Повести и рассказы - Святослав Сахарнов

Когда я выбрался вместе с остальными пассажирами на берег, мне объяснили:

— На лежбище ваш Чугунков. Третий месяц там. Вездеход сегодня к нему пойдёт.

Потом я стоял около столовой, откуда, мне сказали, пойдёт машина, и от нечего делать разглядывал посёлок. Он был в две улицы: одна — из старых домов, вторая — из новых. Новые дома были розовые, зелёные, яркие, как цветы. «Видно, на острове редко бывает солнце, и люди решили покрасить свои дома повеселее», — подумал я.

Вспомнив про лимон, сунул руку в карман. Но лимон куда-то исчез. Нашёл я его в рюкзаке.

— Ишь ты, куда спрятался! — сказал я и, погладив пальцем пупырчатую маслянистую шкурку, положил его в карман.

Палец сразу же сладко запах югом.

Подошёл вездеход, принесли груз — ящики с консервами, муку, — мы сели, и машина тронулась. Она сбежала с пригорка, перешла вброд речку и, погромыхивая гусеницами, покатила по песчаному длинному пляжу. На нём лежали разбитые суда. Они погибли, видно, давно и далеко от этих мест: корабельные доски были добела отмыты солёной водой, а мачты у судов сорваны…

Пляж кончился, вездеход стал карабкаться на сопку. Из-под гусениц теперь летел торф, они врезались в землю, и из неё выступала вода. Вездеход шёл, а за ним бежали два ручейка.

На каждом ухабе ящики подпрыгивали, консервные банки стучали. Мешки лежали тихо.

Наконец тряхнуло так, что мы все чуть не вылетели из кузова.

— Ух ты!

Я сунул руку в карман — лимон на месте.

Вездеход остановился, и в кузов заглянул водитель.

— Приехали. Лежбище! — сказал он.

Машина стояла у подножия зелёной сопки. Справа и слева — высокая, почти в рост человека, трава. В ней — два домика, похожие на железнодорожные вагончики. Над одним — дымок.

Дверь была без замка. Я толкнул её. В домике — две кровати, железная печь. На плите подпрыгивает и плюётся паром чайник.

На кровати сидел мальчишка и спокойно смотрел на меня.

— А где Чугунков? — спросил я.

— Я Чугунков! — ответил мальчишка.

— Значит, я к твоему отцу! — Я сел на краешек кровати. — Папа скоро придёт?

— Он на Северном лежбище. За батарейками пошёл — у нас рация не работает.

— Так ты один?

— Нет. Ещё Володя-инспектор.

За дверью загромыхал, разворачиваясь, вездеход.

— А вы свои вещи вносите, — сказал мне мальчишка. — Пока отца нет, можете на его кровати спать.

Мы вышли на крыльцо. Ящики и мешки уже были сгружены в траву.

Водитель высунулся из окошка, крикнул что-то, и вездеход, разбрызгивая грязь, покатил по тундре.

Из соседнего домика вышел высоченный парень в огромных, с отворотами, резиновых сапогах.

— Юра, — строго спросил парень, — это кто?

Я понял, что это Володя-инспектор.

— К отцу.

— Разрешение жить на лежбище есть?

— Есть. — Я помахал в воздухе бумажкой. — Давайте я вам ящики помогу таскать, — сказал я, чтобы задобрить строгого инспектора.

Мы перетащили ящики под навес.

— Сейчас обедать будем, — сказал Юра. — Хлеба не привезли? А то у меня чёрствый.

Мы Сварили из пачки концентрата рисовый суп и открыли банку маслянистой рыбы хек. Потом я лёг на кровать Чугункова, укрылся его одеялом и сразу уснул.

Проснулся я оттого, что кто-то тихонько вытаскивал из-под кровати что-то тяжёлое.

Около меня сидел на корточках Юра и тащил резиновый сапог. Второй уже стоял посреди комнаты.

— Ты куда?

— Рыбу ловить.

— Подожди.

Я умылся до пояса холодной водой, достал из рюкзака сапоги, и мы спустились к морю.

Был отлив. Вода ушла, обнажилось дно — коричневые и зелёные водоросли. Среди них — такие же коричневые и зелёные лужи.

Юра пошарил в траве, достал припрятанный деревянный ящик и зашагал с ним по воде. Я побрёл следом.

В лужах сидели маленькие колючие ежи и красные с тонкими лучами морские звёзды. Ежи шевелили иглами, а звёзды, когда их переворачивали, начинали медленно, как берёста на огне, изгибаться.

Юра вышел на самую середину большой лужи, посмотрел в воду, поднял ногу и быстро наступил на что-то сапогом. Потом сунул под сапог руку и вытащил большую шишковатую камбалу. Сделал шаг и достал вторую.

«Ну и рыбалка! Просто удивительно!»

Набрав целый ящик рыб, мы пошли домой.

Я спросил по пути:

— Юра, ты в каком сейчас классе?

— В девятом.

— Кончишь, кем будешь?

— Охотоведом.

— Как отец?..

— Вы поговорите с Володей, чтобы он вас взял на лежбище. Без него не ходите — рассердится…

Тропинка, пробитая в высокой траве, карабкалась вверх на сопку. Володя шёл молча, нельзя было понять — то ли он недоволен моим приездом, то ли вообще не любит разговоров.

Дул встречный сырой ветер. Он приносил слабый шум — блеяние, будто впереди кричат овцы, — и стойкий запах хлева.

— Ветер. С моря! — сказал Володя, и я опять не понял: хорошо это или плохо?

Последние шаги — и мы на перевале. И сразу же в глаза ударило открылся, вспыхнул на солнце океан. В уши ворвался рёв.

Вот оно какое — лежбище! Внизу под нами волновались два моря: одно настоящее, серое, стальное — вода, волны; другое живое — звери, тысячи звериных тел на песчаном пляже.

Котики, котики, котики… Громадины-самцы; хрупкие, тонкие самочки; совсем маленькие, россыпью, как семечки, — котята.

Среди коричневых, чёрных зверей вспыхивали тут и там белые искры бродили, перелетали с места на место чайки.

Огромный, чужой, непонятный мир!

Целый час я пролежал в траве, с удивлением присматриваясь и прислушиваясь к нему. Наконец Володя показал рукой — надо уходить!

— Ветер меняется! — шёпотом сказал он. — Учуют, как шарахнутся, подавят чёрненьких. Пошли, пошли!

— Каких чёрненьких?

— Малышей.

— А-а…

Мы осторожно, стараясь не шуметь, поползли назад.

Весь следующий день я ждал Чугункова, но он не пришёл. Не вернулся он и ещё через день.

— А вы походите по острову, — сказал Юра. — Котиков посмотрите. Сейчас у нас тут и сивучей много. По лайде так и идите.

Лайдой он называл пляж, который тянулся от мыса в обе стороны вдоль берега.

— Непропуски поверху перейдёте. Тут далеко-о уйти можно! У вас палатка есть?

— Обойдусь… Верно, пойду: может, отца встречу?

Я положил в рюкзак пачку пресных галет, привязал к нему спальный мешок, взял фотоаппарат. Уходя, сунул руку на полку и нащупал лимон. Он лежал там в самом углу. Понюхал пальцы — они опять пахли терпко, по-южному.