Не такая, не такой (СИ) - Хаан Ашира

Ведь Соня не выросла.

Хотя с ней поступили гораздо хуже.

«Он умер от инфаркта. Соседка говорит — все смотрел на мою фотографию. Сердце разорвалось от горя».

«Но ведь я не знала! Я даже не знала, где он живет!»

«А он знал, где мы. Почему он не пришел, Юл?»

Не отвечаю.

Что тут ответишь.

Даже не уверен, что она читает мои сообщения, настолько самозабвенно она строчит уже почти бессвязные жалобы, шлет фотографии квартиры, которая похожа на место, где время остановилось в конце восьмидесятых: хрустальные рюмки, обои, с рисунком знакомым каждому родившемуся до 90-го года, ковер на стене, «стенка», кресла — точно такие стояли в витрине мебельного, рядом с которым мы жили.

Хочу поговорить с Соней.

Запираю кабинет изнутри, чтобы никто не помешал, нажимаю вызов и долго-долго жду гудки, пока равнодушный голос не сообщает мне, что абонент не отвечает.

Пишу сообщения, но они остаются непрочитанными.

Вот в этот момент я начинаю всерьез беспокоиться.

На фотографиях должна быть геометка, она присылала кадры с улицы, мы сейчас с ребятами вычислим.

Поднимаю трубку офисного телефон и набираю наших безопасников, не сводя глаз с экрана мобильного.

Не дай бог, те твари что-то…

Но тут сообщения меняют цвет — прочитала.

Моментально нажимаю вызов и натыкаюсь на растерянный зареванный голос Сони:

— Юл… Я не понимаю ничего.

— Что, маленькая?

— Я не маленькая, — машинально огрызается она. — Мне дядя говорит, что раз наследство мое, то и долги папины мои. И еще его брат подавал в суд, что он не поделился наследством родителей и теперь подает в суд на меня.

— Так, стой, Сонь, спокойнее…

Вот когда пожалеешь, что во время наследственного права в институте пытался отоспаться прямо на парах, потому что зачем оно мне, правда?

— Что спокойнее, мне показали бумаги, сказали, что мне, наверное, присылали повестку, но моего адреса не знали и присылали сюда, в его квартиру… В суд, Юл! Я должна пойти в суд!

— Ты ничего не должна, — чеканю я фразы. — Вставай и уходи немедленно.

— Они сказали, что раз я Терри взяла, то наследство приняла, а значит, и долги. А как они могли узнать мое имя?

Терри? А, блин, песик. На заднем плане какие-то нетрезвые голоса что-то доказывают, в них уже слышны нотки агрессии, и я вскипаю.

— Сонь, какой там адрес?

— Да неважно, — она всхлипывает. — Они показали мне… Мне надо заехать в суд скорее. Он сегодня не работает. Они говорят, там миллионы долгов, и квартира, конечно, моя, но половину надо отдать папиному брату.

— Соня, адрес!

— Я уже ушла… — она задыхается. — Занимайся своими делами, пожалуйста. Я сама, Юл. Я оставила им Терри, но ведь это неважно, правда?

Соня: Мои кошмары, мои мечты

Они сначала были такие добрые. Улыбались мне, знакомились, показывали фотографиии и рассказывали о том, какой папа был добрый и мягкий человек. Никого никогда не обижал, злого слова не говорил, ни одной подлости не совершал.

Рассказывали, как он был добр к ним самим — только я никак не могла понять, кто они ему, эти люди? Старушки со стеклянными баночками с супом и холодцом, женщины в золотых серьгах и люрексе, мужчины в тренировочных штанах и майках-«алкоголичках» под рубашками. Совсем другие, не те, которые обычно меня окружают. Даже Ксанка, насколько любит разыгрывать из себя простую русскую бабу, и та все-таки работает в библиотеке. А тут… Я только упомянула, что люблю читать, и они долго шутили на тему «Сонька-то взрослая, а читает как в школе» и вспоминали, когда последний раз держали в руках книгу и какую. Смогли припомнить только какой-то детектив в поезде и «Преступление и наказание».

Я почти не ела от волнения. Водка была мерзкая.

На кладбище я смотрела в глаза портрету и хотела понять — почему? Почему он заботился о других, но не обо мне? Но меня торопили ехать в квартиру на поминки, и в суете я никак не могла найти в себе хотя бы принятие, только грустила все сильнее.

Я пила одну за другой, не чокаясь, в глазах стоял туман — то ли от слез, то ли от алкоголя.

За столом уже не говорили про отца, говорили про огород и пенсию, шутили про жен и правительство, подрываясь покурить на балкон, а я все ходила по квартире, узнавая мелкие черточки своего детства.

Серый песик Терри выпрыгнул мне в руки с книжных полок, с которых мне ужасно хотелось спасти «Сказки народов мира», но я почему-то не решалась.

Голоса и глаза становились все злее.

Выходя из туалета, я услышала «мою хату откусила, сука». И при виде меня все смолкли.

Соседка, которая звонила маме, извинилась и ушла домой.

Я тоже хотела домой, но дядя все время обещал мне, что сейчас-сейчас отдаст документы и ключи, все-все расскажет, покажет, объяснит.

Я даже успела помечтать о том, как буду жить одна в этой крошечной квартирке. Сделаю сама ремонт, куплю новую кровать и буду приглашать гостей или просто читать целыми днями в тишине, питаясь только яблоками и чаем.

А потом начался какой-то кошмар.

Я приехала в суд к девяти утра.

Ночью практически не спала, ворочаясь под слишком тяжелым, слишком жарким одеялом, задремывая на пару минут и просыпаясь с бьющимся от ужаса сердцем.

Юлиан что-то спрашивал, но я то не отвечала на сообщения, только просматривала их, то отделывалась бессмысленными фразами. Маме вообще ничего не рассказала, даже когда она спросила, куда я так вырядилась. Мне казалось, что в суд нужно идти одетой строго, как на собеседование.

Зеленые стены, выщербленные ступени, брызги крови на побелке.

Решетки, автоматы, «ваш паспорт, женщина?»

Из узкого мутного окна видны растущие на газоне елки — странные, искореженные, с вывернутыми стволами и разной длиной веток.

Много плохо одетых и дурно пахнущих людей в узком душном коридоре.

Он заканчивается железной дверью с маленьким окошком, которая иногда с лязгом открывается и оттуда выходят люди в наручниках.

Долго не могла найти, у кого можно узнать хоть что-нибудь. Всем было наплевать: «справок не даем», «все документы на стенде», «вам не сюда». Надо мной сжалилась только девушка из архива, которая сначала гаркнула, что надо знать номер дела, а потом вдруг посмотрела на меня и неожиданно сдалась. Нашла по фамилии и рассказала, что мое дело можно забрать у секретаря судьи.

Я пыталась найти нужный кабинет в этих узких коридорах с казенным линолеумом, металась по холодным лестницам, заглядывала в двери без табличек. Несколько раз возвращалась обратно, натыкаясь на тупики и решетки, испугалась стайки грязных подростков со звериными глазами, зыркающих на меня из-под лестницы.

Расписалась дрожащими пальцами, получила стопку бумаг и узнала, что заседание совсем скоро — его чуть не провели без меня, потому что я «скрываюсь». Я пыталась спросить, узнать что будет, если я не приду. Теперь — ничего хорошего, ответили мне.

Пыталась понять, что написано в деле, но это было на каком-то диком языке. Каждую фразу приходилось переводить с бюрократического на русский и получалось, что я должна отдать половину квартиры и десять миллионов. Каким-то людям — хотя истцом был сводный брат отца, он как-то растворился в хитросплетениях слов, оставив незнакомые мне имена, которым то ли он, то ли отец были должны денег, а теперь почему-то должна я.

Я перечитывала бумаги раз за разом, но понимала все меньше. Страшно было уйти и пропустить появление какой-нибудь еще нежданной неприятности, как будто кто-то будет меня тут разыскивать, чтобы поставить в известность об еще каком-нибудь кошмаре.

И вот в тот момент, когда в глазах уже темнело от духоты и страха, а стены, покрашенные бурой выцветшей краской начали заваливаться на меня, грозя похоронить здесь навсегда…

Появился Юлиан.

В светло-сером костюме, блестящих ботинках, с демонстративно навороченными часами, он шел по коридору и все эти странные враждебные люди расходились перед ним как волны перед Моисеем.