Русско-Прусские хроники - Вольдемар Балязин

На четвертые сутки Шляйниц порешил отправиться в Ригу и разузнать все самым подробным образом, расспросив друзей и знакомых, близких ко двору старого ландмейстера.

Не привлекая ничьего внимания, он выехал затемно, верхом, без возка и кареты. Никто не сопровождал его: ни конвой, ни слуги.

В полдень миновав рыбацкую деревушку Кранц, он поскакал по дороге, уходившей к косе Курши-Нерия. В эту ночь спать ему почти не довелось, и, вопреки обыкновению, чувствовал себя Шляйниц разбитым и усталым.

Безлюдье и тишина обступили путника. Казалось, во всем мире под высоким синим небом есть только эта дорога, эти сосны и эти дюны и посреди них одинокий всадник, мерно покачивающийся в седле в такт ударам копыт.

Сосны и дюны тянулись по обеим сторонам дороги бесконечной чередой, солнце припекало, и Шляйниц незаметно для себя задремал. Под глухой мерный топот копыт дрема сменилась сном, и он покачивался в седле, пригретый солнышком, в тишине и покое безлюдного леса, бессильно свесив голову и уронив поводья.

Что произошло дальше, Шляйниц не понял. Пытаясь разобраться потом, уже через несколько часов и дней, он мог только предполагать, как оказался лежащим на дороге. Падая, Шляйниц сильно ударился головой и потому, очнувшись, долго не мог сообразить, что с ним и где он. Голова гудела, в ушах стоял звон, перед глазами плыли кровавые круги. Приходя в себя, Шляйниц услышал далекое знакомое ржание — испуганное и призывное. Затем раздался удаляющийся шум и треск — так уходит по валежнику в глухую чащобу крупный зверь — медведь, лось, кабан. Шляйниц сел, опираясь обеими руками о землю. Попытался подняться, но резкая боль в левой ноге не позволила сделать этого. Он осторожно провел пальцами по голени и почувствовал в сапоге теплую липкую влагу, пропитавшую штанину. Дрожащая рука нащупала острую, выступившую сквозь прорванную кожу кость. Он закрыл глаза и почувствовал, как руки становятся все слабее и слабее, а голова снова наполняется шумом и звоном.

Шляйниц лег на спину и расслабился. Немного успокоившись, он повернулся на правый бок и медленно пополз к краю дороги. Подобрав две толстые палки, встал и попытался пойти туда, где слышалось удаляющееся ржание коня. Однако, сделав несколько шагов, понял, что идти ему не под силу. Опустившись на дорогу, он стал размышлять, как поступить дальше. Высчитывая, сколько времени прошло с момента падения, Христофор вдруг разглядел неясные силуэты двух человек, идущих по дороге навстречу.

Шляйниц нащупал ножны кинжала и передвинул их под правую руку, внимательно вглядываясь в приближающихся. Вскоре он различил, что один из них стар, а второй — почти мальчик. Шли они быстро, держа его коня под уздцы с двух сторон.

«Мужики», — подумал Шляйниц, и у него отлегло от сердца.

Он снова поднялся на ноги и стоял, превозмогая боль, надменно выпятив худой длинный подбородок. Мужики, сняв шапки, подвели коня.

— Помогите мне сесть в седло, — проговорил Шляйниц властно. — Да осторожнее — у меня сломана нога.

Старик сказал что-то мальчику на непонятном Шляйницу языке. Тот подошел к стремени и неожиданно сильно и ловко почти забросил саксонца в седло.

— О! — сказал Шляйниц.

Паренек улыбнулся — открыто, без заискивания и проговорил весело:

— Ничего, дядя, авось не помрешь.

— Ты русский? — взяв поводья, спросил Шляйниц.

— Русский, — ответил Николка.

— А дед есть кто?

— Дед — прусс, — улыбнулся открыто юнец. Зикко согласно закивал головой. «Вот оно как, — подумал Шляйниц, — лучше, если я не скажу, что я немецкий дворянин».

Саксонец широко улыбнулся и, стараясь чисто и правильно выговаривать русские слова, произнес:

— Ну, слава Богу, повезло. Я есть слуга князя Михаила Львовича Глинского.

— Самого Глинского! — с неуемным восторгом воскликнул Николка.

— Ты слышал о нем? — осторожно спросил Шляйниц.

— Как не слышать, дяденька! Кто ж его ныне не знает! — И добавил гордо: — Я с его войском от самой реки Лань до Вильны шел. Спас меня князь от татар, из неволи вызволил.

— Что ж, хлопец, в той битве и я был. Неповредимым от нее ушел. А здесь на ровном месте кровь проливал, — произнес Шляйниц, чувствуя, что по-русски говорит с ошибками, и досадуя, что ничего с этим поделать не может.

— Значит, и ты, дяденька, мой спаситель, — засмеялся Николка.

— Вчера я тебя спасал, сегодня ты меня спасал, — улыбнувшись впервые за все время, проговорил Шляйниц. И вдруг неожиданно для самого себя добавил: — Какие могут быть сосчитвания долгов между двух друзей?

Зикко и Николка привезли Шляйница к себе в избу. Сняв сапоги, разрезали штанину, обмыли рану теплой водой. Покалеченный всадник дышал тяжело, постанывая от боли, а чуть придя в себя, сказал хриплым шепотом:

— Коня поставьте под крышу. Дайте поесть. Воды дайте.

Николка, выйдя за порог, с удовольствием погладил каурого по шее, завел в пустую кошару, расседлал, задал овса, напоил. Ох, до чего хорош был конь! Глаз не оторвать!

Повздыхав так, Николка вернулся к себе в пристройку.

— Все делал, как я повелевал? — спросил больной.

— Все, — коротко ответил паренек, удивляясь тому, что незваный гость ведет себя слишком по-хозяйски.

— Слушай дальше, — тем же тоном проговорил больной. — Возьми мой плащ, сапоги. Одевай себе. Бери коня, поскакай в Кенигсберг. В замок. Расскажи штатгальтер Изенбург про меня — Христофор.

Ошеломленный Николка, не медля ни часа, помчался в Кенигсберг довести до штатгальтера о несчастье, приключившемся в дороге со слугою князя Глинского, а также сообщить, где он нынче обретается, и привезти к нему лекаря.

До чего же упоительной была эта скачка! Каурый трехлеток сразу же почувствовал твердую опытную руку и пошел ровным легким галопом, играючи оставляя версту за верстой.

«Да, — подумал Николка, — не чета моему чалому. За таким удальцом ни один татарин не угнался бы». Замечтавшись, вдруг представил, что конь его собственный, так аж дух захватило от столь необыкновенной грезы.

В полночь Николка завидел черные игольчатые шпили кирк, возвышающиеся над городской стеной Кенигсберга на фоне звездного неба. Вскоре конь остановился у глубокого рва, наполненного темной неподвижной водой. Дорога обрывалась у самого берега. На противоположной стороне рва, закрывая полнеба, торчал подъемный мост, поднятый на цепях вровень с городскими воротами.

Не сходя с коня, Николка стал звать стражу, однако никто не появлялся. Разозленный безмолвием, гонец, спрыгнув на землю, принялся собирать камни и швырять их через ров. Булыжники градом застучали по днищу моста.