Допустимая погрешность - Чингиз Абдуллаев

— Нет, не обвиняю. Но вы стали детонатором, с которого все и началось. В своей неприязни к окружающим вас людям вы нередко переходите грань, отделяющую воспитанных людей от хамов.

— Хватит! — крикнула Евгения Алексеевна.  Он нас оскорбляет!

— Нет, не оскорбляю. В тот день вы начали рассказывать о приеме, который проходил в испанском посольстве. Как вам известно, супруги Денисенко и семья вашего брата недавно отдыхали вместе в Испании. Не сомневаюсь, что отдых прошел прекрасно. Покупая сувениры на память, Борис Алексеевич решил сделать жене подарок, и купил ей веер ручной работы. Коричневый веер с красной розой. Я часто бываю в Испании и знаю, сколько стоит такой веер. Но Ратушинский купил два таких веера. Один он подарил своей жене, а второй…

Дронго сделал паузу. Ратушинский закрыл таза. Инна побледнела и напряженно смотрела наговорившего.

— Да, — сказал Дронго в наступившей тишине. 

— Второй веер Борис Алексеевич подарил вам, госпожа Денисенко.

Евгения Алексеевна шумно вздохнула и покачала головой. Инна продолжала сидеть, глядя на всех невидящими глазами.

— За день до этого в посольстве Испании был прием, — продолжал Дронго. 

— Супруги Денисенко знали, что Бориса Алексеевича и его жены там не будет. Дело в том, что Ратушинский должен был приехать ко мне, и его жена позвонила подруге и сообщила, что их на приеме не будет. Именно тогда Инна решила, что может взять с собой подарок Бориса Алексеевича — веер. И она действительно его взяла. В разговоре со мной она сказала, что Майя Александровна сама предупредила их о том, что на прием не приедет. Таким образом, никто не мог узнать о веере, подаренным Ратушинским. Но неожиданно в зале посольства появились Евгения Алексеевна и ее супруг. Увидев их, Инна оставляет веер на столе, но наблюдательная Ратушинская находит его и прилюдно возвращает хозяйке.

На следующий день, я думаю, не без злого умысла, Евгения Алексеевна вспоминает про веер. Разумеется, Майя Александровна сразу догадывается, о каком веере идет речь. Она понимает, что ее супруг купил два одинаковых подарка. Один ей, а другой… — Дронго сделал паузу и, горько вздохнув, сказал — любовнице.

Евгения Алексеевна ахнула. Молоков криво улыбнулся. Борис Алексеевич снова закрыл глаза. Даже Юлия была ошеломлена. Только Инна по-прежнему сидела с высоко поднятой головой, глядя прямо перед собой.

— Майя Александровна сразу все поняла. Вы были не правы, Юлия, когда сказали, что брак Ратушинского и его супруги был формальным. Они действительно были мужем и женой. Я видел, с каким вкусом обставила квартиру Майя Александровна. Конечно, Борису Алексеевичу нужны были ее деньги и связи. Но он любил эту красивую и умную женщину.

— Да, — горько вздохнул Ратушинский,  я ее очень любил. И всегда буду любить.

Он вдруг закрыл лицо руками и громко заплакал. Все молчали, потрясенные услышанным.

— Продолжайте, — почему-то шепотом потребовал Осколков.

— Майя Александровна вызвала своего супруга в коридор, очевидно, для объяснения. Я тогда заметил, в каком взвинченном состоянии он вернулся. А она бросилась на кухню, чтобы взять яд. Очевидно, у них где-то хранился крысиный яд. Или синильная кислота. Точно я пока не знаю, это выяснит следствие. Когда на кухне разбилось блюдо, все вышли. И тогда Майя Александровна бросила яд в бокал своей лучшей подруги. Она могла простить все что угодно. Она прощала мужу его увлечение Юлией и другими женщинами. Но простить обман самой близкой подруги она не могла и не хотела. Это было слишком больно. Поэтому она решила убить соперницу, которая, видимо, не один год обманывала ее.

Но провидению было угодно, чтобы Молоков разлил коньяк Михаила Денисенко, и тогда режиссер взял бокал своей супруги. Бокал с ядом. Когда мы проверили в тот день содержимое бокалов, стало ясно, что отравить хотели не режиссера Денисенко, а его жену. И тогда я спросил себя: кому и зачем понадобилось убивать молодую женщину, работающую в Институте мировой литературы? Это могла быть лишь месть оскорбленного сердца.

Михаил выпил коньяк предназначавшийся Инне, и сразу погиб. Поняв, какую непоправимую ошибку она совершила, Майя Александровна потеряла сознание. Два дня муж уговаривал ее простить его. Два дня он скрывал от всех ее действительное состояние, но было поздно. Когда я приехал, Майя Александровна вызвала к себе Инну, чтобы попросить у нее прощение за смерть мужа. Сама она решила застрелиться. Возможно, она хотела сначала убить соперницу. Но передумала и не стала ждать, когда та приедет. Возможен и третий вариант: она специально вызвала подругу, чтобы застрелиться в ее присутствии.

Ратушинский так и не пустил меня к жене. Я чувствовал, что назревает драма. Между Борисом Алексеевичем и Майей Александровной произошло объяснение, переросшее в ссору. Я нашел под стулом сломанный веер, который бросила туда ваша жена.

Потрясенная смертью Михаила Денисенко, ваша супруга,  Дронго посмотрел на Ратушинского,  решила, что должна себя наказать. Наверное, вы были правы: в ней действительно текла кровь грузинских князей или царей, как вам будет угодно. Она знала, где лежит ваше оружие. Взяв револьвер, она застрелилась. Но пуля не попала в сердце. Тогда, собрав все свои силы, она выстрелила в себя еще раз. И этот выстрел оказался роковым.

Когда вы поднимались по лестнице, Юлия, — тут он повернулся в сторону Геллер, — то услышали два выстрела и какой-то стук. Это был не звук закрываемой двери, это упал револьвер. Оружие оказалось на полу. Что было потом, вы все знаете. Мы ворвались в спальню. Ратушинский был почти невменяем. Он едва не убил Юлию, и мне чудом удалось его остановить. Вот, собственно, и вся разгадка.

— Погодите, — перебил его Осколков,  а где доказательства?

— Сломанный веер все еще лежит под стулом, — ответил Дронго. 

— Эта вещица стоит целое состояние. Можете проверить. На теле погибшей были пороховые ожоги. Она приставила револьвер к груди, но не смогла убить себя с первого выстрела. Может, это было наказание за убийство невиновного человека? Не знаю. Наконец, вы можете все выяснить у Ратушинского и Инны Денисенко.

Следователь взглянул на Бориса Алексеевича:

— Это правда?

Тот молчал, глядя на Инну Денисенко. Неожиданно она поднялась и пошла к выходу.

Уже выходя из гостиной, она спросила следователя:

— Я могу быть свободна?

— Можете, — очень тихо ответил Осколков. 

— Я вас ни в чем не обвиняю. Нет такой статьи. Только скажите: это правда?

— Да, — нервно бросила она и вышла.

Стук ее каблуков еще долго слышали в доме.