Река Гераклита - Юрий Нагибин

При входе Нексе секретарша привстала со своего места за письменным столом. Она поклонилась, улыбаясь дежурной улыбкой, взяла трубку старинного телефона и что-то пробормотала в нее. Сразу же распахнулась дверь директорского кабинета, и появился весьма величавый господин — Петер Хансен. Он средних лет, одет франтовато: галстук бантом, жилет, визитка и брюки в полоску. Гладкое лицо припудрено, волосы блестят от бриллиантина. Веки тяжелые, свинцово-серые. Он никогда не открывает глаза полностью, а когда говорит — гнусавый голос звучит с кокетливой томностью.

Хансен преувеличенно любезно поздоровался с Нексе и пригласил в кабинет. С тем же барственным гостеприимством он усадил знаменитого писателя в глубокое мягкое кресло, стоявшее наискось от огромного полированного письменного стола. Достал ящичек с сигарами и предложил Нексе.

— Для меня большое удовольствие, исключительное удовольствие видеть вас здесь, дорогой писатель, — заверил Хансен. — Как поживает ваша красавица жена и ваши славные малютки?

— Спасибо, — наклонил крупную голову Нексе. — Они в полном порядке. Куда хуже обстоит дело с халупкой, которую мы в жалкой человечьей гордыне называем своим домом.

— Вы домовладелец? Ну как не позавидовать писателям! И все-то у них есть!..

— О, да, — иронически заметил Нексе, — наши сердца заплыли жиром, как у скальда в саге. Дело в том, что кредитное общество внезапно потребовало дополнительную плату, больше тысячи крон. Иначе у нас отберут дом. Видимо, им показалось, что я слишком дешево купил эту развалюху. А толк в параграфах они знают.

— Для работников умственного труда, как вы и я, деньги — проклятый вопрос, — серьезно произнес Хансен, попыхивая дорогой сигарой. — Но, признаться, я думал, что вы пришли по другому делу. По нашему общему, я бы сказал, делу… Вы знаете, конечно, что продажа ваших книг идет не совсем так, как мы рассчитывали… А за вами числится аванс, не так ли?.. Что-то около десяти тысяч крон… Ох, грехи наши тяжкие!.. Но не беда — выход найдется. Будем говорить напрямик, как и подобает таким старым разбойникам, как мы.

— Какой из меня разбойник? Мне бы хоть капельку вашей деловой хватки.

— Спасибо за комплимент, но к сожалению… Да, некоторые писатели считают меня закоснелым дельцом, — Хансен меланхолически улыбнулся. — Конечно, таких немного, единицы… Большинство знает, что у них нет более преданного друга…

Его витийство и околичности все больше раздражали Нексе. Окончательно потеряв терпение, он выпалил:

— Так что же мне делать с этим проклятым долгом и моим несчастным домом?

Петер Хансен откинулся на стуле и медленно выпустил сигарный дым сизым столбом к потолку. Он совсем закрыл глаза тонкими веками и проговорил, гнусавя сильнее обычного и не глядя на Нексе:

— Боже, и это писатель! Полное отсутствие фантазии!..

— Да, я не мастер придумывать.

— Тогда послушайте человека, у которого нет иных целей, кроме вашего блага: вы уступите нам право на все ваше старье, а мы списываем аванс, — чуть приподняв веки, Хансен пытливо вглядывался в ошеломленного Нексе.

— Какое старье, я не понимаю!

— О, святая простота! Ну, все, что вы издали до сих пор в нашем добром старом «Гюльдендале». Вы уступаете нам право собственности, так называется это на языке крючкотворов.

— Благодарю покорно! Лишиться последних шансов!.. Говорят, если на корову надеть зеленые очки, она будет есть опилки, но я не корова, Хансен!

— Вы не дослушали, — поспешно сказал редактор. — Мы подкинем вам еще пару тыщонок. Расплатитесь за дом, и на чернила останется…

— А тем временем вы дадите новый тираж «Пелле-завоевателя» и запихаете в рот весь пирог.

— Вам следовало бы побороть вашу… пролетарскую недоверчивость. Это несомненно мешает вам в работе. «Пелле» — превосходен, спору нет, но это не та книга, за которой выстраиваются очереди.

— Тут вы ошибаетесь. Мои знакомые не могли достать ни одного экземпляра. Значит, роман распродан.

— Не знаю, откуда у вас такие сведения, — недовольно сказал Хансен. Он сохранял внешнее хладнокровие, но нога в лакированной туфле нервно подергивалась. — Мой дорогой писатель, наше издательство существует лишь ради вас, но деньги есть деньги. Ваш долг автоматически возрастает. Проценты… Они съедят вас, милый друг. Разве только вы произведете сенсацию, но это такая редкость в нашей маленькой стране.

— Теперь вы мне угрожаете! — Нексе с силой раздавил сигару в металлической пепельнице.

— Упаси боже! — директор Хансен, защищаясь от несправедливого обвинения, выбросил вперед руки с наманикюренными ногтями. — Ваши предложения?

— Самое разумное — дать новый большой тираж «Пелле». Вы получите все, что вам полагается, да и мне останется кусочек пирога.

— И вы называете себя материалистом! — горестно вздохнул Хансен. — Нет, мой дорогой, времена сейчас не для сомнительных предприятий… Но… подумайте, о чем я вам сказал. Посоветуйтесь с вашей очаровательной женой, у нее прекрасный, практичный ум… И вы увидите… Мы найдем общий язык…

— Спасибо, — сказал Нексе и поднялся. — Мне не нужно обдумывать этот вопрос. Будьте добры прислать мне точные сведения о моем долге издательству. А я сохраню мои права на мои книги. И найду себе другого издателя. Предложу ему новый роман, глядишь, и «старье» пристрою.

Этого Хансен не ожидал. Он оторопело посмотрел на Нексе, сбитый с толку неожиданным поворотом дела, и тоже встал.

— Не делайте глупостей, Нексе, — сказал он без всякого ломания, и в голосе его — неподдельное утомление переигравшего актера с оттенком горечи. — Все редакторы на один покрой. Мы же, ей-богу, не самые плохие. Есть куда хуже.

— Странно, — произнес Нексе, — это стало дежурной песенкой социал-демократов: мы плохие, но другие еще хуже. Что это — сознание своего несовершенства или хитрый тактический ход?

— С нами вы еще держались, Нексе, — не слушая его, устало сказал Хансен, — а с другими вовсе вылетите в трубу.

— Я привык рисковать! — Нексе вышел из кабинета, кивнув испуганной секретарше, и навсегда захлопнул за собой двери «Гюльдендаля»…

Сойдя с поезда в Эсперьерде, Нексе побрел по тропинке через зеленеющие поля. Смеркалось. Но он шел уверенно, эту дорогу он мог бы проделать с закрытыми глазами. Наконец на тропинку упал свет из окон небольшого дома. Это «Заря», так гордо назвала свое скромное жилище семья Андерсена-Нексе.

Домик невелик и довольно невзрачен; заметно, что его старательно латали, чинили, укрепляли, дабы привести в жилой вид. Хорош небольшой сад, с кустами роз, боярышника, ежевики, с нерослыми березами и елями. Сад — гордость Нексе. Увидев мужа, на крыльцо вышла Маргрете, статная, видная женщина с серьезным и милым лицом. Она держала на руках толстощекого младенца. Остальные дети-погодки, от двух до четырех: Олуф, Сторм, Инге, облепили отца, тыкаясь в него перемазанными кашей лицами. Улыбаясь и гладя детей по светлым головенкам, Нексе вошел в дом.

— Ну, что в «Гюльдендале»? — озабоченно спросила Маргрете.

— Все отлично! Я с ними расплевался.

— Господи! — Маргрете опустилась на стул. — Что же с нами будет?

— Завтра напишу в «Аксехауг», они давно приманивают меня.

— Боюсь я перемен. С «Гюльдендалем» мы как-то существовали.

— Кокетка Хансен недаром восхвалял твой «прекрасный, практичный ум». Ты настоящий адвокат «Гюльдендаля»!

— Не знаю, что там говорил Хансен. Но мне хочется сохранить наш домик. Ведь у нас ничего больше нет.

— А думаешь, мне не хочется? Тут каждый гвоздь вбит нашими руками, каждый кустик посажен нами. Но продаваться за это в рабство? Да пропади все пропадом!..

Маргрете удивленно посмотрела на мужа.

— Знаешь, что они мне предложили? Отказаться от моего авторского права на все написанное!

— Ишь, чего захотели! — Маргрете взбешена. — Молодец, что послал их ко всем чертям.

Нексе с восхищением хлопнул себя по колену.

— Ты чудо, девочка! Что бы я без тебя делал?.. Знаешь, — продолжал он задумчиво, — иной раз страх берет: как жить дальше? А глянешь на соседские семьи, и становится стыдно за свое благополучие.

— Да, — тихо сказала Маргрете, — нам ли жаловаться, когда кругом такая беда, такая нищета?

— А главное — надо работать. Остальное приложится.

— Только поешь сначала. Мне посчастливилось достать кусочек почти свежей конины.

— Спасибо, дорогая. Лучше попозже. Лев Толстой говорил, что писать надо на пустой желудок. Иначе плохо думается.

— Типичное рассуждение заевшегося человека! Граф — что с него взять? — не на шутку рассердилась Маргрете…

Нексе работал. Это надо было видеть. Наверное, лишь Бальзак, о чем существует множество свидетельств, был столь же мощно выразителен в своей подпоясанной вервием сутане, когда он предавался тому неистовому действу, что бескровные литературоведы называют «творческим процессом». Вдохновенье сочеталось с адовым трудом каменотеса или молотобойца, самозабвенье с воловьей выносливостью. Нексе исписывал груду бумаги, но большая часть летела под стол, в мусорную корзину; немели пальцы, сжимающие перо, стекающий со лба пот слепил глаза. Ведь тут творилась вторая вселенная, ничем не уступающая первой.