Бальтазар Косса - Дмитрий Балашов

– А ежели Мазо Альбицци не согласится?

– Мазо должен согласиться, у него нет выбора, ибо это в интересах республики. Не получив Пизы, Флоренции не жить! Она задохнется, не имея выхода к морю!

Он продолжал смотреть в сущую тьму, и лицо его, не освещенное светом свечей, замкнутое, вновь деловое лицо казалось совсем мертвым.

XXX

Сразу после смерти Джан Галеаццо Висконти в Милане началась непредставимая возня переворотов, восстаний, свержений и убийств. Кондотьеры дрались друг с другом. Катерина, вдова Джан Галеаццо, отчаянно пыталась и не могла удержать власть, а возрадовавшиеся соседи отхватывали кусок за куском от вчера еще сильного миланского герцогства. Косса также воспользовался ситуацией, вытеснив миланские войска из захваченных ими волостей Романьи.

Успокоив и укрепив захваченные города, Бальтазар Косса помчался в Рим. Ходили слухи, что Галеаццо отравили флорентийцы. Слухи почти невероятные, истиною которых было только то, что проживи великий Висконти еще несколько лет, и с Флоренцией было бы покончено.

Он ехал на этот раз вместе с Ринери, Аретино и Изолани, вез их на «показ» Бонифацию IX. С ним было шестеро хорошо вооруженных слуг, скакавших верхами следом. На дорогах было неспокойно: еще бродили там и сям шайки отставших от своих кондотт и кондотьеров солдат-грабителей.

Стояла весна, и все цвело. Еще не раскалилась земля, и голубой горный воздух бодрил, свободно вливаясь в грудь.

В коляске сидели все свои, и Бальтазар был предельно откровенен, объясняя:

– Нам надо беречь Романью уже не от миланского герцога, а от притязаний Мазо Альбицци и прочих! А во-вторых – помочь Флоренции получить Пизу! Да, да, помочь! Именно теперь, когда Галеаццо нет, а на престоле Милана сидит Катерина Висконти со своим Барбаварой, которого, кроме нее самой, не любит никто!

Ехать порешили не через Флоренцию, а прямо на Форли и далее до Чезены, и уже от Чезены подыматься в горы, на перевал, и дальше на Перуджу, переходя из Тосканы в Умбрию, по горам, мимо озер, через Сполето и Терни, через горы Сабинии – в Рим.

Дорога занимает почти неделю, экипаж трясет на всех выбоинах пути, иногда трясет так, что спутники валятся друг на друга. Сверх того, от долгого сидения затекают ноги, и когда устраивают дневку, кормят и поят коней, все с удовольствием вылезают из обитого кожей нутра, ковыляют, разминая ноги (неизбежно ныряют в придорожные кусты), достают сундучок с провизией, закусывают, любуются красотами окрестных гор и цветущих садов…

Солдаты разводят жидкий костерок. Все, и обслуга и клирики, присаживаются к огню. С прибаутками извлекается мех с вином. Чаша идет по кругу, на время пути исчезают социальные перегородки или, во всяком случае, становятся почти неощутимыми. В припутной деревне купили козьего молока и влажный овечий сыр в плетенке, только что вынутый из рассола. До монастыря, где им надобно ночевать, еще далеко.

Дорога все равно отдых! Отдых от ежечасной битвы жизни, от ненависти и вожделения, от сжигающих нас забот, в борьбе с которыми изобретались человечеством тьмочисленные способы ухода от мира: от бочки Диогена и лесного скрытничества далекой Руси до скитов и монастырей, которые все равно не спасают, ибо страсти не вне, а внутри нас и пребывают с человеком в любой пустыне. Как быть? И слышится горький вздох христианского мыслителя: «Не можем тело-убийцы быти». Мало кому дается с детства свобода от страстей! Мало кто может направить страсти горе, к Богу! (И это – святые.) Прочим, множеству, лишь в старости приходит некоторое успокоение, является возможность глянуть окрест остраненно, незамутненным оком. И то мало кому! И может быть, только в пути, в дороге, отступает от нас бремя страстей человеческих, и являет себя редкий миг оглянуться и узреть несказанную красоту творения Божьего!

Аретино лезет на каменную осыпь, пытаясь достать какой-то цветок, прилепившийся к трещине скалы. Цветок ему не нужен, но нужно движение, нужно выплеснуть из себя скованную коляской радость дороги… Выть может, истинное путешествие надобно совершать (всмотримся в само это слово: путешествие!) только пешком с посохом в руке и торбою за плечами. Или, в крайнем случае, верхом на лошади. С седла шире раскрываются дали, и земля просторнее глядится окрест. А это удивительное ощущение живого! Живого существа под тобою, движущейся конской спины, теплой шеи, жесткой гривы коня, густого запаха конского пота, ощущение самого норова лошади, с которой надобно подружиться, познав все ее привычки и капризы! Мы, нынешние, так редко именно путешествуем, что забыли и самое значение этого слова, утверждающего приоритет пешего пути. Мы даже и говорить с пастухами, последними странниками на земле, разучились!

– Погляди, Аретино, вон туда, на эти синеющие горы, – сказывает Бальтазар, – и ты, Изолани, погляди! Вон туда! Видишь вон ту, самую высокую вершину?

Эта гора – сказка. Сказка наших дней. Там, на вершине, Сан-Марино, крохотная республика, о которой знают немногие! Гору эту невозможно взять. Единственная дорога сильно укреплена, а склоны таковы, что по ним и горный козел не влезет! Да и грабить у них, по сути, нечего. Живут своим трудом, не собирая богатств.

Так вот: тысячу лет назад – тысячу лет!, а может и больше, гора эта принадлежала богатой римской матроне, и, естественно, вовсе была ей не нужна. У нее заболел сын, единственный. И нашелся каменотес Марин, который вылечил мальчика. Дальше, как и во всех сказках: «Бери, чего хочешь!» Он попросил гору. Она отдала, подарила. У Марина была своя мечта: создать такую общину, где все были бы равны, и все трудились. Он подобрал людей, единомысленных с ним, и они ушли на гору. Создали себе законы, чужих решили не принимать. И вот – живут! Проходили века, в Италию вторгались гунны, готы, лангобарды, вандалы, – кого тут только не было! Высаживались Юстиниановы ромеи… И никто их не захватил!

– Не нужны были? – предположил Изолани.

– И да, и нет! Захватывают не только то, что нужно, но и то, что можно, в конце концов и сами люди – тоже товар. Конечно, гору было бы не взять, но можно было зажать их в кольцо, уничтожить посевы, голодом заморить: пусть сидят на горе, пока не сдохнут, да мало ли! Для меня самое удивительное, что они научились передавать свои заветы друг другу. Люди умирают, рождаются новые, но Сан-Марино стоит нерушимо на месте своем. И живут они так же, как встарь. Лепят какие-то горщки, продают… Видимо, далее и неплохо живут!

Кругом – какие-то наши войны, захваты, сражения, костры, тысячи убитых, споры, ссоры… А рядом, и уже тысячу лет, – республика Сан-Марино! Прожившая уже теперь почти столько, сколько просуществовала римская империя. Меня это даже страшит! Видал я многое… И никто, понимаешь, никто не восклицает, не приходит в восторг, не гневает, не рвется непременно уничтожить или непременно прославить их…

Как, Аретино, проживет твоя Флоренция, будучи свободной, тысячу лет?

– Неведомо, что стало бы с ними, имей они то, что имеет Флоренция! – возражает Аретино, нахмурив брови. – За тысячу лет родила ли эта республика хотя бы одного историка или поэта? Они заплатили за свое существование слишком дорогую цену! Цену творческого бесплодия!

Косса усмехнулся и промолчал. Он знал, что Аретино ответит именно так, но он знал и другое. Сколько раз после кровавых абордажей, кутежей и пьяных драк вскипала у рыцарей моря мечта о далеких блаженных островах, где живут люди, не ведающие ни зависти, ни войн, ни воровства. Где круглый год плодоносят деревья, а от аромата цветов кружится голова. Где счастье и тишина, где то, что можно назвать земным раем, и куда надобно только доплыть, досягнуть, Добраться! Что же отрывало от мечты, заставляло возвращаться вновь и вновь к заплеванным кабакам и вонючим портовым шлюхам, спускать в кости все заработанное потом и кровью, своей и чужой, и вновь пускаться в море, грабить чужие города, топить корабли и только иногда вздохнуть вновь о счастливых островах там, за Геракловыми столпами, в океане… Островах блаженных, которых никто не искал, да и не достигал никогда… Не такой же ли остров земной радости эта республика, расположенная на темени гор, где нет своего Данте, ни Петрарки, но есть горсть людей, которые порешили жить, подчиняясь только себе самим, и уцелели! Сумели уцелеть за целую тысячу лет! Скудные поля пшеницы, виноградники, да огородики по склонам горы, да стада коз, овец, коровы, лошади… И – крепость на горе. Неприступная крепость. Которую, к тому же, всегда есть кому оборонять… Уцелеют ли они и впредь, научит ли опыт этой горсти людей чему-нибудь одичавшее человечество?

И не может ли быть так, что наши дворцы и храмы, строки поэтов и картины художников – все это рождается на земле, удобренной грязью и кровью, и не могло бы иметь места на иной, счастливой земле? Быть может, Рай – это когда людям, как Адаму и Еве, не надобно даже одежды и вообще не надобно ничего из надобного нам? Сумел бы Данте воссоздать картины Ада, ежели бы не видел этих картин ежечасно собственными глазами?! Да и он, Косса, ежели бы не стоял, бледнея, с абордажной саблей в руках на качающейся палубе корабля, смог бы стать тем, кем он стал теперь? И чего надобно желать, живя на этой грешной планете?