ЕСЛИ СУДЬБА ВЫБИРАЕТ НАС… - August Fliege

- Но…

- Помолчите! - Левицкий остановился и присел рядом со мной на скамью. - Мы с вашим батюшкой вместе учились в кадетском корпусе, а посему, я посильно сообщал ему о ваших успехах. И что я узнаю? Прошло уже больше месяца с момента вашего ранения, а вы даже не потрудились сообщить об этом! Как это понять, Александр?

- Господин полковник…Александр Михайлович, - с некоторым облегчением отозвался я. - Прошу простить меня, но это происходит от моей глубокой растерянности…

- Потрудитесь объяснить!

- Дело в том, что я совершенно не представляю, что именно написать… Положение дел таково, что моя бабушка - вдовствующая баронесса фон Аш находится при смерти, и забота о ней отнимает у матушки множество душевных сил. Я боялся сообщить о своем ранении, дабы не беспокоить ее сердце. Известить семью было выше моих сил… И сие обстоятельство непрестанно меня гложет! Я не прошу меня извинить - я прошу меня понять!

- Что ж… - Левицкий глубоко вздохнул. - Такое оправдание кажется мне вероятным, в силу вашего юношеского максимализма… Возможно мне и следовало раскрыть всю глубину ваших заблуждений, но - не буду! Неуместно это…

- Благодарю вас, господин подполковник.

- Не за что! Имейте в виду, о вашем ранении извещен только отец - мать до сих пор находится в неведении! Именно благодаря заботе вашего отца о ее здоровье! А вот о здоровье отца вам бы следовало позаботиться самому и своевременно сообщить ему о том, что угроза жизни его среднего сына миновала!

Я молча склонил голову, понимая и принимая его правоту.

- Что ж! Не будем о печальном! - Подполковник поднялся. - Идемте, господин прапорщик. Настала пора для приятных сюрпризов!

Левицкий показал себя великим темнилой, ибо для полноценности сюрприза мне пришлось самостоятельно добираться до палаты Литуса, сделав вид, что я зашел его навестить безо всякой корысти.

'Официальное' явление подполковника пред наши очи произошло в преувеличенно бодром стиле.

Александр Михайлович порадовался 'выздоравливающим молодцам не посрамившим славного Московского гренадерского полка', осыпал нас комплиментами и поощрительными шутками.

А потом оказалось, что сюрприз преподнесен не только Генриху но и мне: в палату из коридора вошел вестовой из штаба полка с большим парусиновым свертком и кожаным футляром от гитары.

- Итак, господа. - Левицкий окинул нас торжествующим взглядом. - Я рад вручить вам от лица командования давно заслуженные вами награды. Вам, подпоручик Литус, орден Святого Станислава третьей степени. Вам, прапорщик фон Аш, орден Святой Анны четвертой степени! Приходится сожалеть о том, что орденские знаки отличия вручаются вам без соответствующего случаю торжества. Но сие происходит по независящим от меня обстоятельствам, волею судьбы, так как награды пришли в полк днем позже вашего отбытия в Варшаву. Кроме того, офицерское собрание нашего полка посчитало достойным вручить вам памятные подарки!

Глядя на него, я про себя восхитился педагогическому таланту нашего начштаба.

Макаренко, блин!!!

Сначала поругал и поучил, а потом похвалил и наградил…

Подарки, кстати, были выше всяких похвал: Генриху вручили роскошные золотые часы 'Павел Буре', с дарственной надписью и значком 8-го Московского гренадерского полка на крышке. А мне достались Анненская шашка с красным темляком и орденским значком, и великолепная гитара работы знаменитого русского мастера Роберта Ивановича Архузена - с дарственной же табличкой и полковой эмблемой.

До самого вечера, перебирая струны роскошного инструмента, я пребывал в отстраненно-возвышенном состоянии…

У меня две новости - одна хорошая, а другая - настораживающая…

Во-первых, моя коллекция пополнилась еще одним экземпляром огнестрельного оружия - австрийским пистолетом Штайр-Ханн модели 1912-го года. Причем вся соль была именно в уникальности новоприобретенного ствола: он был сделан под патрон 9х19 'люгер', а не под стандартный 9х23 'Штайр'.

Помнится, я статейку читал, что Бавария собиралась заказать такие пистолеты в 1916-ом году, но чего-то у них там не срослось…

В этом мире, видимо, стороны достигли консенсуса - об этом свидетельствовала надпись 'Bayerische Zeughaus' на боковине сразу за заводской эмблемой.

Пистолет я приобрел у пехотного поручика - соседа Генриха по палате. Молодой человек, будучи весьма азартен, проиграл в карты несколько больше денег, чем имел - а посему и продал мне свой 'трофей' за пятнадцать рублей.

Что касается 'настораживающей' новости, то она была такова: Эвакуационная комиссия приняла решение о переводе нас с Генрихом для дальнейшего излечения в Москву.

Санитарный поезд ожидался через три дня.

Предстояло то, чего я больше всего боялся - встреча с семьей…

С теми, кто знает меня с детства - от самого рождения до отправления на фронт.

Конечно, рано или поздно это должно было произойти, но случилось очень и очень некстати…

Что делать?

Дабы успокоить нервы, я сел за разборку штайровского пистолета…

Глава VII

'А из нашего окна Площадь Красная видна! А из вашего окошка только улица немножко…'

Так, кажется, у дедушки Михалкова написано?

Из моего окошка видны переулки и сады Таганского холма, икрящиеся золотом в утреннем летнем солнце маковки аж двенадцати церквей (Вот уж поистине - 'сорок сорокОв') и сине-зеленую опушку пригородного леса вдали.

Евангелический полевой госпиталь располагается между улицей Воронцово Поле и Грузинским переулком, в который и выходит окно моей палаты.

В Москве начало августа.

Я сижу, облокотившись на подоконник и подпирая голову руками.

Яркий солнечный луч греет мое левое ухо, играет в гранях стакана с минералкой, стоящего на столе и размечая белую скатерть теневой клеткой от оконной рамы.

Страшно хочется за окно: посмотреть эту волшебную 'старую' Москву!

Пройтись по узким извилистым улочкам и переулкам, выискивая знакомые по прошлой 'будущей' жизни места.

Послушать незнакомую мне какофонию звуков, вдохнуть аромат эпохи…

Нельзя - режим потому что…

Я посмотрел на мирно спящего на соседней койке Генриха…

Мой друг постепенно выздоравливал - ему уже несколько дней колют какой-то чудодейственный противовоспалительный препарат с эпическим названием 'Панацеум'.

Типа лекарство от всех болезней.

Судя по тому, как шло заживление столь беспокойной для Литуса шрапнельной раны - под этим именем скрывался 'Пенициллин'.

Которого в это время, теоретически, быть не должно…

Если мне не изменяет память, его открыли году эдак в 1928, а применили и вовсе - в начале сороковых…

Хотя, я не врач - мало ли что эскулапы там изобрели…

Наше прибытие в Москву было обыденным и долгожданным.

Все-таки ехали почти четверо суток: это вам не скоростной поезд конца ХХ-го века… Постоянные остановки на стрелках и перегонах, а ведь паровоз надо еще и бункеровать углем, заправлять водой. Так что скорость передвижения, прямо скажем - не впечатляла.

Перед отъездом из Варшавы я послал санитара на телеграф - сообщить отцу на завод о моем скором прибытии. Только вот дату не указал - ибо сам не знал, сколько времени придется провести в пути.

А вот обыденность испарилась сразу после начала разгрузки.

К железнодорожной платформе с противоположной стороны подошел самый, что ни на есть настоящий трамвай с красным крестом вместо номера, в который санитары начали резво перетаскивать раненых.

Сказать, что я был в изумлении - это ничего не сказать!

Санитарный трамвай!!!

Охренеть!!!

От самого Александровского (Белорусского) вокзала мы проехали сначала по Тверской-Ямской, а потом по Садовому Кольцу.

Я, прильнув к окну, с интересом рассматривал мелькающие за стеклом здания и магазины, пешеходов и усачей-городовых, пролетки и редкие автомобили.

Людей на улицах почти не было: девять часов вечера по этим временам - поздний вечер.

Наконец трамвай остановился напротив усадьбы Усачевых-Найденовых, недалеко от Яузы. Оставшиеся полсотни метров от трамвайных путей на Земляном валу до дверей госпиталя в Грузинском переулке кто-то добирался сам, а кого-то тащили санитары.

По моей настойчивой просьбе нас с Генрихом разместили в одной палате. Правда, на третьем этаже, что 'костыльному' Литусу не очень удобно.

Ну, ничего - считай мы уже дома!!!

Всю дорогу из Варшавы я не находил себе места, тоскливо глядя на пробегающие за окнами вагона пейзажи средней полосы России.

Причина же оных терзаний была донельзя банальной - родственники. Встреча с ними, по сути - главный экзамен, успешная сдача которого и определит мое место в жизни.

Только они - те люди, что знают меня с детства, смогут распознать во мне фальшь, заметить несоответствия в моем поведении, словах и поступках.