Научи меня убивать - Кирилл Казанцев

— Это не тот результат, на который я рассчитывал, — задумчиво заявил Петров, — но мы еще посмотрим, что можно сделать. Первым делом подадим кассационную жалобу…

— На том спасибо, — сказал Олег и вышел из следственного кабинета в коридор, где его ждал конвоир.

В СИЗО оставалось провести две недели. В ожидании этапа дни шли строго по режиму — от раннего подъема через завтрак, обед, ужин и прогулки до отбоя, шли, как по рельсам, не быстро, но и не медленно. Потом с ноги сняли повязку, и на бедре остался только шрам от сквозного пулевого ранения, узкий, бело-розовый и короткий, он немного ныл, если надавить на него посильнее. Так прошла неделя, началась вторая, и в середине ее третьего дня дверь камеры открылась, и Олег услышал из коридора:

— Кременецкий, на свидание! Выходи, у тебя час.

И снова по коридорам мимо металлических дверей с решетками и блюдцами «глазков», вдоль зеленых стен, гадая, кто бы это мог пожаловать к нему в «гости». Петров, больше некому, но зачем? Сейчас сам все расскажет.

Но с «развилки» охранник повел Олега в другую сторону, не в крыло, где находились следственные кабинеты, и через пару минут он оказался в комнате для свиданий. Узкая, длинная, в ней было жутко холодно и даже промозгло, вдоль стен тянулись кабинки из прозрачных пластиковых стеклопакетов, внутри каждой стул и телефонный аппарат на «подоконнике». Метра через полтора напротив точно такой же ряд с такими же прозрачными «скворечниками», заняты штук пять или шесть, сидящие в них говорят по телефону, людей отделяет друг от друга проход, где прохаживается охранник. В торце комнаты еще кабинет, тоже за стеклом, виден огромный монитор, на который выведены изображения со всех камер наблюдения в комнате для свиданий, перед ним сидит здоровенная баба-охранница в сине-серой форме и ушанке на крашеных кудрях, прижимает к уху телефонную трубку. Прослушка, понятное дело, чтобы лишнего не болтали, да на здоровье, пусть слушает, ему не жалко.

Олег зашел в указанную кабинку, сел, поднял трубку, послушал — тишина с шорохами и тресками, положил, принялся разглядывать посетителей. Справа пожилая семейная пара: мрачный небритый мужик в сине-белой куртке и заплаканная женщина в черном пуховике, рвут друг у друга трубку, но с кем говорят — непонятно. Через кабинку сидит дерганый, синий от татуировок дядя в спортивке, болтает с таким же по виду, пока еще обретающимся на воле орлом в кожанке. Справа парень лет двадцати с небольшим говорит с матерью и бабкой, женщины ревут, с ними еще девчонка лет семи, она не плачет, а смотрит по сторонам без страха, с любопытством. Слов не разобрать, понятное дело, но гул голосов все сильнее, точно в муравейнике или улье оказался, окружает со всех сторон, давит на уши, но избавиться от него нет никакой возможности. А кабинка напротив пуста, зато товарищ в кожанке вдруг занервничал, заозирался и отвлекся от разговора. Татуированный заорал что-то невнятное, врезал кулаком по стеклу, рядом моментально нарисовался охранник, встал, загораживая обзор. Постоял так с минуту, ненавязчиво поигрывая дубинкой и всем видом намекая нарушителю на грядущие неприятности. Тот, в спортивке, притих, прижал трубку плечом к уху, охранник отвалил, и в кабинке напротив себя Олег увидел Веру.

В темном свитере с воротником под горло, волосы подстрижены до плеч ровным густым каре, вздрагивают от каждого движения, как бахрома на темной шали. Сама спокойная, словно отстраненная, как всегда, только взгляд мягче, не прожигает, не держит так, что дыхалку перехватывает, а тепло от него становится, и как в детстве кажется, что все беды уже позади. Дядя в кожанке косился на Веру, ерзал, забывая про собеседника, вернее, не косился, а откровенно пялился, да еще и скалился, скотина, желтыми зубами. Вера, не обращая на того ни малейшего внимания, поставила сумку на пол, взяла телефонную трубку и улыбнулась Олегу через стекло, показала на аппарат.

Олег очнулся, схватил трубку, поднес к уху и в легких тресках услышал сначала дыхание девушки, а потом и ее голос:

— Привет. Как ты?

— Привет. Жив, как видишь, — помедлив, отозвался Олег. Странно, но он почти ничего не чувствовал: ни злости, ни восторга, вообще ничего, кроме любопытства — что ей нужно, зачем пришла? И понимал, что сказать-то ему и нечего, даже удивительно, столько ведь всего передумал за эти месяцы и, чего скрывать, ждал Веру на суде, но так ни разу и не увидел в зале. Спросить, как ей тогда со стройки удалось уйти? Просто ради интереса, но разговор придется отложить из-за прослушки, та история не для чужих ушей. Ушла и ушла, молодец, а Петров в суде все так обставил, точно и не было там Веры, а лишь четыре мужика, и выжил только один, а еще двое теперь овощи, и это надолго, а третий, говорят, жил еще часов шесть после падения… Впрочем, нет, есть одно, за что, наверное, стоит поблагодарить, хотя бы из вежливости.

— Спасибо за адвоката, — сказал он, и по тому, как Вера улыбнулась, опустив глаза, понял, что попал в точку.

— Заплати ему премию, он старался…

Вера поправила волосы, убрала их назад, и лицо ее стало совершенно чужим. Олег ни разу не видел ее такой и даже засомневался на мгновение, не обознался ли он. Нет, все в порядке, она снова смотрит на него так, как только одна умеет, и в трубке раздается ее голос:

— Хорошо, раз ты так считаешь, но меня не совсем устроил результат.

— Да ладно, он и так сделал невозможное, всего два года… — вступился за Петрова Олег, но Вера помотала головой:

— Это очень много, ты нужен мне здесь.

Дядя в кожанке точно на свой счет эти слова принял, вытаращился на Веру, и Олег едва удержался, чтобы не выкрикнуть тому пару ласковых. Но, во-первых, его бы вряд ли услышали в общем гуле и сквозь тройные стеклопакеты, а во-вторых, мимо прошел охранник, и еще раз любоваться на его рожу было мало радости.

— С чего бы? — спросил Олег, не сводя с Веры глаз.

— Есть причина… — Она смотрела в стол, посидела так, поднесла трубку к другому уху, и Олег снова не слышал ничего, кроме тихого треска.

— Ничего, в Хорватии себе другого найдешь, — сказал он, и снова Вера покачала головой.

— Я не поеду.

— Передумала? — искренне удивился Олег.

— Да, нам там нечего без тебя делать. — Вера смотрела ему в глаза, и Олегу почему-то показалось, что девушка над ним смеется, но нет — взгляд и выражение лица у нее те же, спокойные и сосредоточенные. Только смотрит она и на него и точно в себя одновременно, прислушивается к чему-то.

— Кому это — нам? — ляпнул Олег первое, что пришло в голову, и под прицелом ее глаз он не знал, куда деваться, понимал, что сказали ему сейчас нечто очень важное, главное, что изменит его жизнь раз и навсегда, но никак не мог понять, почему так происходит. И если он немедленно во всем не разберется, то это будущее просто исчезнет, уйдет как песок сквозь пальцы.

— Нам — это мне и ему. Или ей. Я еще точно не знаю, срок всего полтора месяца. Мы будем ждать тебя здесь, но два года…

Вера откинулась на стуле и положила ладони на живот, прижимая трубку плечом к уху, опустила глаза, потом глянула на Олега, и тот увидел, что ее щеки порозовели. Живот как живот, обычный, впалый, но, с другой стороны, прошло всего полтора месяца, еще ничего не видно. Полтора месяца, осталось семь с половиной, а ему два года, и хоть отсчет уже пошел, это все равно много, слишком много, это целая жизнь.

— Ты уверена? — спросил он, понимая, что выглядит полным идиотом, но поделать с собой ничего не мог и, казалось, жизнь бы отдал, чтобы еще раз вот так увидеть, как Вера улыбается и кивает ему через стекло и откидывает волосы новым, незнакомым ему движением.

— Поздравляю, папаша… — Вера говорила что-то еще, а Олег представил, ярко, объемно, в деталях и красках, как родится сын или дочка, как научится ходить и говорить, как возьмет в руки первую книжку, игрушку, как сядет на велосипед… А он ничего этого не увидит, проворонит все, пропустит, на два года оказавшись на задворках жизни, останется не у дел. Картинка получилась до того отчетливой и живой, что перед глазами на миг помутилось, предчувствие грядущей пустоты обожгло, как спирт глотку, скулы свело, но все же Олег выдавил из себя последний вопрос:

— А когда ты будешь точно знать, кто родится? — слова прозвучали глухо, словно ему было все равно и спрашивал он просто так, из праздного интереса. А на самом деле это голос подвел, сорвался, и Олег прикрыл ладонью трубку, чтобы не выдать себя.

— Через месяц или полтора, — услышал он.

— Меня уже здесь не будет, этап через неделю…

Показалось, или он выкрикнул эти слова, орал в трубку, сдерживаясь, чтобы не отбросить ее к чертовой матери, не швырнуть в стекло. Ему казалось, что самое важное, главное, основное застревает где-то в проводах, фильтруется безбожно и он не слышит или не понимает и половины, да и сам высказать толком не может. Вера подалась вперед, едва не врезалась в стекло, схватила трубку обеими руками.