Жизнь и реформы - Михаил Горбачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В канун Дня студентов мы оказались в Брно, там решились организовать нам посещение крупного завода. Когда пришли в цех, с нами никто не захотел разговаривать, рабочие на приветствия не отвечали, демонстративно отворачивались — ощущение неприятное. Большая часть членов парткома завода резко негативно оценивала действия советского руководства. Оказывается, заводчане в августе 68-го выступили в поддержку правительства Дубчека, и для их нейтрализации на территорию завода были введены войска. В августе 69-го в Брно повторились массовые выступления против действующего режима и советского вмешательства. В общем, обстановка была накалена до предела, делегация круглосуточно находилась под охраной.
В Братиславе нас поразил общий вид города — практически все дома в центре сохранили следы обстрелов, стены — сплошь в антисоветских надписях. Делегацию принял первый секретарь ЦК КП Словакии Славик. Все началось мирно, но, когда кто-то с нашей стороны напомнил, что Ленин, выступавший за федерализм в государстве, с порога отвергал такой подход в строительстве партии, первый секретарь поднялся и ушел. Наутро никто из руководства не явился, выручил знакомый в аппарате ЦК. Пополудни поднялись на гору Девин, где покоится прах воинов Советской Армии, погибших при освобождении Словакии, поклонились, помолчали. Был солнечный теплый день. Внизу поблескивал Дунай, вдали золотились контуры Вены. Покинули Братиславу в раздумьях и тревоге.
К вечеру оказались — уже и не помню названия — в сельском населенном пункте. Жители встретили хлебом и солью, вином, музыкой. От всего этого с души камень свалился. Просидели там до глубокой ночи, выговорились и мы, и хозяева. Я вспомнил: где-то в этих краях, под Кошицами, был тяжело ранен мой отец.
Крестьяне, оказывается, приняли либеральные новшества, связанные с курсом на «социализм с человеческим лицом», с известной настороженностью и опаской за свое дело. А год спустя, когда я оказался в Чехословакии, между сельскими жителями и нашими воинами установились добрые отношения. Крестьяне тепло отзывались о помощи, которую получают от Советской Армии, во всяком случае, хотя тема обиды на Советский Союз и сохранялась, она была отодвинута на второй план.
К чему, собственно, сводилась аргументация советского руководства в оправдание акции 21 августа 1968 года? Во-первых, ее обосновывали внешней угрозой для стран Варшавского Договора и, во-вторых, утверждением, что внутренняя контрреволюция, используя поддержку Запада, намерена растоптать социалистические завоевания трудящихся. Получалось, однако, что сами трудящиеся не хотят такой защиты их интересов. А была ли в действительности угроза извне? То, что к середине 1968 года в прессе ЧССР стали появляться публикации о возможном выходе страны из ОВД, было отражением позиций определенных политических сил, иначе говоря, результатом внутреннего развития.
В поездке я узнал, что советское руководство приветствовало замену Новотного Дубчеком. На просьбу Новотного поддержать его последовал ответ — это внутреннее дело КПЧ. Новое же руководство восприняло ответ как признак намерения КПСС продолжить свернутые в свое время реформы. Вдобавок декларации октябрьского, ноябрьского Пленумов ЦК КПСС 1964 года, а в следующем году мартовского Пленума по аграрным делам, наконец, «косыгинская реформа» в промышленности вселяли надежду на серьезные перемены.
Но то, как развернулись процессы в ЧССР, какую они приобрели направленность и динамику, настолько напугало наших руководителей, что они сразу же отказались от своих скромных реформаторских намерений в экономике, а в политике и идеологии того больше — поторопились закрутить гайки.
Вернулся я домой во власти тяжких дум, осознавая прямую связь происходящего у нас с августом 68-го. После поездки был у меня разговор с Ефремовым. Он выслушал внимательно, но отреагировал сухо, формально:
— Ну что ж, новое руководство КПЧ во главе с Гусаком уже сформировалось, и с нашей помощью, будем надеяться, ему удастся страну вывести из кризиса.
В 70-е годы я также посетил Италию, Францию, Бельгию, Федеративную Республику Германии. В одном случае — в составе делегаций, в другом — на отдыхе по приглашению компартий этих стран.
Поездки на отдых были более продолжительны, давали широкие возможности для знакомства со страной и жизнью ее граждан. Первой была Италия в 1971 году.
У меня остались романтические впечатления еще от изучения истории Древнего Рима в школьные годы. В университете два года штудировал латынь, читал речи Цицерона, хотя и с трудом! Но особенно был увлечен римским правом. Поразительно, в те далекие времена люди смогли выработать правовые нормы, которые оказали неоценимую услугу последующим устроителям европейской цивилизации, послужили первоосновой регулирования рынка и гражданского общества. А мы в годы перестройки, в конце XX века, вынуждены доказывать необходимость того и другого.
Я встречался с итальянцами до поездки в страну, но это были мимолетные встречи. Однажды оказался участником встречи рабочих крупного машиностроительного предприятия с Луиджи Лонго.
На XXII съезде КПСС участвовал в короткой беседе делегатов с Пальмиро Тольятти. На Всемирном форуме молодежи в Москве в 1961 году я был прикреплен к итальянской делегации. Тогда, кстати, познакомился с Акилле Оккетто, представлявшим студенческое движение Неаполя. Меня приводило в изумление нежелание итальянцев подчиняться организационным правилам — за все дни форума не было случая, чтобы они пришли к началу работы. Но при этом много сделали для его успеха. Я говорил Лучане Кастеллино:
— Помогай, не могу управиться с твоими соотечественниками. Успокаиваются они лишь к утру, а к началу дискуссии каждого надо краном поднимать.
Улыбаясь, она возразила: «Микеле, ну что ты сделаешь, ведь это же итальянцы. Ты понимаешь — итальянцы».
Вот весь ответ. Не обошлось без курьезов. В комиссии по культуре разгорелась дискуссия о свободе творчества. Столкнулись разные точки зрения, самую острокритическую занял редактор журнала «Техника молодежи» Василий Захарченко. Он рассказал, что недавно был в Париже в гостях у своего французского друга-художника и обратил внимание на портрет женщины, написанный в абстракционистском стиле. Спросил художника, хотел бы он с этой женщиной лечь в постель, на что тот ответил: а зачем, у меня прекрасная жена. Этот эпизод Захарченко и попытался использовать как самый убедительный аргумент против абстракционизма. Со стороны моих подопечных последовал ответ — советский товарищ выступил в духе нацизма, именно нацисты так относились к представителям абстрактного искусства, многие из которых были активными участниками борьбы с фашизмом. Решив, как говорится, забить последний гвоздь в этой дискуссии, итальянцы заявили, что рассматривают выступление Захарченко как свидетельство отсутствия в Советском Союзе свободы творчества, их делегация отказалась подписывать коммюнике комиссии. Надо было искать выход, и его нашел Лен Карпинский, в то время секретарь ЦК ВЛКСМ. Он предложил провести встречу итальянцев с художником Глазуновым.
Илья Сергеевич, наш ровесник, жил в то время с женой Ниной, представительницей рода Бенуа, в районе Лужников в маленькой двухкомнатной квартире.
Так вот, в июльскую ночь 1961 года мы оказались на квартире Глазуновых. Она была заполнена, вернее, переполнена картинами, даже не знаю, как они ухитрялись там жить. Теперь Глазунов живет в другой квартире, имеет большую дачу и мастерскую. Но начало творческого пути было непростым, не все его поняли и приняли. Тем более не пользовался он особым вниманием со стороны официальных инстанций, я бы даже сказал, наоборот. Может быть, поэтому итальянцы, которые всегда были привержены свободе творчества, выпустили несколько открыток с репродукциями произведений Ильи Глазунова.
Встреча началась с показа. Сильное впечатление произвели блокадная серия картин и рисунков, иллюстрации к произведениям русских классиков, картины по мотивам русской истории. Показал он и портреты Лоллобриджиды, Кардинале, Мазины, Феллини, Гуттузо. Разговор продолжался за столом — про запас мы прихватили с собой две или три бутылки грузинского вина. Встреча закончилась к утру, а днем итальянская делегация подписала коммюнике. В общем, инцидент был исчерпан. Мы попрощались, обменявшись небольшими сувенирами. От Лучаны я получил пластинку с записью песен Мильвы. А в 1971 году, спустя десять лет, мы с Раисой Максимовной слушали Мильву на фестивале в Турине.
Итак, в составе большой группы мы отправились в Италию. Запаслись всем необходимым, Раиса Максимовна блокнотиками — вести записи. В Риме нас встретили руководители ИКП Макалузо, Микини, Коссутта. Расположились в отеле «Палантин». Гостиница — частная, обычно сдается для размещения делегаций. Первое, что мы сделали, войдя в номер и закрыв за собой дверь, подошли к окнам и долго смотрели на Рим. Из окна виднелся большой массив 4-, 5-, максимум 7-этажных домов, очень старых, с обшарпанными стенами. Между окнами веревки с бельем, каскад крыш, приспособленных под площадки для отдыха, «для переговоров на разных уровнях». Спустя много лет, вновь оказавшись в Италии, я спросил, вспоминая первые впечатления от увиденного из окон гостиницы: что же произошло теперь с этими домами? Мне ответили, что эта часть города модернизирована, дома обустроены, в них созданы нормальные условия для жизни людей.