Жизнь Клима Самгина (Часть 4) - Максим Горький

"Конченые люди, не способные к дальнейшему росту. - Попы социалистической церкви, - назвал он их. - Забыли, что социализм выдуман буржуазией и является производным от нищенской фантастики христианства. Проповедники классовой борьбы и абсолютно невозможной диктатуры пролетариата, всячески безграмотного. Я - не отрицаю социализм в той форме, как он понят немцами. В Германии он - естественный для буржуазной культуры шаг вперед. Там он - исторически понятен. Но у нас? В стране, где возможны Разин, Пугачев, аграрные погромы, Московское восстание... Безумие. Авантюризм честолюбцев, которым нечего терять..."

Он сам был искренно удивлен резкостью и определенностью этой оценки, он никогда еще не думал в таком тоне, и это сразу приподняло, выпрямило его. Взглянув в зеркало, он увидал, что смоченные волосы, высохнув, лежат гладко и этим обнаруживают, как мало их и как они стали редки. Он взял щетку, старательно взбил их, но, и более пышные, они все-таки заставили его подумать:

"Скоро буду лысым".

Это было очень неприятно.

Держа в одной руке щетку, приглаживая пальцами другой седоватые виски, он минуты две строго рассматривал лицо свое, ни о чем не думая, прислушиваясь к себе. Лицо казалось ему значительным и умным. Несколько суховатое, но тонкое лицо человека, который не боится мыслить свободно и органически враждебен всякому насилию над независимой мыслью, всем попыткам ограничить ее.

"Ин-те-лли-гент, - мысленно и с уважением назвал он себя. - Новая сила истории, сила, еще недостаточно осознавшая свое значение и направление". Затем счесал гребенкой со щетки выпавшие волосы, свернул их в комок, положил в пепельницу, зажег спичку, а когда волосы, затрещав, сгорели вздохнул. После этого, несколько охлажденный своей жертвой времени, он снова начал соединять людей по признакам сходства характеров. Дронова он поставил рядом с Митрофановым. Затем присоединил к ним Тагильского. Подумав, прибавил к ним четвертого - Макарова, но тотчас же сообразил, что это - нехорошо, неудачно.

"К ним нужно Лютова. И Бердникова. Да, именно скота Бердникова".

Но тяжелая туша Бердникова явилась в игре Самгина медведем сказки о том, как маленькие зверки поселились для дружеской жизни в черепе лошади, но пришел медведь, спросил - кто там, в черепе, живет? - и, когда зверки назвали себя, он сказал: "А я всех вас давишь", сел на череп и раздавил его вместе с жителями.

Неприятное, унижающее воспоминание о пестрой, цинической болтовне Бердникова досадно спутало расстановку фигур, сделало игру неинтересной. Да и сами по себе фигуры эти, при наличии многих мелких сходств в мыслях и словах, обладали только одним крупным и ясным - неопределенностью намерений.

"На чем пытаются утвердить себя Макаров, Тагильский? Чего хотят? Почему Лютов давал деньги эсерам? Чем ему мешало жить самодержавие?"

За окном, в снежной буре, подпрыгивал на неподвижном коне черный, бородатый царь в шапке полицейского, - царь, ничем, никак не похожий на другого, который стремительно мчался на Сенатской площади, попирая копытами бешеного коня змею.

Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в руке стакан белого вина, бутылка была зажата у "его между колен, ладонью правой руки он растирал небритый подбородок, щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.

- Понимаешь, какая штука, - вполголоса торопливо говорил Дронов, его скуластое лицо морщилось, глаза, как и прежде, беспокойно бегали, заглядывая в окно, в темноту, разрываемую искрами и огнями, в лицо Самгина, в стакан. - Не хочется оказаться в дураках. Жизнь - чорт ее знает - вдруг как будто постарела, сморщилась, а вместе с этим началось в ней что-то судорожное, эдакая, знаешь, поспешность... хватай, ребята! Ну, в промышленности, в торговле это - естественно, тут - как марксисты учат-или фабрикуй нищих, или сам нищим будешь. А - нищенство хотя и национальное ремесло, но - не из приятных, росту гордости - не способствует. А "человек - это звучит гордо", и он, чорт, хочет быть гордым. Ну, понимаешь...

Запрокинув голову, он вылил вино в рот, облил подбородок, грудь, сунул стакан на столик и, развязывая галстук, продолжал:

- Меня, брат, интеллигенция смущает. Я ведь-хочешь ты не хочешь причисляю себя к ней. А тут, понимаешь, она резко и глубоко раскалывается. Идеалисты, мистики, буддисты, йогов изучают. "Вестник теософии" издают. Блаватскую и Анну Безант вспомнили... В Калуге никогда ничего не было, кроме калужского теста, а теперь - жители оккультизмом занялись. Казалось бы, после революции...

- Это движение началось еще до революции, - напомнил Самгин.

- В качестве предохранительной прививки? Профилактика? - спросил Дронов, бережно поставив бутылку в угол дивана.

- Возможно,-согласился Самгин.

- Н-да. Значит, кто-то что-то предусмотрел? Кто же это командует?

Самгин, усмехаясь, молча пожал плечами.

- Литераторы-реалисты стали пессимистами, - бормотал Дронов, расправляя мокрый галстук на колене, а потом, взмахнув галстуком, сказал: Недавно слышал я о тебе такой отзыв: ты не имеешь общерусской привычки залезать в душу ближнего, или-в карман, за неимением души у него. Это сказал Тагильский, Антон Никифоров...

- Я очень мало знаю его, - поторопился заявить Самгин.

- А он тебя, по-моему, правильно... оценил, - охлажденно и как будто обиженно продолжал Дронов. - К людям ты относишься... неблагосклонно. Даже как будто брезгливо...

-Это-неверно,-строго сказал Самгин.- Он так же мало знает меня, как я - его. Ты давно знаком с ним?..

- Года два уже. Познакомились на бегах. Он - деньги потерял или-выкрали. Занял у меня и-очень выиграл! Предложил мне половину. Но я отказался, ставил на ту же лошадь и выиграл втрое больше его. Ну кутнули... немножко. И познакомились.

- Что это за человек? - настороженно спросил Самгин.

- Чорт его знает, - задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: - Со всячинкой. Служит в министерстве внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но - меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего - умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а неизвестно-о чем? Ухаживает за Тоськой, но - надо видеть - как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще - человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких... несовершенных. Когда - совершенный, так уж ему и чорт не брат.

"Это он - про меня", - сообразил Самгин и сказал: - Жена у тебя интересная...

- Все одобряют, - сказал Дронов, сморщив лицо. - Но вот на жену - мало похожа. К хозяйству относится небрежно, как прислуга. Тагильский ее давно знает, он и познакомил меня с ней. "Н" хотите ли, говорит, взять девицу, хорошую, но равнодушную к своей судьбе?" Тагильского она, видимо, отвергла, и теперь он ее называет путешественницей по спальням. Но я-не ревнив, а она - честная баба. С ней - интересно. И, знаешь, спокойно: не обманет, не продаст.

- А Юрин? - спросил Самгин.

- Большевичек. Умненький. Но, как видишь, отыгранная Карта. Вот он Тоськина любовь, но - материнская.

Он говорил таким скучным тоном, что заставил Самгина подумать:

"Притворяется".

Минуты две молчали, потом Дронов сказал: - Ну, что же, спать, что ли? - Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной книги. - Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят:

сочинение на тему "играй назад!" Он ведь еще в 901 году приглашал "назад к Фихте", так вот... А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще - развальчик. Юрин утверждает, что все это - хорошо! Дескать - отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно... Н-да...

- Взгляд - правильный, - сказал Самгин, чтобы сказать что-нибудь.

- Не знаю, - откликнулся Дронов и замолчал, но, сидя на постели уже в ночном белье и потирая подбородок, вдруг и сердито пробормотал:

- Знаешь, все-таки самое меткое и грозное, что придумано, - это классовая теория и идея диктатуры рабочего класса.

Самгин, наклонив голову, взглянул на него через очки, но Дронов уже лег, натянул на себя одеяло.

"Обиделся, - решил Самгин, погасив огонь. - Он стал интереснее и, кажется, умней. Но все-таки напрасно я допустил его говорить со мною на "ты".

- Смешно, - сказал Дронов.

- Что?

- Человек, родом - немец, обучает русских патриотизму.

Помолчав, а затем уступая желанию оборвать Дронова - Самгин сказал сухо и докторально:

- Струве имеет вполне определенные заслуги пред интеллигенцией: он первый указал ей, что роль личности в истории - это иллюзия, самообман...

- А - еще что? - спросил Дронов, помолчав. "А еще - он признал за личностью право научного бесстрастного наблюдения явлений", - хотел сказать Самгин, но не решился и сказал сонным голосом: