Пригоршня праха - Ивлин Во

"Год 1919.

Я Джеймс Тодд из Бразилии обитаю Барнабасу Вашингтону из

Джорджтауна, если он закончет книгу Мартин Чезлвит отпустить его как

кончет".

За сим следовал толстый карандашный крест и после него:

"Этот крест поставил мистер Тодд подписал Барнабас Вашингтон".

- Мистер Тодд, - сказал Тони, - я должен поговорить с вами откровенно. Вы спасли мне жизнь, и когда я вернусь к цивилизации, я постараюсь вас вознаградить, как только смогу. Я дам вам все, что вы захотите, в разумных пределах, конечно. Но сейчас вы держите меня здесь против моей воли. Я требую, чтобы вы меня освободили.

- Кто вас держит, друг мой? Я вас ни в чем не стесняю. Уходите когда хотите.

- Вы отлично знаете, что я не могу уйти без вашей помощи.

- В таком случае вам придется улещать старика. Прочтите мне еще главу.

- Мистер Тодд, я готов поклясться чем угодно: когда я доберусь до Манаоса, я подыщу себе заместителя. Я найму человека, который будет читать вам весь день напролет.

- Но мне не нужен никто другой. Вы прекрасно читаете.

- Сегодня я читал в последний раз.

- Ну что вы, - вежливо сказал мистер Тодд.

Вечером к ужину принесли только одну тарелку с вяленым мясом и фариньей, и мистер Тодд ел в одиночестве. Тони лежал, глядя в потолок, и молчал.

Назавтра в полдень опять была подана только одна тарелка, и мистер Тодд держал на коленях взведенное ружье. И Тони начал "Мартина Чезлвита" с того места, где они остановились.

Недели тоскливо тянулись одна за другой. Они прочли "Николаса Никлби", и "Крошку Доррит", и "Оливера Твиста". Потом в саванну забрел полукровка-золотоискатель, один из тех одиноких бродяг, что скитаются всю жизнь по лесам, поднимаются по течению мелких ручейков, намывают гравий, набивают унция за унцией кожаный мешочек золотым песком и в результате по большей части погибают от лишений и голода с золотишком на пять сотен долларов вокруг шеи. Мистера Тодда раздосадовал приход золотоискателя, однако он дал ему фариньи и через час выдворил. Но за этот час Тони успел нацарапать свое имя на клочке бумаги и сунуть его золотоискателю.

С тех пор он жил надеждой. Шли дни с их неизменным распорядком: кофе на восходе солнца; утро, проведенное в праздности, пока мистер Тодд ковыряется на ферме; фаринья и tasso в полдень, днем - Диккенс, на ужин фаринья, tasso, иногда какой-нибудь плод; с заката до рассвета - молчание, в говяжьем жиру едва тлеет фитилек, над головой смутно виднеется пальмовая кровля; но Тони был спокоен; он верил и надеялся.

Когда-нибудь, в этом году, а может, и в следующем, золотоискатель забредет в бразильскую деревушку и поведает там о нем. Гибель экспедиции Мессингера не могла пройти незамеченной. Тони представлял себе, с какими шапками выходили тогда газеты; наверное, поисковые партии и по сю пору прочесывают те места, где он проходил; в любой день в саванне могут зазвучать голоса англичан, и сквозь заросли с треском ворвется веселая ватага искателей приключений.

Даже читая, он губами механически воспроизводил напечатанный текст, а мыслями витал где-то далеко-далеко от своего нетерпеливого и безумного хозяина; он представлял в картинах свое возвращение домой и постепенный возврат к цивилизации (он бреется и покупает новую одежду в Манаосе, отправляет телеграмму с просьбой выслать деньги, получает поздравления, наслаждается неторопливым путешествием по реке до Белена, плывет на большом лайнере в Европу; смакует отличный кларет, свежее мясо и весенние овощи; он несколько робел встречи с Брендой и не знал, как себя с ней вести... "Милый, ты так задержался: ты обещал вернуться раньше. Я чуть не поверила, что ты пропал...").

Тут его прервал мистер Тодд:

- Может, перечтете еще раз этот отрывок? Мне он всегда доставляет огромное удовольствие.

Проходила неделя за неделей; спасатели не показывались, но надежда на завтрашний день помогала Тони прожить сегодняшний; в нем даже пробудилось что-то вроде симпатии к своему тюремщику, и, когда тот после долгой беседы с индейцем предложил пойти на праздник, Тони согласился.

- В этот день местные обычно устраивают пир, - объяснил мистер Тодд. Они уже наготовили пивари. Может, вам оно и не придется по вкусу, но попробовать стоит. Сегодня вечером мы пойдем в гости к этому индейцу.

Как и было договорено, они присоединились к индейцам, собравшимся у очага в одной из хижин на другой стороне саванны. Индейцы, приложившись к большой тыкве-горлянке с какой-то жидкостью, с вялым монотонным пением передавали ее из рук в руки. Тони и мистера Тодда усадили в гамаки и предоставили им отдельные сосуды.

- Надо сразу выпить все до дна. Так требует обычай. Тони, стараясь не распробовать, залпом выпил темную жижу. Но пойло было не такое уж противное, кисловатое и мутное, как почти все напитки, которыми его угощали в Бразилии, зато с привкусом меда и черного хлеба. Он раскинулся в гамаке, испытывая давно забытое блаженство. А вдруг в это самое время поисковая партия разбивает лагерь в нескольких часах ходьбы отсюда? Он согрелся, его стало клонить ко сну. Песня то набирала темп, то снова замирала, и так бесконечно, как литургия.

Ему поднесли еще одну горлянку с пивари, и он осушил ее до дна. Он лежал, раскинувшись в гамаке и наблюдая за игрой теней на кровле, когда пай-ваи начали танцевать. Тогда он закрыл глаза, вспомнил Англию, Хеттон и заснул.

Проснулся он все еще в индейской хижине, с таким ощущением, словно сильно переспал. По положению солнца он понял, что уже далеко за полдень. Он поискал глазами часы, но, к его удивлению, их на руке не оказалось. "По-видимому, оставил дома перед вечеринкой, - решил он. - Наверное, здорово перепил вчера. Зверское пойло".

У него болела голова, и он испугался, как бы не вернулась лихорадка. Опустив ноги на землю, он обнаружил что едва стоит, его шатало, в голове был сумбур, как в те первые недели, когда он шел на поправку. На пути через саванну ему приходилось не раз останавливаться - он закрывал глаза и глубоко дышал. Мистера Тодда он застал дома.

- А, друг мой, вы опоздали к нашим чтениям. Через полчаса уже стемнеет. Как вы себя чувствуете?

- Мерзко. Мне что-то нехорошо от этого пойла.

- Я вам дам одно снадобье, и вам полегчает. В лесу есть всякие лекарства: и чтобы разбудить, и чтобы усыпить.

- Вы не видели моих часов?

- Вы, наверное, их хватились?

- Да, мне казалось, что я их надел. Знаете, я ведь никогда так долго не спал.

- Во всяком случае, с тех пор, как вышли из грудного возраста. Знаете, сколько вы проспали? Два дня.

- Чепуха. Не может быть.

- Нет, правда. Вы очень долго спали. И очень жаль, потому что вы разминулись с нашими гостями.

- С гостями?

- Да, а что такого? Надо сказать, я не скучал, пока вы спали. Три человека издалека. Англичане. Жаль, что вы с ними разминулись. Их тоже жаль: ведь им непременно хотелось повидать вас. Но что мне было делать? Вы так хорошо спали. Они специально проделали весь этот путь, чтобы увидеться с вами, так что я подумал, - вы, наверное, не рассердитесь раз вы сами не могли с ними повидаться, отдам-ка я им ваши часы на память. Они обязательно хотели отвезти какую-нибудь вашу вещицу в Англию: там за сведения о вас обещано вознаграждение Они очень обрадовались. И еще они сделали несколько фотографий того маленького крестика, который я поставил в честь вашего прибытия. И тоже очень обрадовались. Они всему радовались. Но мне кажется, они к нам больше не приедут, мы живем здесь так уединенно... никаких развлечений, только чтение, мне кажется, к нам больше никто никогда не придет. Не надо, не надо так, я достану одно снадобье, и вам полегчает. У вас болит голова, верно? Сегодня мы не будем читать Диккенса. А вот завтра, послезавтра и послепослезавтра. Давайте перечитаем еще раз "Крошку Доррит". В этой книге есть такие места, которые я не могу слышать без слез.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

АНГЛИЙСКАЯ ГОТИКА III

Легкий ветерок в осыпанных росой плодовых садах; холодный солнечный свет над лугами и рощами; в аллее на вязах набухли почки; зима в этом году была мягкая и весна пришла рано. В вышине среди горгулий и каменной листвы часы торжественно отбили четырнадцать ударов. Была половина девятого. Последнее время часы капризничали. Они числились в том списке недоделок, которыми Ричард Ласт собирался заняться, как только выплатит налог на наследство, а черно-бурые лисицы начнут давать прибыль.

Молли Ласт пронеслась по аллее на двухцилиндровом мотоцикле; брюки и волосы у нее были забрызганы отрубями. Она кормила ангорских кроликов.

На посыпанной гравием площадке перед домом возвышался новый памятник, обернутый флагом. Молли прислонила мотоцикл к подъемному мосту и побежала завтракать.

После воцарения Ричарда Ласта Хеттон зажил более деятельной, но куда менее церемонной жизнью. Эмброуз остался на своем посту, но лакеев уволили. Эмброуз с мальчиком и четыре служанки выполняли всю работу по дому. Ричард Ласт именовал их "костяком нашего персонала". Когда с деньгами станет посвободнее, он наберет еще челяди, а пока к закрытым парадным апартаментам с забранными ставнями окнами прибавились столовая и библиотека; семейство ютилось в утренней комнате, курительной и той, что служила Тони кабинетом. Кухонными помещениями по большей части тоже не пользовались, а в одной из буфетных поставили весьма современную и экономичную плиту. К половине восьмого все семейство, кроме копухи Агнес, которая неизменно опаздывала на несколько минут, спустилось к завтраку; Тедди и Молли уже час назад ушли из дому, она - к своим кроликам, он - к черно-бурым лисицам Тедди исполнилось двадцать два, он жил дома. Питер еще учился в Оксфорде