Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

здесь десять копеек, хотите проверить, что можно из них "пожать"?

Под одобрительный ребячий шумок подхожу к окну, прощальным жестом показываю

классу монетку и с усилием вталкиваю ее ребром в угловой цветочный вазон. Затем

присыпаю бугорок рыхлой землицей, разглаживаю пальцем, мою руки под краном и, наконец, оборачиваюсь к ребятам. На их лицах безмерное удивление. Объясняю, что с

этого дня мною проводится в их классе эксперимент под названием: «что посеешь».

Сейчас на дворе сентябрь, дождемся окончания учебного года и тогда проверим, что из

наших десяти копеек уродилось в этом вазоне. Только не забывайте его поливать…

Прошел год. 25 мая, в День последнего звонка, подходит ко мне молоденькая

учительница, классный руководитель 5-го класса, и сбивчиво говорит, что ребята

рассказали ей, будто я провожу в их классе какой-то интересный эксперимент; все очень

оживлены и просят меня заглянуть к ним. Долго не могу сообразить, о чем идет речь, и

вдруг в голове мелькнуло: 10 копеек!

87

Прошу ее немедленно под любым предлогом вывести класс на улицу, провести, например, с детьми беседу об уходе за зелеными насаждениями и только по моему

сигналу завести класс опять в школу.

Не теряя времени, посылаю секретаря в ближайший ларек, и… через минут пятнадцать

захожу в пятый класс.

— Вы, наверное, забыли, Виталий Абрамович, — кричат ребята, — помните, как нашли у

нас десять копеек и закопали их в вазоне? Еще сказали, что это эксперимент будет: что из

них родится через девять месяцев!

Делаю удивленный вид: что за вазон? Какой еще эксперимент?! Дети выходят из себя, вскакивают, несут злополучный цветок к учительскому столу. Смотрю на них

подчеркнуто недоумевающе, говорю, что не помню ни о каком эксперименте, но если

подобная чушь могла взбрести в их глупые головки, то я не возражаю: пусть поищут свои

десять копеек в этом вазоне. И с интересом наблюдаю, как Вовочка Лазаренко начинает

карандашом рыхлить вазонную почву. А уже через мгновенье в земле появляется что-то

блестящее, рассыпается серебряными острыми лучиками, и под горящими взглядами

притихших детей одна за другой появляются на столе десять новехоньких копеечек…

Урожай — один к десяти!

Представляю, о чем тем вечером говорили в тридцати белозерских семьях… И как мне

приятно, когда эту историю с удовольствием вспоминают сейчас, через столько лет, мои

постаревшие ученики.

=================

УКОЛ

«Есть вещи, которые не хочется помнить, но и забыть нельзя: они таят в себе укол, когда-то пронзивший твое сердце и отдающийся острой болью при любом невольном

воспоминании.

…Я опишу одно раннее зимнее утро, а вы попробуете ответить: есть ли что-нибудь

такое на свете, что могло бы это прекрасное, свежее, колючее от сухих снежинок, бьющих

прямо в лицо ветром-низовиком, утро — вдруг безнадежно испортить? Конечно же, нет, -

скажете вы, — и будете совершенно правы.

На первый в том сезоне подледный лов рыбы я собирался две недели. Давным-давно подготовил все снасти, но каждый раз что-нибудь мешало. Наконец, пришло

долгожданное воскресенье, и вот я, тепло одетый, в зимних сапогах и с рюкзаком за

плечами, с острой, как бритва, блестящей пешней для колки лунок, иду по хрусткому

речному ледку.

Преодолевая встречный ветер, заметно сгибаюсь. Впереди пляшет цепочка быстро

заносящихся снежной крупой чужих следов: кто-то проходил здесь пару минут назад, приятно ощущение, что ты не один.

Первым делом я пробью две лунки и заброшу удочки-донки, после приготовлю

снасти для ловли на живца: здесь водятся крупные щуки и окуни. Часам к одиннадцати

подтянутся друзья-приятели, в рюкзаке неслышно булькает "заветная", а какой чистый, пробирающий холодком до самого нутра воздух шевелит здесь, на речной ледяной глади, мои слежавшиеся в городском тепле легкие!

Принесу с рыбалки пару хороших щучек, да десятка полтора окуньков, жена сразу

поумерит пыл: где тебя носит по воскресеньям?!

Хорошо идти так, наперекор ветру и зимней колючей пороше, холить в себе

предвкушение удачной рыбалки, радости от того, что ты силен, здоров, идешь бодро, цепко, не чувствуя усталости.

88

Только вдруг ты что-то теряешь из виду, что — не понимаешь еще сам, но ухнуло

тревожно сердце, и — сперло в груди дыханье, и мгновенная испарина покрыла вмиг

побелевшее лицо…

И ты мгновенно, будто натолкнувшись на стену, останавливаешься, и медленно, по

мере прихода понимания, осторожно, на негнущихся ногах, отходишь назад…

Чужие следы исчезли! Виден последний, и видны до него, но впереди ничего нет.

Это с трудом усваивается сознанием: как же так, лед вроде крепкий; в темноватых, щедро

усеянных снежной крошкой разводьях, ни прорубей, ни трещин не видно, а следов — нет…

Еще пять минут назад здесь шел человек, опередивший меня на какую-то сотню метров.

Его я не видел, но подсознательно следовал за этими четкими, в глубокий косой рубчик

следами. А сейчас здесь все внезапно опустело. Ветер, поземка, снежные заряды и

больше ничего. А мой предшественник, скорее всего, тут же, рядом, но только — внизу…

Какую-то минуту стою, не дыша, с трудом гашу желание сделать несколько шагов

вперед: может, ему можно чем-то помочь? А потом медленно поворачиваю и иду назад, к

берегу. Настроение испорчено, рыбалка тоже. В те времена мобильной связи не было. Так

что лишь дома звоню по телефону в милицию. Даю приблизительные координаты места

происшествия. Нашли его или нет, не знаю. Со мной никто по этому поводу не

связывался. Был человек…»

(Не помню уже, кто мне рассказывал эту историю, но заноза в сердце осталась навсегда).

===================

ЖЕСТОКАЯ ПРФЕССИЯ

Так получилось, что большую часть своей жизни я был равнодушен к нашим

братьям меньшим. Но потом вдруг влюбился в жалкого маленького котенка, который двое

суток плакал у моей двери и своего добился — стал полноправным членом нашей семьи, а

я с тех пор весьма близко принимаю проблемы бедных животных, их страдания, вызванные людской черствостью и жестокостью. Так что, пройти безучастно мимо

полемики в «Аргументах и фактах» о том, как жестоки с животными дрессировщики, я

просто не мог.

…Инициатор темы, дрессировщик Владимир Дерябкин, решил уйти из дрессуры. Его

подопечных медведей «списали». Их не стало. В поезде он написал стихи: Опустели медвежьи клетки.

Нет в живых моих близких друзей.

Лишь на стенах, как росписи, метки

От медвежьих остались когтей…

Вот что рассказывает по этому поводу Игорь Кио:

«Когда я был ребенком, мы с мамой приехали на гастроли в Киев с цирком Дурова.

В труппе у Владимира Григорьевича был дрессировщик Исаак Бабутин. Однажды он

поссорились, и Дуров его уволил. А заодно списал своего старого