Страшные истории. Городские и деревенские (сборник) - Марьяна Романова

— Да это ерунда, местная байка. Ты что, не знаешь? Мне дед говорил. Просто здесь на опушке во время войны нескольких младенцев похоронили. У местных считается, что они до сих пор ползают по лесу, мертвые и неупокоенные. Но это же бред.

— Ага, а вот что ты скажешь на это. — Один из молодых людей даже остановился. — Было мне лет двенадцать, и мы с отцом пошли за грибами вот так же. И так же заплутали. Бродили, бродили, пока наконец не вышли на довольно просторную поляну. Отец мой тогда выглядел очень удивленным — он ведь рос в этих местах, лес вдоль и поперек исходил, но поляны такой не встречал. Но самое странное — она была явно искусственная. Деревья вырублены, трава вытоптана, хотя место — полная глушь. И знаете, что самое страшное?

— Что? — ахнули попутчики парня.

— Там кресты стояли. Не как на могилках, маленькие. А огромные такие кресты, в человеческий рост. Четыре креста, полукругом. И на перекладинах были толстые веревки, обугленные по краям. И я вам скажу, даже отец мой струхнул тогда. Побледнел и быстренько увел меня. Все еще зубы заговаривал, чтобы я не боялся. А я делал вид, что и не боюсь, хотя у самого аж желудок свело. До сих пор помню.

— А вы потом не пытались выяснить, что это за кресты?

— А то! Конечно, пытались. Отец с мужиками в лес ходил, все поляну ту искали. Да так и не нашли ничего. Мужики потом на него рассердились даже, думали, что он до белой горячки допился. Но я-то точно помню. Было такое.

— А мне еще прабабка рассказывала, когда жива была, что в этих краях леший водится, — с неловкой улыбкой заметила единственная девушка в компании. — Я мелкая совсем была, мне было интересно и страшно. Каждое лето тут у прабабки проводила, мы с ней по вечерам забирались на печь, пили теплое молоко с вареньем, и она рассказывала. Говорила, что леший сам никого не тронет, но стоит только войти в лес поглубже, сердится, что потревожили. И заманивать начинает. И если поддашься, то уже никогда из леса не выйдешь, так кругами тебя водить и будет, пока не издохнешь от голода и слабости. Или вообще в болото заведет, потом и косточек не найдут… Я когда уже школьницей была, подняла однажды прабабку на смех. Мол, ну кого ты пытаешься обдурить, дремучая. Лешие — это сказки, а мир живет по законам физики и биологии. Нет такого биологического вида — леший. И если кто по пьяни потерялся да утоп в болоте, это только и значит, что пить надо меньше, а не в сказки глупые верить. А прабабка обиделась, губы поджала и сказала, что сама его видела. Якобы ходила она однажды в лес за малиной, зашла чуть дальше обычного, и начал ее тогда леший звать. Сначала тонким девичьим голосом — «Ау!» кричал. Будто колокольчик звенит. Прабабка сразу поняла, кто это, и не обратила внимания. Но леший не унимался — ему, видимо, обидно стало, что обман его так легко какая-то девица раскрыла. И снова стал звать ее из чащи, но уже детским голосом. Как будто мальчик маленький кричит, да так отчаянно — «Помогите!» Сердце ее едва не размякло. Она ведь совсем молодой девушкой была тогда. А ее сестра старшая как раз в то лето первенца потеряла. Сережей его звали, и пяти лет мальчонке еще не было. Пошел на пруд один, хоть ему и запрещали, да и утоп. Кто-то говорил — слышали, как он «Помогите!» орет, прибежали, да поздно было… Но усилием воли прабабка заставила себя развернуться и пойти прочь, в сторону деревни. Тут-то леший и показался ей. Он почти никогда этого не делает, рассказывала прабабка, хоть и может принять почти любой облик. Ей вот вышел навстречу парнем молодым. У нее в первый момент дыхание в горле застряло, как будто воздух вдруг превратился в лед. Не просто парень это был, а тот, кого прабабка любила тайно, сохла по нему. Все надеялась, что разглядит он в ней это робкое, распускающееся чувство. Да как же заметить ему, если она и взгляд боялась поднять, да и красавицей никогда не слыла. А минувшей зимой его деревом придавило, насмерть. Сам и спилил смерть свою. Повалил не в ту сторону. Всей деревней его хоронили, и прабабка тоже, конечно, была. Ночами все глаза выплакала, но при людях держалась спокойно — а то сплетни ведь пойдут, на смех поднимут, потом из женихов и не позарится никто. И вот идет он ей навстречу, как живой. И рубаха на нем та, которую он в праздники носил, — в ней, кажется, и хоронили. И улыбается так тепло, как никогда при жизни не улыбался, и смотрит как на родную. «Привет! — говорит. — Скучал я по тебе, многое рассказать тебе должен. Дай провожу тебя до деревни?» «Ты же умер, Митенька!» — прошептала прабабка, а сама так и вросла ногами в землю, даже пошевелиться не может, как в дурном сне. «Знаю, — грустно так отвечает он. — Только вот некоторые мертвые так тоскуют, что и от земли оторваться не могут. А я по тебе тоскую. Будешь моей невестой?» Прабабка моя в первый момент разум потеряла — бросилась к нему. А он и руки расставил, как для объятия, и улыбается. И только в самый последний момент взглянула она в глаза ему, а зрачки-то — не человечьи, а вытянутые, как у рыси. Тогда она и отскочила, прокричала вслух: «Тьфу на тебя!», повернулась спиной и к деревне побежала. А он ее грустно так звал. И очень хотелось ей обернуться, хоть увидеть его в последний раз живым, но отчего-то она точно знала: нельзя. Если обернется — пропадет. Так и ввалилась в деревню, на подгибающихся коленях и глотая слезы. А родным потом сказала, что волка встретила и перепугалась.

Некоторое время шли молча. Веселье отчего-то испарилось, шутить больше никому не хотелось.

— А мне говорили, что не леший тут живет, а старуха мертвая. Якобы колдовала она, всех местных жителей достала. Чуть кто не так на нее взглянет, она нашепчет чего-то вслед, и у человека потом неприятности всю неделю. И однажды ночью собрались всей деревней и решили, что пора с ней расправиться. Подкрались к дому старухиному и быстро заколотили досками дверь и окна ее. И что страшно — когда они к последнему окну подошли, из него глянула на них старуха, спокойно и насмешливо, как будто бы все заранее знала и ждала их. Космы седые распущены, какой-то длинный балахон на ней. Всем не по себе стало — даром что она была мелкая и хрупкая, а их — десяток здоровых мужиков. Переглянулись они и поняли, что старуха изведет всех, если живой останется. Ну и заколотили последнее окно, а потом дом бензином облили и подожгли. Как страшно она кричала — люди так не кричат, только звери. Сначала басом, потом на визг перешла, потом — на вой. И долго так. Дом уже весь в пламени, крыша падает, а она все кричит. А когда одна стена рухнула, она на улицу выбежала, живая еще. Говорят, все обмерли. Космы горят, кожа на лице почернела, оплавилась и сползать начала, уже и кости видно, а она бежит, руки расставила. Так в лес и убежала. Говорят, потом всю ночь звери волновались. И волки выли, и вороны переговаривались, и совы. А старуху больше никто никогда не видел. Мужики на следующий день отправились тело ее искать, похоронить хотели. Блуждали до обеда, так и не нашли ничего. Не могла же она, обгоревшая, уйти так далеко. Но не нашли. А потом все жители той деревни поумирали один за другим, буквально за год. Кого-то телегой придавило, кто-то в лесу зимой заблудился и замерз, кто-то с сердцем слег, а у одной бабы странная опухоль случилась, прямо на лице — черная, как древесный гриб. За месяц сгорела, хоронили в закрытом гробу. Никого не осталось. Деревня долго стояла заброшенной, потом появились какие-то наследники, постепенно дома распродали, появились другие люди. Но все замечали — неспокойно тут в лесу, и к ночи углубляться в чащу точно не стоит. Говорят, тут ходит старуха с обугленным лицом.