Перегрузка - Артур Хейли

— Я не верю, что ты когда-нибудь смог бы сделать это, Нимрод. Ты — сложный человек, а сложные люди самые интересные. Кроме того, я люблю тебя больше любого другого из всех, кого я встречала за долгое время.

— У меня такое же чувство к тебе.

Румянец разлился по лицу Карен.

— Нимрод, тебе не хотелось бы поцеловать меня? Поднявшись и пройдя несколько футов, разделявших их, он мягко ответил:

— Я очень хочу это сделать.

У нее были теплые нежные губы. Поцелуй затянулся. Оба не хотели прерывать его. Ним собрался было обнять Карен покрепче, но услышал донесшийся снаружи резкий звонок, а потом звук открывающейся двери и голоса — Джози и двух других людей. Ним убрал руку и отошел. Карен нежно прошептала:

— Черт! Так не вовремя! — И позвала:

— Входите! — И через минуту:

— Нимрод, я хочу, чтобы ты познакомился с моими родителями.

Пожилой, величественного вида мужчина с копной седеющих вьющихся волос и обветренным лицом протянул руку. Он говорил гортанным голосом, и акцент все еще выдавал его австрийское происхождение:

— Лютер Слоун, мистер Голдман. Моя жена Генриетта. Карен рассказывала нам о вас, и мы видели вас по телевидению.

Рука, которую пожимал Ним, была рукой рабочего, жесткой и мозолистой. Ногти безупречно обработаны. Видно было, что он тщательно следит за собой.

Мать Карен тоже пожала Ниму руку.

— Хорошо, что вы навестили нашу дочь, мистер Голдман. Я знаю, как ей это нравится. И нам тоже.

Это была маленькая изящная женщина, скромно одетая, со старомодным пучком волос. Она выглядела старше мужа. “Когда-то, — подумал Ним, — она, наверное, была красивой, что и объясняет привлекательность Карен”. Но сейчас ее лицо постарело, а глаза выдавали усталость. Ним предположил, что две последние приметы появились уже недавно.

— Я здесь по одной причине, — объяснил он ей. — Мне доставляет удовольствие общество Карен.

Когда Ним вернулся в свое кресло и старшие Слоуны расселись по местам, Джози принесла кофейник и четыре чашки. Миссис Слоун налила чашку себе и Карен.

— Папочка, — сказала Карен, — как дела у тебя на работе?

— Не так уж и хорошо. — Лютер Слоун вздохнул. — Материалы очень дорогие, и цены продолжают расти. Вы знаете об этом, мистер Голдман. В плату, которую я прошу, входит и работа, и стоимость материалов, а люди думают, что я их надуваю.

— Я-то знаю, — сказал Ним. — Нас в “Голден стейт пауэр энд лайт” обвиняют в том же самом по тем же причинам.

— Но у вас-то большая компания с мощным тылом, а у меня бизнес маленький. У меня работают три человека, мистер Голдман, работаю и я. И иной раз, скажу вам, вряд ли стоит стараться. Особенно со всеми этими правительственными бланками — их каждый раз все больше и больше, и в половине случаев я не понимаю, зачем им то или иное знать. По вечерам и в выходные я заполняю эти бланки, но никто мне за это не платит.

Генриетта Слоун с укором сказала мужу:

— Лютер, не должен же весь свет слушать о твоих проблемах.

Он пожал плечами:

— Меня спросили, как дела на работе. Я и сказал правду.

— Ладно, Карен, — сказала Генриетта, — для тебя это все не имеет никакого значения и не влияет на покупку тебе фургона. У нас уже почти что есть необходимые деньги для покупки в рассрочку, а потом мы подзаймем остальные деньги.

— Мама, — запротестовала Карен, — я же говорила, что никакой срочности в этом нет. Я могу выходить на улицу. Джози помогает мне.

— Но ты выезжаешь не так часто, как могла бы это делать, и не настолько далеко, как тебе хотелось бы. — Мать была непреклонной. — Фургон будет, обещаю тебе, дорогая. И скоро.

— Я тоже об этом думал, — сказал Ним. — В прошлый раз, когда я был тут, Карен говорила, что хотела бы иметь фургончик, который мог бы вмещать кресло и который могла бы вести Джози.

Карен твердо заявила:

— А теперь все перестаньте беспокоиться обо мне. Пожалуйста.

— Я не беспокоюсь. Просто я вспомнил, что в нашей компании часто бывают маленькие фургончики, которые после года-двух работы распродаются и заменяются на новые. Многие еще в хорошем состоянии. Если хотите, я попрошу одного из наших сотрудников присмотреть что-нибудь подешевле. Лютер Слоун просиял:

— Вот это и в самом деле большая услуга. Конечно, какой бы хороший фургончик ни был, его надо приспосабливать под кресло и он должен быть безопасным.

— Может быть, мы сможем и здесь что-нибудь сделать, — пообещал Ним, — я не знаю, но выясню.

— Мы оставим вам наш телефон, — предложила Генриетта. — Тогда, если что-то появится, вы сможете сообщить нам.

— Нимрод, — воскликнула Карен, — ты просто молодец! Они продолжали легкий разговор, пока Ним, взглянув на часы, не понял, сколько времени он уже здесь.

— Мне пора, — сказал он с некоторой грустью.

— И нам тоже, — встал из-за стола Лютер Слоун. — Я тут меняю в одном старом доме газовые трубы — для вашего газа, мистер Голдман, — сегодня нужно все закончить.

— Не думайте, что я не занята, — вступила в разговор Карен. — И мне нужно дописать речь.

Родители нежно попрощались с дочерью. Ним последовал за ними. Перед уходом он остался с Карен ненадолго наедине и во второй раз поцеловал ее, стараясь коснуться только щеки, но она повернулась, и губы их встретились. С ослепительной улыбкой она прошептала:

— Приходи снова, и поскорей.

Слоуны и Ним спустились на лифте, все трое хранили молчание, каждый был занят своими мыслями. Потом Генриетта тихо произнесла:

— Мы стараемся сделать все, что можем, для Карен. Но иногда хочется сделать больше.

Утомление и усталость, которые Ним заметил раньше, скорее даже чувство потери, опять появились в ее глазах.

Он тихо сказал:

— Я не думаю, что Карен так считает. Из того, что она мне рассказала, я понял, как высоко она ценит вашу поддержку и все, что вы для нее сделали.

Генриетта решительно покачала головой, и пучок волос на затылке затрясся в такт движению.

— Что бы мы ни делали, это лишь самое малое из того, что мы можем. Но все равно это вряд ли восполняет Карен ее потерю.

Лютер нежно положил руку на плечо жены.

— Дорогая, мы уже столько раз возвращались к этому. Не кори себя. Это ничего не изменит, а только ранит тебя. Она резко повернулась к нему:

— Ты ведь думаешь точно так же. Ты знаешь это. Лютер вздохнул и вдруг спросил у Нима:

— Карен говорила вам, что она подхватила полиомиелит? Ним кивнул:

— Да.

— Она рассказывала вам как, почему?

— Нет. То есть не все.

— Она обычно не рассказывает, — подтвердила Генриетта. Они спустились на первый этаж и, выйдя из лифта, остановились в маленьком пустынном вестибюле. Генриетта Слоун продолжила:

— Карен было пятнадцать, она еще училась в средней школе. Она была круглая отличница: участвовала в школьных атлетических соревнованиях. Все впереди казалось таким светлым.

— Моя жена хочет сказать, — объяснил Лютер, — что в то лето мы, то есть мы оба, решили съездить в Европу. С нами поехали и другие лютеране — своеобразное религиозное паломничество к святым местам. Мы договорились, что, пока мы в отъезде, Карен отправится в летний лагерь. Мы полагали, что ей будет полезно провести какое-то время в сельской местности, и к тому же два года назад в этом лагере побывала наша дочь Синтия.

— На самом-то деле, — сказала Генриетта, — мы больше думали о себе, чем о Карен.

Муж продолжал, как будто его и не прерывали:

— Но Карен не хотела ехать в лагерь. У нее был приятель, который не уезжал из города. И Карен хотела остаться на лето дома, чтобы быть рядом с ним. Синтия уже уехала, так что Карен была одна.

— Карен спорила с нами, — сказала Генриетта. — Она говорила, что вполне может остаться одна, а что касается приятеля, то мы можем ей верить. Она даже рассказала о каком-то предчувствии, что, если она уедет, как того хотим мы, случится что-то плохое. Я навсегда запомнила это.

По собственному опыту Ним знал, как это происходило:

Слоуны — еще молодые родители, Карен только что вышла из детского возраста, желания их, конечно, сталкиваются.

— И наступила развязка — семейная сцена. — Лютер заторопился закончить рассказ. — Мы оба заняли одну сторону, а Карен другую. Мы настаивали на том, чтобы она поехала в лагерь, что она в конце концов и сделала. Пока она находилась там, а мы в Европе, произошла вспышка полиомиелита. И Карен стала одной из ее жертв.

— Если бы только она осталась дома, — начала Генриетта, — как того хотела… Муж прервал ее:

— Хватит! Уверен, мистер Голдман все себе представляет.

— Да, — тихо сказал Ним, — думаю, что представляю. — Он вспомнил те строки, которые Карен написала ему после трагедии Уолтера Тэлбота-младшего.

“Если бы только” это или то,В тот или другой деньИзменилось на час или на дюйм,Или было сделано что-то забытое,Или что-то сделанное было забыто.

Теперь он лучше понимал значение этих слов. Затем, считая, что нужно что-то сказать, но не зная что, он добавил: