Назад в юность - Александр Сапаров

Аня в это время подала документы на только что открытый в университете экономический факультет и начала сдавать вступительные экзамены. Я же из-за работы практически даже не мог ее поддержать и лишь по телефону поздравлял с успешным окончанием испытаний. Но все же ухитрился выкроить в своем графике пару дней, когда были вывешены списки поступивших и стало ясно, что Аня – уже студентка. Мы с ней уехали к моей бабушке в деревню, которая встретил нас как мужа и жену. Даже постелила нам вечером одну постель, а потом красная как рак Аня застилала свою постель в другом углу комнаты. Но, к сожалению, работа есть работа, и через два дня, накупавшись и нарыбачившись, мы уехали в город. Я – в очередной рейс, а Аня – готовиться к картошке.

Сегодняшний рейс также начинался хорошо, я должен был работать вместе с кадровой проводницей, молодой женщиной. Зина мне была знакома еще с прошлого года, мы с ней несколько раз уже работали вместе. Но мне не нравились ее суетливость и беспокойство, она вечно боялась чего-то и дергалась по любому поводу. Вот и на следующее утро, когда я досыпал положенное время отдыха, она сдернула с меня одеяло.

– Сережа! – закричала Зина. – У нас девушка не просыпается.

– Не просыпается, ну и пусть, нам еще ехать и ехать.

– Ты не понимаешь! Ее мама пытается разбудить уже полчаса, а она не просыпается, и все.

Я встал и прошел в купе. На нижней полке лежала девочка лет пятнадцати в халатике, одеяло с нее было снято. Мама трясла ее за голову и плачущим голосом просила:

– Валя! Ну проснись же, пожалуйста!

Я представился и, объяснив маме, что я студент-медик, попросил разрешения осмотреть больную.

Первым делом положил руку на лоб и понял, что у девочки слегка повышена температура. Пульс практически в норме. Каких-либо повреждений нет. В это время мать снова схватила Валю за голову и начала кричать. Когда она отпустила дочь, я заметил, что между головой и подушкой – пустое пространство. В памяти сразу всплыли страницы прочитанного учебника. У девочки скорее всего дебют шизофрении и кататонический ступор в его восковидной форме. Я поднял ее руку и отпустил, и все присутствующие со страхом смотрели на руку, которая оставалась поднятой вверх.

Я наклонился к уху больной и шепотом спросил:

– Валя, как ты себя чувствуешь?

К удивлению всех, девочка спокойно ответила:

– Хорошо.

– Ты чего-нибудь хочешь?

– Ничего.

И так мы односложно переговаривались несколько минут.

Впереди у нас была последняя станция, где имелась возможность отправить девочку в больницу. По прибытии на эту станцию девочку в сопровождении матери на машине «скорой» отправили в ЦРБ, откуда, я надеялся, ее достаточно быстро переправят в психиатрическую больницу.

Слава богу, подобных ситуаций за время моей работы больше не было, и в конце августа мы завершили сезон. Заработал я в этот раз несколько меньше, потому что, выполняя обязанности командира, много времени отдавал организационной работе, а от этой комиссарши, кроме призывов, толку не было.

Впереди у меня был третий курс – первые клинические дисциплины. Учеба и еще раз учеба.

Но учебный год начался с неожиданного приезда отца. Он уже был в отпуске летом, но моя работа практически не дала нам возможности нормально поговорить, съездить на рыбалку. Да он и сам был тогда озабочен своими проблемами.

Ему уже исполнилось сорок пять, из которых он двадцать шесть служил в армии, если считать еще учебу в военном артиллерийском училище. В тридцать девятом году отец поступил в Ленинградское артиллерийское училище и в сороковом его закончил. По странному стечению обстоятельств он не попал на Финскую войну, хотя служил в то время под Ленинградом. Зато в Великой Отечественной войне он принимал участие практически с ее начала и до конца и закончил свой боевой путь в Китае, где после ранения продолжал службу и познакомился с моей мамой. А в пятьдесят третьем году он поступил в артиллерийскую академию, которую в Питере по старинке называли Михайловской, и успешно ее закончил, что дало ему возможность стать старшим офицером.

Сейчас отец сообщил нам, что подал рапорт об увольнении еще перед отпуском. И теперь он – военный пенсионер и свободен, как вольная птица.

Для мамы это был по-настоящему радостный сюрприз, она буквально прыгала от счастья. Но для нас с Лешкой это означало одно – переезд в мамину комнату, которая была еще и общей гостиной, так что прощай, уединение.

Мне это очень не понравилось, но что делать. Мы жили по тем временам очень неплохо, трехкомнатная квартира – это было что-то. Но мама видела, что мне не по душе жить в проходной комнате, где все сидят целыми вечерами. Поэтому она договорилась со своей подругой, и та отдала в мое распоряжение чердак в частном доме, где нужно было топить печь и носить воду. Когда мама показывала мне этот чердак, где была сделана вполне приличная комната, она все время водила пальцем у меня перед носом:

– И только попробуй таскать своих девок, мигом вылетишь отсюда, а я еще и Ане расскажу, если что.

Мне идея переезда и отдельного проживания очень понравилась. Что греха таить, я думал как раз о том, что мама пыталась категорически запретить.

– Но, мама, у меня ведь вся группа – девчонки, им что, нельзя будет прийти? И Ане сюда тоже нельзя приходить?

– И Ане – в первую очередь. Знаю я тебя, вам еще учиться и учиться, а не детей рожать.

И вот я быстренько собрал свои вещички и был таков. К жизни в одиночку мне не привыкать. Моя вторая жена умерла в девяносто девятом году от инфаркта. Детей у нас не было, и я четырнадцать лет жил один. Еще в Афгане я перенес бруцеллез, как оказалось потом, не полностью вылеченный, что и привело меня к пятидесяти годам к инвалидности из-за множественных поражений суставов. Первое время я пытался бороться, лечился, ходил на массу физиопроцедур, даже ездил в санаторий, что в начале двухтысячных было достаточно затратно. Но толку особо не было. Я махнул на все рукой и просто тупо существовал.

Так что когда я разложил свои вещи, которых было совсем немного, и сел на кровать у стены, то чувствовал себя вполне комфортно.

Отец первые две недели только лежал на диване и читал газеты, но вскоре он уже лез на стенку от безделья. И тут я предложил ему работу. Мой тренер не раз говорил, что у них нет постоянного директора спортивной школы, и я подумал, что мой отец по жизни был спортсменом, кандидатом в мастера спорта по лыжам, играл в футбол. Я предложил ему пойти в роно и попробовать устроиться директором спортивной школы, а при необходимости привлечь еще Исаака Наумовича. Но привлекать никого не пришлось: отец стал директором спортивной школы с первой попытки. И теперь он не надоедал маме и бабушке своей тоскующей физиономией и, когда Лешка делал уроки, не торчал у него за спиной, как бы компенсируя то время, когда его не было дома. У отца было свое занятие, про которое он только и говорил вечерами, не давая никому сказать ни слова.

Аня поначалу бывала у меня каждый день и уходила, только когда я демонстративно одевался, чтобы ее проводить. Но потом я провел с ней работу и объяснил, что мне надо тоже учиться. Она надулась и несколько дней не приходила совсем. Но затем сменила гнев на милость и стала появляться у меня уже по договоренности. Моя хозяйка все это видела, но никаких комментариев от нее по этому поводу я так и не услышал.

Все вошло потихоньку в свое русло, и я мог уделить больше внимания учебе.

Аркадий Борисович, который у нас теперь преподавал общую хирургию, и не думал отпускать меня из кружка:

– Сережа, пойми, ты талантлив. Многие, кто здесь работает, хотели бы иметь такие руки и голову, как у тебя, но им этого не дано. И будет неправильно, если ты этим не воспользуешься. Я вижу, ты увлекся и другими дисциплинами, но ведь тебе никто не мешает: учись, знания никогда не бывают лишними. Что же касается твоей травмы, то все-таки ты правша и вполне сможешь через некоторое время полноценно проводить сложные операции.

И я, подумав, с ним согласился. У меня еще было время для размышлений. Специализация начиналась только на шестом курсе, а до него еще три года. Правда, время имеет очень странную особенность: оно всегда быстро заканчивается, когда этого не ждешь специально.

Начало очередного дежурства в больнице ничего не предвещало. Я, как обычно, сидел в приемном покое и точил лясы с четверокурсником, моим тезкой Сергеем Ругоевым, который сегодня дежурил фельдшером. Сергей, парень среднего роста, был очень привлекателен, натуральный блондин, да еще разговаривал с небольшим национальным акцентом: иногда, специально усиливая его, копировал прибалтов. Сейчас он тихо рассказывал мне, со сколькими медсестрами успел переспать за время работы в больнице. Он даже вытащил записную книжку, в которой аккуратным почерком армейского писаря (а Сергей служил в армии писарем, несмотря на то что закончил медучилище) были занесены все отделения больницы и напротив стояли даты, то есть в эти дни у Сергея была очередная любовь. Я позволили себе усомниться в его талантах, и он, оглядевшись, нет ли поблизости нашей санитарки, начал перечислять фамилии покоренных им медсестер. Я мысленно и вслух восхитился его умениями и посоветовал остановиться, чтобы не подхватить какую-нибудь болячку, но Сергей легкомысленно отмахнулся. Где-то в двенадцать часов он намекнул мне, что идет на штурм очередной крепости и мне пора уходить. Я спустился на лифте в свой гардероб. Однако мне не спалось, и я отправился на лифте в оперблок, где еще никто не спал, но работу уже все закончили и собирались выпить чайку и лечь отдыхать.