Эффект бабочки - Василий Сергеевич Панфилов

татами, да и драться толпой эти турчата не умеют. Бить напуганного немчика втроём далеко не то же самое, что выросшего на улицах мальчишку, впервые подравшегося толпа-на-толпу ещё в восемь лет!

– Вешайся, русский! – Громко повторил турчонок, но в его голосе я заметил нотку неуверенности. Ухмыляюсь, не отрывая глаз, чуть приподнимая кончики губ. Неприятная такая, много раз отрепетированная, улыбочка должна показать отмороженность русского, готовность к таким развлечениям.

После школы, на полпути к дому, меня ждала компания крепких смуглых ребят лет пятнадцати. Преградив дорогу, ничего не говоря толкали меня грудью и плечами, мешая пройти.

– Не заступай туркам дорогу, русский, – Сказал наконец старший, многозначительно поигрывая массивной цепочкой, на которой болталась такая увесистая связка ключей, что ей можно оглушить коня, – понял?

Наверное, среднестатистическому немцу и большинству русских немцев такой демонстрации хватило бы, чтобы впечатлиться и притихнуть в школе. Но у меня-то детство прошло в других условиях!

– Понял-понял, – бурчу вслед, поглаживая по карману рубашки, где лежал пакетик со стащенной у агрессоров травкой, – вы у меня тоже много чего поймёте, сучата!

На следующий день Камиль ходил по школе королём, несколько раз демонстративно толкнув меня плечом. Старательно уворачиваюсь, пряча глаза под смешки турчат.

– Понял теперь? – Подошёл на перемене Курт, – если мы поодиночке отбиваемся, ещё могут отступиться, а когда в группы собираемся, то всё…

– Неужели не стесняются взрослых подключать? – Изумляюсь я чуточку деланно, – у нас такое западло считалось!

Переводить понятие не потребовалось, некоторые русские словечки весьма широко разошлись по миру.

– … сложно всё, – рассказывал Курт на большой перемене, – полиция почти не вмешивается, если только случаи не самые вопиющие. Но мусульмане не дураки, грань не переходят.

– А немцы что?

– Ничего! – Оскалился мальчишка, пиная носком кроссовки бордюр, – у нас система другая, понимаешь? Привыкли на закон полагаться, а самоорганизация… боятся её власти, понимаешь? Боятся потому, что мы всё ещё оккупированная страна – войска американские стоят, их в Германии больше, чем наших собственных. А говорить об этом нельзя, зато можно высматривать в самоорганизации немцев признаки нарождающегося нацизма.

– Вот и высматривают… – присвистнул я, – здорово, однако! А многие немцы так думают?

– Кто постарше многие, а ровесники… если кто и думает, то помалкивает.

– Карьеру будущую не портят?

– Карьеру, да… Чуть за линию заступил, так всё – в университет не попадаешь, на госслужбу тоже, да и по фирмам крупным, говорят, циркуляры со списками неблагонадёжных рассылают.

– А турки?

– Эти-то? Там половина в торговле да мелком бизнесе, им на это насрать! А кто на гослужбу хочет, так тех принимают по позитивной дискриминации[93]. Если вовсе не отмороженный, легко пройдёт.

– Весело… – тяну задумчиво.

… на следующий день Камиля ждали представитель школы вместе с полицейским. Короткий обыск, и вот пакетик с травкой демонстрируется понятым. На вопли турчонка, что его подставили, никто внимания не обращает – все орут одно и то же.

Малолетнему гопнику хватает ума начать сгоряча перечислять имена недоброжелателей, не понимая, что этим он делает хуже только себе. Сейчас добрый дядя полицейский с образованием детского психолога раскрутит Камиля на подробности. А подробности знатные обещаются, мозоли оттоптаны едва ли не у всех ровесников. Отнятые вещи, избиения, унижения… всё дядя-психолог выяснит!

Тюрьма утырку не грозит, но биографию себе и дружкам он попортил знатно. Да и на школу в ближайшее время власти будут обращать самое пристальное внимание. Не то чтобы это сильно поможет на границе с турецким кварталом…

* * *

– Интересные документы, интересные, – приговаривал Авенир, копаясь в бумагах на моём столе, – продаёшь?

– Нет.

– А что так? – Поинтересовался незваный гость гнусаво, ковыряясь в носу.

– Не для перепродажи брал, а так… память. Подделки, просто памятные.

– Жаль, жаль… ладно, я пойду.

С нескрываемым облегчением проводил студента, заперев за ним дверь.

– От таких гостей разве что мезуза[94] помогает, – тяжеловесно пошутил Соломон, – такой жидёныш поганый, что слов нет! Чуть больше таких в нашем народе, и очередное изгнание не за горами!

Берти с Заком похмыкали, но тему развивать не стали. Авенир считался карой господней в студенческой среде. Потомок влиятельной еврейской семьи, одна из ветвей которой слишком уж увлеклась близкородственными браками.

Семья вместе с внушительным состоянием приобрела и наследственные душевные болезни. Мать живёт в частной психиатрической клинике, в моменты просветлений выходя на премьеры фильмов, театральных постановок и семейные праздники. Старший брат эпилептик, с приступами по несколько раз в день. Младшая сестра с рождения под присмотром врачей-психиатров, не посещала даже школу.

Авенир, уже не раз гостивший в психиатрических клиниках, учится в университете Нью-Йорка восьмой год, прыгая по факультетам и везде учась одинаково скверно. Тяжёлый, въедливый характер в сочетании с назойливостью и непробиваемостью делает его крайне неприятным в общении. Добавить сюда регулярные истерики, эпилептические припадки и приступы ярости.

Человек, от которого все стараются держаться подальше, но опасаются отталкивать его грубо. Гадёныш мнительный и мстительный, что с возможностями семьи достаточно опасно.

– Почему бы тебе и в самом деле не продать или не подарить какие-то бумаги этому горю в еврейской семье? – Поинтересовался Зак, без стеснения приватизировавший бутылку виски, – получит игрушку, да и отвяжется.

– Ни в коем случае! – Вмешался Соломон, – он же психопат, не понимаешь? Получив игрушку раз, захочет и второй, не отвяжется потом.

– А даже если и отвяжется, то кто знает, к чему это приведёт, – добавляю я, вдыхая аромат коньяка, – вздумает ещё в экспедицию ехать, на поиск сокровищ… оно мне надо? Мать у него недееспособная, а отец вполне себе… причём говорят, что говнюк ещё тот, мало чем от сынка отличается, только что здоровье получше. Втемяшится в голову, что у отпрыска проблемы не из-за близкородственных браков, а из-за меня, мстить начнёт.

– Ты понимаешь, – кивнул Соломон, страдальчески морщась, – от таких держаться нужно подальше.

– В самом деле подделки? – Поинтересовался Берти, разглядывая бумаги, – по мне так на настоящие похожи.

– По мне тоже, – пожимаю плечами, – но не говорить же о том сумасшедшему.

– Настоящие сокровища? – Недоверчиво тянет Соломон, – и вот так просто покупал такие важные бумаги?

– Покупал просто, а настоящие ли… – снова пожимаю плечами, – сам глянь – разрозненные архивы, дневники конкистадоров и их потомков, карты… Бумаги так вроде бы старинные, насколько я разбираюсь, а насчёт кладов сомневаюсь. Даже если там что-то и было, то давно выкопано и поделено. Ну или с координатами напутали так, что толку от карт и записей никаких.

– Вот и говорю, бесполезно, – внушительно кивнул Соломон.

– Не скажи, – вытянув ноги, смачиваю нёбо коньяком, – ммм… сказка, а не коньяк. Клады это бред… то есть они