Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

Суворов влез насколько можно было повыше, поудобнее устроился, обломал мешавшие ветки и смотрел в трубу на турецкое расположение.

Турки стояли между реками Рымной и Рымником, которые блестели вдали. Все пространство между ними было занято турецкой армией. Белели сотни наметов, палаток, шатров. На просторных лугах и полях паслись табуны лошадей, верблюдов, буйволов, ослов. Как на громадной ярмарке, толпились телеги, повозки, каруцы, арбы. Тысячи костров горели всюду.

Суворов насчитал три лагеря. Первый лежал почти у его ног - на противоположном берегу Рымника, у деревни Тыргокукули. У деревенской околицы выглядывали из-за высокого бурьяна жерла турецких пушек.

Суворов прикинул на глаз: в одном этом лагере было значительно больше войск, чем у него.

Второй лагерь располагался на пригорке соседней деревни.

"Это Бохча",- вспомнил ее название Суворов. Здесь паслось больше скота, чем у Тыргокукули, и гораздо больше было пушек,-Суворов насчитал их до сорока.

"Ну да ничего, мои богатыри возьмут и эти!" - думал он.

Левее Бохчи виднелся Крынгумейлорский лес. Он кишел людьми и лошадьми. А за ним - опять бесконечные обозы.

Где-то там, у Рымника, как доносили лазутчики, был третий, самый большой лагерь визиря.

"Вот если б принц глянул. Помилуй бог! Расписывал ему лазутчик, но еще мало. Принц свалился бы с дерева от страху. Да, крепки дьяволы! Это не под Фокшанами. Позиция у визиря прекрасная",-думал Суворов слезая. Мешкать особенно было нечего: того и гляди - заметят басурманы и налетят.

Мысль работала лихорадочно. Диспозиция завтрашнего боя понемногу складывалась в голове.

"Я ударю на Тыргокукули, а принц будет охранять фланг и тыл. А потом соединимся и все разом - на визиря. Турки не ожидают. Растеряются!"

План был хорош, но все-таки чрезвычайно рискован: с каждым шагом русских к Тыргокукули расстояние между союзниками должно увеличиваться, фланг и тыл их - все больше обнажаться.

"Ничего, мои богатыри не допустят, чтобы турки атаковали нас с фланга", - думал Суворов, готовясь спрыгнуть вниз с дерева.

Казаки так же бережно сняли Суворова, и он заковылял к коню. На полпути к лагерю их встретили два эскадрона гусар Цеклера, высланные принцем для охраны Суворова. А у лагеря нетерпеливо ждал сам принц Кобургский.

– Ну, как? - спросил он, подъезжая к Суворову.

– Стоят хорошо, как дома. Но мы их завтра прогоним. Вы подумайте, ваше высочество, а я, простите, поеду немного отдохну!

Красные, воспаленные от бессонницы глаза Суворова смотрели устало. Лицо пожелтело и осунулось.

– Да вы едва держитесь на ногах. Вы сегодня спали? - участливо спросил принц.

– Нет.

– А вчера?

– Нет.

– А позавчера?

– Нет.

– Когда же вы спали?

– Еще в Бырладе…

Принц всплеснул руками:

– Так же невозможно!

– Ваше высочество, я пришлю к вам полковника Золотухина, вы обсудите с ним, а я поеду спать.

И, слабо улыбнувшись, Суворов поехал к своему лагерю.

Принц молча смотрел ему вслед.

"Удивительный человек!"-думал он.

V

Зыбину этот ночной марш был особенно несносен. Еще выступая из лагеря, Суворов сам объехал полки и строго приказал, чтоб на марше никак не обнаружить себя.

– Не курить, огней не высекать. Языком попусту не чесать. Команда вполголоса. Горнисты, барабанщики - замри! Чтоб как снег на голову!

Так всю ночь и шли: ни закурить, ни поговорить. Иди и только оберегайся - не звякнуть бы невзначай ружьем, не споткнуться бы обо что-либо на дороге.

До первого турецкого лагеря, к которому шли, говорят, еще верст пятнадцать. Казалось бы, к чему такая сугубая предосторожность, но раз Суворов, приказал, стало быть надо исполнять. Хотелось курить, гнало слюну. Эх, беда - затянуться нельзя!

Зыбин примечал - он томился не один в их капральстве. Воронов, который всегда много курил, жевал что-то на ходу. Подпоручик Лосев часто сплевывал видать, тоже охота покурить. Поговорить бы хоть, отвлечься - и то нельзя.

Впереди далеко видны турецкие огни. Небось, кашу варят, не ждут гостей!

Вот послышался рев осла, - у турок их много. "Ах ты, пропади пропадом, как ревет! Скрипит, ровно немазаная молдаванская телега…"

Зыбин повернулся было к своему соседу Огневу, хотел шепнуть ему, но в полутьме увидал - Огнев недовольно сдвинул брови, замотал головой: молчи уж!

Со скуки поглядел на звезды: "Ковш-то где.

У нас - чуть повыше и левее…"

И вот так шли и шли втихомолку. Если кто-либо в рядах нечаянно звякал ружьем о водоносную флягу или спотыкался, на него первым выпучивал глаза ефрейтор Воронов. Затем сердито шикал капрал, и, наконец, подбегал, придерживая левой рукой шпагу, подпоручик Лосев: "Что, кто? Тише!"

И в этой напряженной тишине как-то больше клонило ко сну.

…Уже совсем рассвело, когда подошли к реке Рымне. Рымна была мелководна - по колено. Поеживаясь, ступили в воду. Пошли через реку. Зыбин насчитал сто восемьдесят четыре шага. Он шел и смотрел, как осторожно, полуприседая, идет Воронов.

– Не любит дядя Ворон водички,- всегда трунил он над любившим выпить ефрейтором.

Хлюпая набравшейся в сапоги водой, взобрались по крутому, обрывистому берегу. Турецких огней уже не было видно. Впереди темнели кусты. Неужели опять проклятые колючки, как там, возле Фокшан? Все руки расцарапаешь, все шаровары изорвешь!

По рядам прошло тихое:

– Становись в каре!

Дело привычное, ровно щи хлебать! Построились быстро. Стояли, ожидая сигнала идти вперед.

Барабанщик дядя Ваня, который умел барабанить и в то же время показывать, как сапожник колет шилом, всучивает дратву, уже стоял наготове. Он сразу повеселел, сморкался наземь, не заботясь о том, что получается довольно громко.

Кавалерия уже заняла свою всегдашнюю третью линию. Пехотные каре были впереди.

К каре апшеронцев подъехала группа всадников. Зыбин узнал нового командира полка, широкоплечего полковника Апраксина, и высокого одутловатого генерал-майора Познякова. Посреди них на небольшой лошаденке сидел генерал-аншеф Суворов.

А рядом с ним - вихрастый казак Ванюшка. Затесался, будто и он - чин. А ведь только возит за генералом Суворовым его тяжелую саблю. Сам же Суворов - с одной нагайкой.

Что-то указывает ею в сторону, машет. Видно, чем-то недоволен.

– Замешкались. Все дело испортят. И еще этот Тищенко - словно за смертью поехал! - услышал Зыбин, что говорил Суворов.

Генерал-аншеф со свитой проехал к передней линии гренадер и егерей. Солдаты чуть оживились, стояли вольно, откашливались, сморкались.

Суворов возвращался назад, когда сзади, от третьей линии, послышался конский топот. Все увидали мчавшегося генеральского адъютанта.

К удовольствию Зыбина, Суворов остановился возле их каре. Зыбин слышал, как генерал-аншеф быстро спросил у адъютанта:

– Ну что, скоро ль принц? Чего он там замешкался?

– Поспешают, ваше высокопревосходительство! - отвечал запыхавшийся адъютант. - Я как сказал, что ежели вы отстанете, мы тотчас же одни ударим на турок, так австрийские офицеры кинулись подгонять солдат: "Скорее, скорее! Сувара кричит: "Вперед". Если мы не поспеем, русские пойдут одни, их разобьют и разобьют нас".

Суворов рассмеялся.

– Только испугом и можно взять!

Что же, Александр Адрианович, - обернулся он к генералу Познякову, командовавшему первой линией,- с богом, вперед!

Каре двинулись на турецкий лагерь, который был расположен у деревни Тыргокукули.

Суворов взял на себя главную и самую опасную задачу - наступать на стотысячную турецкую армию, а принцу Кобургскому поручил обеспечить тыл и фланг.

Шли через кусты, через бурьян, будылья кукурузы, по пшеничной стерне, пересекали луга, на которых трава была по пояс. Версты три прошли спокойно. Турки еще не обнаружили неприятеля - они безмятежно спали, потому что знали: перед ними стоят в шесть раз меньшие силы австрийцев.

Но вот на левом крыле раздался выстрел, за ним другой. Наступление было обнаружено. И еще не успели апшеронцы пройти кукурузное поле, как уже заговорили пушки турецкой батареи, защищавшей лагерь.

В первой линии тотчас же заиграли генерал-марш, ударили в барабаны, и полки с распущенными знаменами быстрым шагом пошли вперед.

Деревня, занятая турками, их лагерь, батарея - все было как на ладони, вот тут, казалось, уже в полуверсте. И вдруг бежавшие со штыками наперевес войска первой линии остановились: перед ними был глубокий овраг. Он пересекал путь русским каре. Через овраг вела только одна небольшая дорога. Всем каре по ней было сразу не пройти.

Войска передней линии остановились в замешательстве.

– Что там такое? Чего стали? - нетерпеливо спрашивали задние.

Барабаны как-то сами умолкли. Настроение сразу понизилось. Стоять под турецкими ядрами и пулями было не очень приятно. Падали раненые.