпадение. А почему он захотел рассказать Вам о таких вещах?
— Потому что он знал, что я был знаком с Уокером.
— Вы все затеяли, да?
— Конечно, нет. Не смеши меня.
— Вы затеяли. Признайтесь, Рудольф. Вы были тем, из-за кого Адама выгнали из страны.
— Ты не права, моя дорогая. Я не скажу, что мне было жалко, когда он уехал, но я и не отвечаю за это.
— Это же было так давно. Почему же врать и сейчас?
— Клянусь могилой твоей матери, Сесиль. Я не был к этому причастен.
Я не знала, что и подумать. Возможно, он говорил правду, возможно, что и нет, но в тот момент, когда он начал говорить о могиле матери, я поняла, что больше не хочу находиться с ним в одной комнате. Я была слишком расстроена, почти готова расплакаться, слишком огорчена для продолжения разговора. Во-первых, его безумное предложение о женитьбе, затем — гнусные новости об Адаме, и, внезапно, я уже не смогла сидеть с ним за одним столом ни секундой дольше. Я встала со стула, сказала ему, что мне нехорошо и быстро удалилась в мою комнату.
Полчаса спустя, постучался Р.Б. и спросил, мог ли он зайти ко мне. Я замешкалась на мгновение, раздумывая, если у меня остались силы на препирания с ним. Прежде, чем я решила, раздался еще один стук в дверь, громче и настойчивее, чем предыдущие, а затем он просто открыл дверь.
— Я прошу прощения, сказал он, направляясь своей полуголой тушей к стулу в дальнем углу комнаты. Я не хотел, чтобы ты нервничала. Боюсь, это был неправильный подход.
— Подход? Подход к чему?
Пока Р.Б. усаживался на стул, я присела на небольшую деревянную скамейку под окном. Он сидел в метре от меня. Как я хотела, чтобы он не появился так скоро после моего ухода из столовой, но сейчас он выглядел по-настоящему кающимся, и мне показалось, что я смогла бы продолжить разговор.
— Подход к чему? Я повторяю.
— К определенным… как бы это сказать?… к определенным будущим… к определенным возможным домашним приготовлениям в ближайшем будущем.
— Извините, что разочаровываю Вас, Рудольф, но мне неинтересны свадьбы. Ни с Вами, ни с кем угодно.
— Да, вижу. Это ты так думаешь сейчас, но завтра ты можешь поменять свое мнение.
— Сомневаюсь.
— Моя ошибка, что я не поделился моими мыслями с тобой. Я живу с этой идей с тех пор, как получил твое письмо в прошлом месяце, и после долгих раздумий по этому поводу, она стала очень реальной для меня, как будто стоило только произнести слово, и все тут же случится. Похоже, я был слишком одинок последние шесть лет. Иногда я путаю мои мысли об окружающем мире с самим миром. Извини, если я тебя обидел.
— Я не обиделась. Удивилась, наверное, было бы правильным словом.
— В твоей ситуации — в твоей нынешней ситуации — я бы хотел предложить эксперимент. Эксперимент в виде бизнес-предложения. Помнишь о книге, я рассказал о ней в одном из писем?
— Вы упомянули о заметках к мемуарам, которые хотели написать.
— Точно. Я почти готов начать, и я хочу, чтобы ты помогла мне в этом. Я хочу, чтобы мы написали книгу вместе.
— Вы забываете, у меня уже есть работа в Париже. Работа, которая значит очень много для меня.
— Сколько бы ты не получала в Центре, я его удвою.
— Вопрос не в деньгах.
— Я не прошу тебя бросить работу. Все, что ты должна сделать — это взять отпуск за свой счет. Написать книгу займет около года, и если ты не захочешь оставаться со мной, когда мы закончим, — возвращайся в Париж. В то же время ты будешь зарабатывать в два раз больше, чем сейчас — бесплатная комната и еда, кстати — и в процессе написания может статься, что ты выйдешь за меня замуж. Эксперимент в виде бизнес-предложения. Теперь видишь, о чем я?
— Да, вижу. Но почему мне будет интересно работать над чьей-то книгой? У меня есть, чем заняться.
— Когда ты узнаешь, о чем книга, тебе станет интересно.
— Книга о Вашей жизни.
— Да, но что ты знаешь о моей жизни, Сесиль?
— Что Вы — профессор права и международных отношений.
— Среди прочих вещей, да. Но я не только преподавал о государстве, я и работал на него.
— Французское правительство?
— Конечно. Я же, ведь, француз?
— И какую работу Вы делали?
— Секретную.
— Секретную… Вы говорите о шпионаже?
— Грязная работа во всех ее проявлениях, дорогая.
— Что Вы говорите. Я и не знала.
— Для меня это еще началось с Алжира. Я начал молодым и продолжал работать на них до самого конца Холодной войны.