Людовик Святой и его королевство - Альбер Гарро

«Он считал королевскую власть священной, – говорит Гийом Шартрский, – и считал себя ответственным за спасение душ своих подданных». Этим объясняются некоторые поступки короля, которые мог себе позволить только святой, каким он и был». «Однажды, – продолжает рассказ Гийом Шартрский, – на королевский парламент прибыла дама, украшенная с особой вычурностью, и когда решалось ее дело, она вошла в комнату короля с другими людьми. Король тут же заметил ее присутствие. Она и в самом деле была, по истинному мнению людей того времени, некогда знаменита своей блистающей красотой. Король, целиком преданный Господу, вознамерился указать этой даме на спасение ее души. Он велел позвать брата Жоффруа, находившегося поблизости, и сказал ему: "Останьтесь со мной, вы услышите, что я хочу сказать этой даме, которую вы там видите и которая хочет со мной поговорить", Оставшись один с дамой и братом Жоффруа. король сказал: "Мадам, я хочу напомнить вам одну вещь, имеющую отношение к вашему спасению. Некогда о вас говорили, что вы очень красивая дама, но то, что было когда-то, теперь прошло, как вы знаете. Так что вы могли заметить, что красота суетна и преходяща, поскольку она быстро вянет, подобно цветку, который едва распустившись, увядает и гибнет; и как бы вы ни старались, вам ее не вернуть. Так что сейчас вам следует беспокоиться об иной красоте, не телесной, но душевной, посредством чего вы могли бы стать угодной Господу, нашему Создателю, и искупить небрежность своего поведения во времена вашей былой красоты". Дама терпеливо выслушала эту речь и, надо сказать, исправилась, выказав в своих последующих поступках много приличия и скромности».

Жоффруа де Болье поведал, что святой король иногда изрекал пророческие вещи. Гийому Шартрскому, бывшему с 1250 г. клириком или раздатчиком милостыни, Людовик Святой вручил однажды значительную сумму и потом, смеясь, сказал: «Монсеньор Гийом отправляется на 5-6 лет развлекаться своей должностью, а потом он станет монахом». Гийом запротестовал, сказав, что у него нет никакой склонности к рясе. Но на исходе пяти с половиной лет, следуя пророчеству Людовика Святого, о котором он и не вспоминал, он стал доминиканцем.

Людовика Святого очень любили его близкие и слуги, многие из которых служили королям еще со времен Филиппа Августа, и оставались с ним тридцать лет и больше. Таков Шамбеллан Пьер, который спал в комнате Людовика и удостоился чести быть погребенным в ногах у короля в Сен-Дени. Или его комнатный слуга Гожельм, который на смертном одре близ Мансура сказал Гийому Шартрскому: «Я ожидаю прихода святого короля, моего сеньора, и не покину сей мир, покуда не увижу его и не поговорю с ним, а потом я не заставлю себя ждать». Король пришел повидаться с ним и утешить его. Потом Гожельм умер.

Король умел прощать, если он один замечал ошибки. И хотя он сильно переживал, когда у него украли серебряную посуду он довольствовался тем, что отослал виновных на некоторое время в Святую землю. «Однажды. – рассказывает Гийом де Сен-Патю, – благословенный король, будучи в Париже, вышел, чтобы послушать о делах и тяжбах; и долгое время спустя он возвратился в охранять его покои. Он их звал и во дворце, и в саду, и повсюду, и не мог найти никого, кто бы ему услужил. Сопровождавший его рыцарь хотел это сделать, но благословенный король не позволил. Наконец появился один шамбеллан и другие слуги, и когда они узнали, что король не нашел ни одной живой души в комнате, то были очень напуганы; они не осмелились предстать перед своим государем, но начали стенать по себе перед братом Пьером из Ордена тринитариев, который помогал королю творить молитвы и был влиятельным человеком из-за доверия и близости к святому королю. Итак, король заметил их, повернулся, чтобы выслушать причины, и, воздев руки горе, воскликнул: "Ну! Вы наконец появились? У меня никого не было, чтобы помочь, а мне бы хватило одного, даже самого незначительного из вас". Больше он им ничего не сказал и вернулся к своим делам. И когда он снова спускался в свои покои после законченных дел, шамбелланы и прочие еще не смели подняться к нему. Брат Пьер сказал ему сие, добавив, что они никогда не войдут, если он не сменит гнев на милость и не позовет их. И тогда он велел их позвать и рассмеялся с веселым видом: "Входите, входите, вы печальны, потому что плохо поступили; я вас прощаю, но больше так не делайте".

В тот же день ему забыли принести камзол, который он надевал для ужина поверх одежды. Ему пришлось есть в своем облачении, и однако же он не выказал никакого раздражения, довольствуясь тем, что сказал, смеясь: "О чем вы думаете? Я за столом в своей одежде?"

А вот пример еще более поразительной снисходительности. «Благословенный король, находясь в Нуайоне, ел в своих покоях с несколькими рыцарями, ибо дело было зимой; а его шамбелланы ели в комнате рядом, служащей гардеробной. Когда поели, король принялся беседовать с рыцарями у огня. В разгар какого-то рассказа короля шамбелланы, тоже закончившие трапезу, вышли из гардеробной. Благословенный же король, в своем рассказе рыцарям, произнес следующие слова: "И я удержался от этого". И вот один из шамбелланов, по имени Жан Бургине, бравируя, сказал: "Вы прекрасно там держались, ведь вы такой же человек, как и другие". Монсеньор Пьер Ланский, другой шамбеллан, услыхал сии слова, воистину оскорбительные по отношению к такому великому государю и их сеньору, и сказанные без повода, ибо названный Жан не мог слышать, о чем шла речь в рассказе короля, ибо монсеньор Пьер, шедший впереди, сам ничего не слыхал. Он притянул к себе Жана Бургине и тихо сказал: "Что вы такое говорите? В своем ли вы уме говорить так с королем?" И Жан ответил, но так громко, что король не мог не слышать: "Да, да, он лишь человек, совершенно такой, как другие". Как свидетельствует под клятвой монсеньор Пьер, благословенный король, услыхав слова Жана Бургине как в первый, так и во второй раз, посмотрел молча на него и прервал свой рассказ, но не сделал ему никакого замечания. И монсеньор Пьер никогда не замечал с тех пор, чтобы на словах или в действиях король выказывал какую-нибудь неприязнь к названному Жану Бургине».

Кроме дизентерии, которая настигла короля в 1244 г. и от которой он, несомненно, никогда и не излечился, Людовик Святой страдал от болезни, которую описал Гийом де Сен-Патю: «Благословенного короля 3-4 раза в год мучила болезнь, от которой он страдал особенно сильно. Болезнь сия заключалась в том, что когда она нападала на короля, он становился тугим на ухо и не мог ни есть, ни спать, жалуясь и стеная. Эта хворь длилась около трех дней, то сильнее, то слабее, и тогда он не мог сойти сам с ложа, а когда он начинал ходить лучше, его правая нога, между основной частью и лодыжкой, становилась красной, как кровь, и раздувалась, и так оставалась весь день до вечера; затем постепенно, на третий или четвертый день, опухоль спадала, и тогда благословенный король полностью выздоравливал. Так что многочисленные рыцари и шамбелланы по двое спали в его комнате, и обычно там спал еще старый слуга по имени Жан, прислуживавший королю Филиппу. Обязанность Жана заключалась в поддержании огня постоянно летом и зимой. Он приходил [в покои] вечером, и поскольку благословенный король мучился от своей болезни, он хотел видеть, что с его ногой, и поэтому старый Жан зажигал свечу и поднимал ее над ногой короля, созерцавшего опухоль и страдавшего от сильной боли. Но однажды Жан держал подсвечник столь неловко, что капля горячего воска упала на ногу благословенного короля, как раз на больное место. Королю, сидевшему на своей постели, стало так больно, что он простерся на постели, сказав: "Ах, Жан!" И Жан сказал ему: "Увы, я причинил вам боль". И благословенный король ответил: "Жан, мой дед за гораздо меньшую провинность выгнал бы вас". Ибо названный Жан рассказывал королю и монсеньору Пьеру Ланскому и прочим в королевских покоях, что король Филипп однажды изгнал его из своих покоев лишь потому, что он подложил в огонь дрова, которые слишком громко трещали при горении. Тем не менее – и монсеньор Пьер Ланский свидетельствует это под клятвой – святой король сохранил свое расположение к указанному Жану и оставил его на службе».

Итак, Людовик Святой дает нам пример набожной общительности, без примеси эгоизма и желчи; он был заинтересован скорее в духовном спасении людей, нежели в управлении ими или издевательствах. Этих примеров уже достаточно, чтобы вызвать восхищение этим королем. Большего мы не узнаем, ибо клирики, жившие рядом с Людовиком Святым и оставившие рассказ о его жизни: Жоффруа де Болье, его исповедник, и Гийом Шартрский, раздатчик милостыни, – составляли свои произведения на латинском языке в стиле, приличествующем литературе того времени, и выбирали свои примеры с точки зрения дидактической, которая тогда была в моде: король ходил к мессе, он уважал духовенство, он творил милостыню; внешняя сторона жизни уводит далеко от внутреннего мира короля, о котором хотелось бы знать больше. Во всяком случае, они оставили без комментариев знаменитую молитву о слезах; вот что о ней говорит Гийом де Сен-Патю: «И исповедник благословенного короля, который написал о его жизни, говорит, что он [Людовик] жаждал, чтобы на него снизошла благодать от слез, и жаловался своему исповеднику, что ему не хватает слез, и говорил снисходительно, смиренно и внутренне: "О Господь мой, я не хочу фонтана слез, мне достаточно малой капли, чтобы оросить мое иссохшееся сердце", когда в молитве следовали слова: "Милостивый Боже, пошли нам фонтан слез". И своему исповеднику он признался, что порой при молитве Господь посылал ему слезы, и, чувствуя, как они катятся по лицу и попадают в рот, он находил их весьма приятными не только душой, но и на вкус».