Тэмуджин. Книга 1 - Алексей Гатапов

Хасар прятал тоску за своим задиристым нравом, чаще стал заводить драки со сверстниками и всякий раз приходил то с синяком под глазом, то с распухшими губами. И еще он стал часто повторять неведомо где услышанные слова о том, что отец теперь служит ближним нойоном у самого Хабул-хана. Хачиун, глядя на Хасара, тоже бодрился и всюду, где попало, повторял его слова.

Бэктэр после смерти отца внешне ничем не изменился, только чаще стал кривить рот в загадочной усмешке и, по всем приметам, еще больше отдалился от родных. Один лишь Бэлгутэй, казалось, по-настоящему горевал по отцу. Раньше беспечный и разговорчивый, теперь он молча ходил по айлу, подавленно опустив плечи, и отказывался от игр со сверстниками. Он стал мало есть и заметно похудел, чем беспокоил обеих матерей. Боясь, что он заболеет, Сочигэл ругалась и кричала на него, Оэлун уговаривала съесть лишний кусок, подлаживая еду повкуснее.

Тэмугэ, изредка вспоминая про отца, расспрашивал, где он. Ему говорили, что он пасет небесных коней и тот, задрав голову, старательно рассматривал проплывающие облака, пытаясь увидеть на них отца.

Каждый по своему переживал постигшее их горе. Одна лишь годовалая Тэмулун, не понимая еще ничего, весело смеялась, увидев залетевшую в юрту птичку, слепо тыкающуюся в решетчатые стены сумрачного человеческого жилья, ища выхода на волю; плакала, когда Тэмугэ отбирал у нее отваренную утиную ножку и, через малое время забыв про все, беспечно болтала о чем-то на своем детском языке.

Братья Есугея в последнее время редко показывались в курене. Вскоре после похорон они начали готовить табуны к перекочевке, затем ездили на осенние пастбища, делили урочища между улусами, расставляли караулы и курени своих тысяч.

За табунами Есугея от нойонов вызвался присматривать Даритай. Зайдя по-родственному к ней, он наказывал Оэлун не беспокоиться, обещая, что ни одна голова не будет упущена из виду. С Мэнлигом они договорились держать табуны на осенних пастбищах по-соседству и вместе приглядывать за пастухами. Оэлун была благодарна обоим за поддержку в трудную пору, и в их мужские дела не вмешивалась.

II

Ранним туманным утром Оэлун накормила детей, старшим приказала зарезать овцу и насушить мяса, младших отправила в тальники нарубить прутьев для битья шерсти на войлок. Оставшись с дочерью, она собиралась взяться за шитье зимних рубах. Она уже достала из сундука и разбирала куски мягких, еще прошлой зимой выделанных лосиных шкур, но тут заглянула Шазгай.

– О-о, некрасивая, страшная девочка, уже проснулась, – увидев Тэмулун, сидящую за столом, сузила в щелочки глаза, засюсюкала, затрясла щеками. – Сметану с творогом ест? Какая она жадная до еды! Наверно, говна в этой девочке немало, а? Наверно, она невкусная и вонючая, если в ней много говна!..

Оэлун была рада гостье; после похорон мужа она еще больше сблизилась с невесткой. В первые дни та часто заходила и, если Оэлун не была занята работой, садилась и болтала без умолку, отвлекая ее от тяжелых мыслей. Отложив шитье, Оэлун достала туесок со вчерашним слабым архи, налила в две чашки.

– За то, чтобы нам с тобой жилось хорошо! – торжественно возгласила Шазгай и выпила до дна.

– А другим почему не желаешь хорошей жизни? – шутливо улыбнулась Оэлун, ставя на стол недопитую чашку. – Пусть одним нам хорошо живется, а как же другие сородичи-кияты?

– А что нам другие? – без улыбки усмехнулась та. – Ты думаешь, они горевали или им было жалко тебя или твоих детей, когда умер Есугей?.. Да они радовались этому!.. Уж я их знаю.

Оэлун опешила от услышанного и что-то хотела сказать, но, поперхнувшись словами, закашлялась. Помолчала, пытаясь осознать сказанное невесткой.

– Ты не напилась ли с утра? – она внимательно посмотрела ей в глаза и, убедившись, что та трезва, холодно спросила: – Кто же это, по-твоему, радовался смерти Есугея? И чему тут сородичам можно радоваться?

– Кто, говоришь, радовался?.. Чему?.. – Шазгая вдруг понесло как ощенившуюся суку при виде незнакомого всадника. Мстительно сузив глаза и вся подавшись вперед, она зашипела скороговоркой: – Братья его, кто же еще, и двоюродные, и троюродные и четвертого и пятого колена. Да почти все! Ведь Есугей был первый нойон среди кият-борджигинов! Богаче всех! Анда кереитского хана! Никто не смел ему перечить. Боялись и завидовали! А если по именам называть, то первыми будут дети Хутулы, тут уж я не ошибусь… Теперь некому стало держать их в узде, сейчас они почувствуют волю, и ты еще увидишь, что они будут вытворять…

– Подожди, – взяв ее за руку, Оэлун склонила голову, обдумывая ее слова. – Подожди, ты говоришь, дети Хутулы радовались, ладно, я их знаю, они не любили Есугея. Но ведь не все братья… Подумай хорошо, ведь ты в ответе за свои слова.

Оэлун испытующе и требовательно посмотрела на Шазгай, и та, почувствовав, что выболтала лишнее, виновато забегала глазами.

– Сестра Оэлун, дурной у меня язык, не знает, что говорит… – испуганно замахала она руками, тут же отрекаясь от своих слов. – Не все плохие, не все… брат Хутугта хороший человек, Бури Бухэ, Ехэ Цэрэн, Даритай, родной брат, да и другие есть… Но про детей Хутулы я точно знаю…

Она еще поговорила немного и, видя, что Оэлун не слушает, засобиралась. Перед уходом, обернувшись от двери, умоляюще прижала руки к груди.

– Сестра Оэлун, ты уж не говори никому о том, что я тут наболтала, – она скривила лицо, готовая расплакаться, – это язык мой виноват… ведь Даритай меня убьет… без слов голову отрубит, если узнает…

Та лишь махнула рукой и Шазгай, успокоенно шмыгая носом, вышла.

Ошеломленная новостью, Оэлун сидела перед очагом, забыв убрать со стола архи, тяжело и трудно перемалывала в мыслях новую напасть. Тэмулун ползала у сундуков, невнятно бормоча свое, играя разбросанными кусками лосиных шкур.

Оэлун впервые столкнулась с тем, что смерть Есугея могла быть кому-то в радость.

«Не нужно иметь ум особенный, – медленно думала она, – чтобы понимать, что радоваться смерти человека могут только смертельные враги. А они опасны и для потомства…».

Оэлун теперь начинала понемногу осознавать, что почва под ней в этом племени, которое она давно привыкла считать своим, на самом деле зыбкая и, может быть, таит для нее немало ловушек. А ведь еще только вчера, обдумывая свое положение, она благодарила судьбу за то, что живет среди сильных и богатых людей, что, лишившись мужа, не останется без защиты, что братья Есугея не дадут пропасть его детям. И вдруг разом открылось ей, что она стоит рядом с пропастью и тешит себя пустыми надеждами в то время, когда нужно собраться с силами и готовиться к защите детей. От кого защищать их, она не знала, да и не думала, но в ней понемногу просыпалось звериное чутье ощененной волчицы, заставляющее вслушиваться и всматриваться вокруг, угадывать во всех, кто стоит рядом, истинное нутро.

На другое утро Оэлун, выпроводив сыновей, снова взялась было за шитье, и снова ей пришлось отложить: на этот раз заявился сам Даритай. Вороватым взглядом окинул он юрту и, убедившись, что кроме хозяйки никого нет, ласково улыбнулся:

– Все ли у вас благополучно?

– Слава западным богам, – рассеянно ответила Оэлун и, приколов костяную иглу к мотку сухожилий, встала. – Проходите на хоймор, младший брат…

Выставляя на стол корытце с вчерашней холодной бараниной и малый туесок арзы, она выжидающе присматривалась к гостю. Даритай на этот раз был принаряжен, шапка из белого войлока была оторочена выдрой, стянутые на затылке волосы блестели черным маслом. Бегающие с места на место глаза, прикрытые опущенными веками, отчетливо выдавали его беспокойство, и Оэлун поняла, что гость пришел не просто проведать ее.

Даритай одним духом выпил полную чашку арзы, посидел немного и, поглядывая в сторону, заговорил:

– Недавно мне приснился сон: будто еду я по степи на своем белоноздром жеребце. Еду и вижу, что под горой стоит мой табун без пастуха и вдруг из-за гребня выходят косяки белых кобылиц. И гонит их какой-то человек прямо на моих коней. Я поскакал навстречу, чтобы кони не смешались, кричу тому человеку, чтобы поворачивал своих, и вдруг, смотрю, – Даритай перевел дыхание, вытер выступивший на лбу пот и мельком взглянул на нее. – А это ты, Оэлун… Говоришь мне: пусть они смешиваются и пасутся вместе… И мы с тобой, говоришь, отныне будем вместе… Я проснулся и подумал, что, не иначе, сами боги наслали этот сон, подсказали лучший выход в нашем положении… Выходит, ты должна выйти замуж за меня…

Оэлун еле сдерживалась, чтобы не показать вспыхнувшее вдруг в ней негодование. Молча глядя перед собой, думала: «Видно, сговорились они вместе с Шазгай не давать мне покоя своими нелепыми речами… Вчера та пришла и все мысли мне перемутила, а теперь и этот лезет со своим глупым сном… Мало я претерпела за эти месяцы?.. Добить меня решили?..»