Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

— Не притворяйся. О ней, твоей ненаглядной, — в голосе Эли слышался упрек, и я понял, почему. Она из кожи лезет, вовсю старается доставить мне удовольствие, занимается со мной оральным сексом, который, может быть, совсем ей не нравится, а я, кретин неблагодарный, не могу с ней просто поговорить. Уткнулся, словно индюк, в окно и мечтаю черт знает о чем.

— Извини, — сказал я.

— Ладно, — уже мягче произнесла Эля. — Ты все еще не можешь забыть ее?

— Не знаю, — признался я. — Наверное, я однолюб.

— Может быть, ты просто привык к ней?

— Может быть.

— Ты давно знаком с ней?

— Очень давно.

— Сколько?

— Тысячу лет.

— А если серьезно?

— Не помню. Очень давно. Наверное, с самого рождения.

— Это тебе просто так кажется. Иногда привычка намного сильнее любви. Она красивая?

— Для меня — да. Хотя, возможно, кто-то и может сказать, что в ней нет ничего особенного. Она невысокого роста, стройная, но непохожа на фотомодель с обложки журнала. У нее красивые глаза и застенчивый взгляд, ее губы всегда немножко улыбаются. И еще — у нее родинка на левой щеке. Не знаю, но мне нравится в ней все. Каждый жест ее люблю. Весь так и трепещу, когда слышу ее голос. Когда говорят о страсти, я знаю, что это — ненастоящее чувство, обыкновенный животный инстинкт, а в настоящем должна присутствовать нежность, понимаешь? Когда я слышу ее голос, я трепещу и волнуюсь, словно перед экзаменом, а когда я вижу ее, меня переполняет нежность, в которой, как в воде, я могу захлебнуться… Не знаю, что это… Наверное, я сошел с ума.

— Тяжелый случай, — озабоченным тоном произнесла Эля. Наверное, ей не очень приятно было выслушивать все это, но виду она, молодец, не подала.

— Тяжелый, — подтвердил я.

— Может, попытаться вернуть ее? Если она любит тебя, значит, она бросит человека, с которым она сейчас, и вернется к тебе.

— Бесполезно, — сказал я. — Даже слышать об этом не хочет. И обо мне не хочет слышать. Она не только разлюбила, она — ненавидит меня. Сказала, что я маньяк, извращенец, чудовище…

— Есть причина?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— Подумай.

— Зачем?

— Если знать причину ее ненависти, можно попытаться сделать так, чтобы она перестала ненавидеть тебя.

— Вряд ли это возможно. Наверное, мы никогда не будем вместе. Никогда, — повторил я и сам испугался этого страшного слова. Никогда — значит, никогда, и даже в вечности я буду одинок. Говорят, что после смерти души влюбленных соединяются там, на небесах, но если она разлюбила меня, значит, моя грешная душа навсегда останется в жутком одиночестве, а душа моего ангелочка соединится с душой голубоглазого брюнета, который пока еще жив и страдает от геморроя.

— Мне так жаль тебя, — сказала Эля. — Бедненький… Что же делать?

— Напиться и забыться! — ответил я, пытаясь придать словам как можно больше беззаботности.

— Ты хочешь напиться? Что ж, иногда это помогает. Давай купим пиво и…

Я не стал уточнять, какое именно пиво собралась покупать Эля, но быстро перебил ее, сказав, что я пошутил и пить мне совсем не хочется.

— Чего же тебе сейчас хочется?

«Нежно целовать складочки ее влагалища и, уткнувшись лицом в раздвинутые ягодицы, вылизывать ей зад», — подумал я, и одна лишь мысль об этом возбудила меня. Жало в штанах мгновенно увеличилось и затвердело, как деревяшка.

— Тебя, — сказал я.

— Прямо в машине?

— Прямо в машине… Прямо на том самом месте, где когда-то стояли шикарные гробы с желтыми мертвецами…

Эля остановила машину, выключила ближний свет, оставив одни габаритные огни. На улице было совсем темно, мы стояли на обочине дороги, и проезжавшие мимо машины пронзали наш катафалк светом фар, словно лазером. Черное небо в одном месте было продырявлено желтым, как лицо мертвеца, кружочком луны.

— Чувствуешь? — сказал я.

— Что? — спросила Эля.

— Запах. Сладковатый запах формалина…

— Нет, не чувствую, — принюхиваясь, Эля смешно сморщила носик.

— Странно. Эта машина давным-давно пропиталась формалином.

— Ничем здесь и не пахнет. Видишь? — Эля дотронулась рукой до бумажной елочки, висевшей на зеркале. — Это — дезик, малиновый, и пахнет в машине малиной, а не формалином или покойниками. Выдумываешь ты все. Скорее здесь будет вонять помидорами или чем-то еще с огорода, но никак не мертвецами. Я тебе говорила, мой отчим — заядлый дачник, целыми днями торчит на своем участке и частенько там ночует.

— Хороший у тебя отчим? — спросил я.

— Да, — сказала Эля. — То есть не очень… Не знаю. Иногда он хороший, особенно теперь, когда я повзрослела, но иногда он кажется мне очень странным. Раньше, мне тогда было лет двенадцать или тринадцать, он ко мне приставал.

— Приставал?

— Ну да. Когда матери не было дома, показывал мне свой огромный член и предлагал поиграть с ним. А я, еще совсем ребенок, в куклы играла. Он тискал меня и обещал задарить сладостями, если я голой лягу с ним в кровать. «Мы просто полежим, и я даже притрагиваться к тебе не буду», — говорил он. Я хоть и играла в куклы, но не была совсем наивной дурочкой. Он ничего так и не получил, хотя каждый раз, когда мы оставались одни, облизывался, словно кот на сметану.

— А что твоя мать?

— Она ничего не знает. Я никогда не рассказывала ей об этом, а потом, когда я повзрослела, он потерял ко мне интерес.

— Да он настоящий педофил, — сказал я. — Гумберт Гумберт. Любитель маленьких и хорошеньких девочек.

— Вроде того, — улыбнулась, Эля. — Надеюсь, Роберт, ты не такой?

— Нет, — сказал я. — Нимфетки меня не интересуют. Мне нравятся взрослые тети.

— Старухи? — обрадованно-игриво воскликнула Эля. — Это тоже болезнь, не могу вспомнить, как она называется…

— О старухах я ничего не говорил, — запротестовал я, но Эля ничего не желала слушать и, дурачась, принялась обзывать меня маньяком, чудовищем и никак не могла вспомнить, как называют извращенца, который трахает древних старух.

— Дурочка ты, — тоже дурачась, сказал я. — Хочешь большой и чистой любви? Тогда полезай в багажное отделение катафалка!

Не говоря ни слова, Эля перелезла через спинку своего сиденья назад. Я последовал за ней. Эля перегнулась через спинку обратно, выключила в салоне свет и заперла обе двери. Прогнувшись и выпятив мне на обозрение свою задницу, она выглядела очень соблазнительно. Я прижался лицом к ее ягодицам, туго обтянутым юбочкой, и даже через ткань почувствовал тепло ее тела.

Эля замерла, а я быстренько стянул с нее трусики и задрал юбочку. Трусики я бросил прямо на пол, где на кусках картона стояли какие-то ящики, валялись грязные мешки и инструменты. Очередной луч пронзил нашу машину, осветив ослепительно белую задницу, с широко раздвинутыми ягодицами, немного вывернутыми от того, что Элин живот находился на спинке сиденья, а голова склонилась к ручнику; чуть ниже тугого колечка — анального отверстия я увидел волнующий разрез и волоски вокруг него. Прижавшись губами к горячему влагалищу, я почувствовал характерный привкус Элиных выделений — горьковатый и немного соленый. Из Элиной груди вырвался протяжный стон, а мне представилось, что я нахожусь в машине не с Элей, а со своей возлюбленной. И машина — не мрачный катафалк, перевозивший в Германии уйму мертвецов, а шикарный внедорожник «Тойота», владельцу которого я только что отрубил голову, и она вместе с телом валяется на земле, у огромных колес.