В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

В мгновение ока магазин переполнился котелками. Везде выросли кучи из сотен этих грациозных головных уборов. Опустели полки, высокие стопы котелков окружали теперь Баттисту; их насаживали ему на голову продавцы, словно он был королем, который к моменту торжественной коронации не может найти подходящую корону. Может, такова особенность зеркал в шляпных магазинах, но факт тот, что во всех шляпах, которые примерял Солнечный Луч, он видел себя нескладным. Наконец он решил пойти в другой магазин. Поискал взглядом свой старый котелок и понял, что никто на свете не смог бы отыскать его в беспорядочной куче новых. После бесплодных попыток он смирился с мыслью, что придется купить любой новый котелок, и на этот раз — о, чудо! — первый же, который он примерил, подошел ему идеально.

Он направился к месту, где проезжал кортеж, рисуясь по пути; дойдя до приморского бульвара, он захотел полюбоваться на новую шляпу и тут заметил, что купил свой старый котелок.

Он вернулся в шляпный магазин и, наконец, купил новую шляпу. Он вышел; увидел в толпе очень почтенного знакомого и направился ему навстречу с протянутой шляпой.

— Красивая, — сказал знакомый. И взял шляпу, подумав, что Баттиста ее ему дарит.

«Прекрасно! — подумал молодой человек. — Теперь я и без шляпы, и без денег».

Он увидел неподалеку банк, вошел и, подойдя к окошку кассы, спросил доверительным тоном:

— Простите, вы не могли бы мне дать несколько купюр по тысяче?

— Сколько вам нужно? — спросил кассир, который был очень занят.

— Штук десять.

Кассир быстро отсчитал ему десять тысячных купюр, и Солнечный Луч побежал в шляпный магазин, где купил другую новую шляпу.

Цилиндр за десять тысяч лир.

С семью переливами.

Это был великолепный цилиндр. Такого нигде ни видывали. Он был настолько красив, что Баттиста попросил продавца сопроводить его, из опасения, что на него могут напасть бандиты. Не то чтобы он думал, будто бандитам захочется завладеть прекрасным цилиндром; он боялся, что увидев у него на голове столь прекрасную шляпу, они составят себе превратное представление о его финансовом положении и, думая, что у него при себе крупная сумма, нападут на него. Но, к счастью, цилиндр остался незамеченным.

Все стало иначе, когда Баттиста сел на трамвай.

Когда он поднялся на площадку, по толпе пробежал шепот восхищения, и те, кто сидел, начали подталкивать друг друга локтями, показывая на него. Потом по сигналу билетера раздались оглушительные аплодисменты в адрес великолепного цилиндра; к аплодисментам присоединился и вагоновожатый, остановив трамвай на несколько минут. Солнечному Лучу пришлось сойти и спрятаться в подворотне. Пока он шел пешком, он заметил, что за ним идет большая толпа юных почитателей, которая по пути росла и голосила. Он едва успел вскочить в трамвай, как на улице раздались овации в честь цилиндра. Молодому человеку пришлось встать на сиденье и приветствовать толпу. Это была незабываемая демонстрация. Было брошено и несколько помидоров.

Баттиста, который слегка опасался, что Эдельвейс успеет выйти замуж за кого-нибудь другого, обнаружил, напротив, что кортеж даже не тронулся с места. Очень кстати подвернувшийся фокусник, остановившись на дороге, позволил гостям прогнать скуку, показав несколько номеров.

Солнечный Луч подошел как раз в тот момент, когда фокусник, вытащив из кармана дюжину яиц, говорил:

— Кто из господ мог бы любезно предоставить мне свою шляпу, чтобы сделать в ней яичницу?

Все молчали. Никто — хотя все знали, что будет какой-нибудь фокус, — не захотел подвергать риску свою шляпу.

Солнечного Луча прошиб холодный пот. Он чувствовал, что за ним наблюдают, и великолепный цилиндр тяжелым камнем лежал у него на голове. Фокусник оглядел кортеж, повторив свою просьбу.

«Сейчас он увидит меня», — подумал Баттиста, побледнев.

Он хотел провалиться сквозь землю.

Незаметным движением он снял цилиндр, чтобы спрятать его за спиной. Но этот жест не остался незамеченным, и фокусник истолковал его превратно:

— Спасибо. Господин любезно дает мне свой цилиндр.

Солнечный Луч вынужден был уступить; шепот восхищения и гром аплодисментов приветствовали появление великолепного цилиндра, ярко освещенного солнцем.

Баттиста готов был умереть. С деревянной улыбкой он смотрел, как фокусник положил яйца в цилиндр, разбил их и взболтал. И как он ни повторял себе, что это фокус, это должен быть фокус, все же он не мог понять, как же такое может быть; внутреннее напряжение не отпускало его, так что даже не один раз, хотя сам по себе этот номер не таил в себе ничего страшного, он робко восклицал:

— Хватит!

Наконец, с божьей помощью номер был окончен, и фокусник возвратил цилиндр.

Проклятье! Он весь был в яйцах, липкий и вонючий.

— Как? — закричал Баттиста голосом, дрожащим от возмущения. — Вы что, серьезно сделали яичницу?

— Да, — объяснил фокусник. — Все фокусники умеют делать свои номера с обманом. Но мои фокусы без обмана. И это лучше, поскольку было замечено: публика получает гораздо больше удовольствия, когда видит, что в шляпе какого-нибудь зрителя сделали настоящую яичницу, чем если бы это было с каким-нибудь обычным фокусом.

И в самом деле, публика в восторге разразилась долгими аплодисментами.

Незадолго до того Баттиста, который хотел избавиться от своей старой шляпы, забросил ее в клумбу приморского бульвара. Потом, увидев нищего старого оборванца, сказал ему:

— Послушайте, я только что выбросил сверток со старой шляпой. Если она вам нужна, вон он лежит.

— Благодарю вас, мой благодетель! — сказал старый оборванец.

Он зашел в клумбы, взял сверток, открыл его и, пока Баттиста наблюдал за ним издалека, с отвращением выбросил свою грязную шляпу. В этот момент подошли двое карабинеров, и старика, который, нарушая общественный порядок, прошелся по клумбам, отвели в тюрьму под яростные выкрики толпы, желавшей его линчевать.

— Прощай, старая изношенная шляпа! — пробормотал Баттиста, пока свадебный кортеж трогался в путь. — Ты лежишь там, брошенная на земле, мятая, на меня похожая. Ты часть меня, от меня отторгнутая. Таким меня видел мир. Сейчас он видит, что в этой новой шляпе это больше не прежний Баттиста. Прощай!

Не успел кортеж тронуться с места, как Фалькуччо закричал:

— Стойте!

Сейчас он чувствовал себя несколько неловко.

— Ну что там еще? — закричал дон Танкреди.

Старичок вытащил из кармана несколько бумаг.

— Пользуясь случаем, — сказал он, — я позволил себе сделать и другое брачное объявление: о моем браке с…

Он посмотрел на тетю Джудитту, которая покраснела как рак.

Присутствующие разразились долгими аплодисментами.

— Очень мило с вашей стороны! — смущенно пробормотала старая дева.

— Нужен сопровождающий для моей свояченицы! — сказал дон Танкреди. — Дядя Никола, пожалуйте!

Но доктор Фалькуччо разразился приятным смехом.

— Да что я, с ума сошел, что ли, — сказал, — жениться! Нет-нет, мне жаль девушку, которая уже стала готовиться, но я пошутил. В этих бумагах записаны стихи, которые я набросал в минуту вдохновения в честь дона Танкреди. Я их вам прочту:

Я ласкаю тебя беззаветно

И я счастлив, когда ты со мной,

Ты изящная безделушка,

В мире больше не сыщешь такой;

Я хотел бы, чтоб видели это

Люди с принцами крови одной,

Но ты слишком невзрачная мушка,

Чтоб любовь получилась с тобой!

Стихи доктора Фалькуччо имели шумный неуспех и были встречены с отвращением знатоками и пуристами.

Старичок в возмущении хлестнул лошадей, и карета умчалась под звон бубенцов в самую жару, скоро исчезнув из виду, в то время как тете Джудитте оказывали помощь какие-то сердобольные люди.

XX

Свадьба прошла среди всеобщего веселья.

— Доктор Фалькуччо, — закричал дон Танкреди маленькому старичку, которого в конце концов уговорили принять участие в празднике — после того, как пустились за ним в погоню и настигли, — доктор Фалькуччо, расскажите нам, как это вы не стали великим человеком!

— Когда-то я хотел стать им, — ответил Фалькуччо, — и даже мог бы стать им, потому что данные для этого у меня были. Но знаете, что меня заставило отказаться от этого?

— Послушаем! — сказал американский дядюшка, уплетавший за обе щеки.

— Мысль о триумфе, — объяснил Фалькуччо, — и мысль о смерти в качестве великого человека. В день, когда я стал бы великим человеком, я не знал бы, что делать дальше, у меня пропали бы все желания. Я потерял бы симпатию, которую испытываю к самому себе теперь, когда я никто и хочу стать кем-то; сейчас я себя люблю. Став великим человеком, я стал бы себе чужим. Я стал бы принадлежать всем, но только не себе самому. И ради чего такая жертва? Только ради того, чтобы когда-нибудь, в день моей смерти, газеты написали обо мне: «Был ли он велик? Этот трудный вопрос разрешат потомки». Вот и все; великими становятся только ради этого. Слабое утешение, если посмотреть, каких это стоит жертв.