Песнь небесного меча - Бернард Корнуэлл

Ответ был очевиден, но это не остановило всеобщих прений. Они бессмысленно тянулись и тянулись, пока люди спорили о том, сколько войск понадобится, чтобы защитить стены. Я не принимал участия в обсуждении, прислонился к стене и примечал, кто из танов полон энтузиазма, а кто осторожничает.

Епископ Эркенвальд время от времени посматривал на меня, явно гадая, почему я не бросаю свои зерна пшеницы на общий ток. Но я продолжал хранить молчание.

Этельред внимательно слушал и в конце концов подвел итог обсуждению.

— Город, господин король, — с умным видом заявил он, — нуждается в гарнизоне из двух тысяч воинов.

— Мерсийцев, — сказал Альфред. — Людей, которые должны прийти из Мерсии.

— Конечно, — быстро согласился Этельред.

Я заметил, что многие из танов явно сомневаются.

Альфред тоже это заметил и посмотрел на меня.

— За оборону отвечаешь ты, господин Утред. Каково твое мнение?

Я чуть было не зевнул, но ухитрился сдержаться.

— У меня есть нечто лучшее, чем мнение, господин король, — проговорил я. — Я могу изложить факты.

Альфред приподнял бровь и одновременно сумел изобразить неодобрение.

— Ну? — раздраженно спросил он, когда я сделал слишком длинную паузу.

— Четыре человека на каждый поль [9], — сказал я.

В поле было примерно шесть шагов, и решение поставить на каждый поль по четыре человека принадлежало Альфреду, а не мне. Когда он приказал строить бурги, то со свойственной ему дотошностью вычислил, сколько человек понадобится, чтобы защищать каждый, и итоговое число определялось окружностью стен. Стены Коккхэма имели в длину тысячу четыреста шагов, поэтому моя гвардия и фирд выставили для их защиты тысячу человек. Но Коккхэм был маленьким бургом, а Лунден — городом.

— И какова окружность стен Лундена? — вопросил Альфред.

Я посмотрел на Этельреда, словно ожидая, что тот ответит на вопрос. Альфред, увидев, куда я смотрю, тоже уставился на зятя.

Этельред подумал одно биение сердца и, вместо того, чтобы сказать правду — что понятия не имеет — ответил наугад:

— Восемьсот полей, господин король.

— В той стене, что обращена к берегу, — грубо перебил я — шестьсот девяносто два поля. В речной стене еще триста пятьдесят восемь. Укрепления, господин король, тянутся на тысячу пятьдесят полей.

— Четыре тысячи двести человек, — немедленно сказал епископ Эркенвальд, и, признаюсь, я был впечатлен.

У меня ушло много времени, чтобы вычислить эту цифру, и я сомневался в правильности своих подсчетов до тех пор, пока Гизела тоже не потрудилась над вычислениями.

— Ни один враг, господин король, — проговорил я, — не сможет напасть со всех сторон одновременно. Поэтому я считаю, что городу нужен гарнизон в три тысячи четыреста человек.

Один из мерсийских танов издал шипящий звук, будто такое число казалось невозможным.

— Это всего на одну тысячу человек больше гарнизона в Винтанкестере, господин король, — заметил я.

Разница, конечно, заключалась в том, что Винтанкестер находился в верном восточным саксам графстве, которое посылало своих людей по очереди служить в фирде.

— И где ты найдешь столько людей? — спросил мерсиец.

— У тебя, — резко ответил я.

— Но… — начал было тот и запнулся.

Он собирался заметить, что мерсийский фирд бесполезен и утратил навыки оттого, что его давно не пускали в дело, а любая попытка собрать людей может привлечь зловещее внимание датских ярлов, правящих северной Мерсией. Вот почему мерсийцы привыкли держать головы низко и хранить молчание. Они были похожи на гончих, дрожащих в подлеске от страха — как бы их не заметили волки.

— «Но» — ничего, — ответил я громче и все еще резко. — Потому что если человек не вносит вклад в защиту своей страны, он — предатель. Его следует лишить земель, предать смерти, а его семью продать в рабство.

Я думал, Альфред мне возразит, но тот продолжал молчать. Вообще-то он даже кивнул в знак согласия. Я был мечом в его ножнах, и он был явно доволен, что я мгновенно продемонстрировал сталь.

Мерсиец ничего не ответил.

— А еще нам понадобятся корабли, господин король, — продолжал я.

— Корабли? — переспросил Альфред.

— Корабли? — эхом отозвался Эркенвальд.

— Нам нужны команды, — объяснил я.

После захвата Лундена у нас имелся двадцать один корабль, из них — семнадцать боевых. Остальные были широкими, предназначенными для торговых плаваний, но и они могли пригодиться.

— У меня есть корабли, — продолжал я, — но им нужны команды, и в них должны входить добрые бойцы.

— Ты собираешься защищать город с помощью кораблей? — дерзко спросил Эркенвальд.

— А откуда возьмутся твои деньги? — спросил я. — От обычного взимания пошлин? Только ни один торговец не осмелится сюда приплыть, пока я не очищу устье от вражеских кораблей. Это означает, что нужно перебить пиратов, для чего мне нужны команды воинов. Я могу пустить в дело и свои личные войска, но их придется заменить в гарнизоне другими людьми.

— Мне нужны корабли, — внезапно вмешался Этельред.

Этельреду нужны корабли? Я так удивился, что ничего не ответил. Работа моего кузена заключалась в том, чтобы защищать южную Мерсию и отгонять датчан от остальной части его страны — значит, сражаться на суше. А теперь ему вдруг понадобились корабли? Что он задумал? Грести на них через пастбища?

— Я предлагаю, господин король, — улыбаясь, заговорил Этельред уважительным и вкрадчивым голосом, — чтобы все корабли к западу от моста были отданы мне. Они будут к твоим услугам, — он поклонился Альфреду, — а моему кузену пусть отдадут корабли к востоку от моста.

— Это… — начал было я, но Альфред меня перебил.

— Это честно, — твердо проговорил король.

Это было не честно, а смехотворно. К востоку от моста стояло всего два боевых корабля, а выше моста — пятнадцать. Эти пятнадцать судов находились там потому, что Зигфрид всерьез замышлял большой набег на земли Альфреда прежде, чем мы сами нанесли удар, и мне нужны были эти суда, чтобы очистить устье от врага.

Но Альфреду не терпелось продемонстрировать, что он поддерживает зятя, поэтому король отмел все мои возражения.

— Ты будешь пользоваться теми судами, какие у тебя есть, господин Утред, — настаивал он, — и я отдам под твое командование семьдесят моих гвардейцев, чтобы укомплектовать команду одного из судов.

Итак, я должен был выгнать датчан из устья с двумя судами? Я сдался, прислонился к стене и стоял так, пока тянулось обсуждение, вертевшееся, главным образом, вокруг пошлин — насколько те будут высоки и какими пошлинами следует обложить корабли соседних стран. И я снова гадал — почему я здесь, а не на севере, где меч человека свободен, где куда меньше законов и больше веселья.

После совещания епископ Эркенвальд перехватил меня в углу. Я застегивал свой пояс с мечами, когда епископ уставился на меня бусинками глаз.

— Ты должен понимать, — приветствовал он меня, — что я был против твоего назначения.

— А я был против твоего, — горько проговорил я.

Меня все еще злило, что Этельреду оставили пятнадцать боевых кораблей.

— Вряд ли Бог будет милостив к воину-язычнику, — объяснил новоявленный епископ, — но король в своей мудрости решил, что ты умелый воин.

— А Альфред славится своей мудростью, — вежливо сказал я.

— Я разговаривал с господином Этельредом, — продолжал епископ, словно я и не открывал рта, — и он согласился с тем, что я могу рассылать оповещения о сборах в Лундене в сопредельные страны. У тебя нет возражений?

Эркенвальд имел в виду, что теперь он обладает властью собирать фирд. Такое право лучше было бы вручить мне, но я сомневался, что Этельред с этим согласится. Однако я не думал, что кузен, каким бы отвратительным человеком тот ни был, способен изменить Альфреду.

— У меня нет возражений, — ответил я.

— Тогда я сообщу господину Этельреду о твоем согласии, — официально заявил епископ.

— И когда будешь с ним говорить, скажи, чтобы перестал бить свою жену.

Эркенвальд дернулся так, словно я влепил ему пощечину.

— Это долг христианина — наказывать свою жену, — чопорно заявил он. — А ее долг — подчиняться. Ты слышал проповедь, которую я прочел?

— До последнего слова.

— Она сама виновата, — прорычал Эркенвальд. — У нее неистовый дух, она бросает вызов мужу!

— Она почти дитя, — сказал я. — И, в придачу, беременное дитя.

— «Глупость привязалась к сердцу ребенка», — ответствовал Эркенвальд, — таковы слова Бога. А что Бог велит делать с глупостью ребенка? Он говорит, что «исправительная розга удалит ее от него»![10] — Внезапно он содрогнулся. — Именно это и надлежит делать, господин Утред! Бить ребенка, чтобы заставить его слушаться! Ребенок учится переносить боль, когда его бьют, и это беременное дитя должно усвоить свой долг. Такова воля божья! Да славится Бог!