Ученик якудзы - Дмитрий Силлов

— Так они меня отметелили потому, что я в их глазах враг? — мрачно поинтересовался Виктор.

— Вряд ли, — покачал головой Колян. — Скорее, за то, что в древнем додзё в ботинках был. При входе в японский дом разуваться принято. А ты в ботинках, да еще и в додзё. Дед бы увидел — óру было б на сутки. Причем орёт он жутко противно. Так что уж лучше лишний раз трендюлей схватить, чем его слушать.

Вспомнив о русскоговорящем деде, «братан» заторопился:

— Ну все, побежал я, давай до завтра.

— А ты как же? — спросил Виктор. — Спать-то где будешь?

— За меня не боись, — подмигнул Колян и широко улыбнулся. — У каждого матёрого ниндзи везде должна быть своя нычка — и не одна. Запомни, это основной закон Школы.

Сказал — и растворился в ночной темноте, сгущающейся за дверным проёмом.

Виктор улегся обратно и в широкую щель недостаточно плотно прикрытой сёдзи принялся наблюдать, как черная пелена ночи поглощает угол японской избы, которую Колян называл «старым додзё». Когда у тебя есть в жизни серьезная цель, со сном можно и повременить.

Он точно помнил — в каменной трубе ботинок на нем не было. Значит, тот, с резиновой мордой, обул его и уложил в додзё — мол, не сдохнет от яда, так ученики забьют. Руки марать не хотел, что ли? Или, как покойный Стас, на вшивость проверял?

— Задолбали, суки, — прошептал Виктор, извлекая из рукава украденную палочку-хаси и пробуя пальцем остроту кончика. — Куклой для пинков никогда ни для кого не был и не буду.

Острота была недостаточной для задуманного. Разве что зубами чуть обжать…

Обжать зубами не получилось. По твердости палочка была похожа на железную.

Виктор пошарил по стенам, нащупал что-то типа садовых ножниц и кое-как заточил ими своё оружие.

Тем временем бархатная темнота ночи затопила все вокруг. Виктор осторожно отодвинул сёдзи и выглянул наружу.

Вроде никого. Лишь два овальных подвесных фонаря из рисовой бумаги, закрепленных под маленькими островерхими крышами на специальных столбах, покачиваются в такт порывам ветра, бросая на стены старого додзё причудливые движущиеся тени.

Он, крадучись, вышел из сарая и, стараясь не попасть в освещенную зону, двинулся вдоль стены.

В темноте ночи старое додзё было похоже на склеп, вырубленный из черного мрамора. На мгновение Виктору стало жутко — уж больно сильно этот мрачный силуэт отличался от привычных глазу форм зданий его родины. Веяло от него седой древностью, чужой культурой, и, словно живые, метались по лишенным окон перегородкам тени древних воинов, собственным потом, кровью и страданиями заплативших за своё Мастерство, когда-то в незапамятные времена ковавшееся за этими стенами.

Но ненависть была сильнее страха.

Виктор слишком хорошо помнил самоуверенное лицо молодого японца, нанесшего первый удар. Несомненно, он был лидером группы и по его команде началось избиение. Бывает такое — взглянешь в глаза человека и сразу поймешь — или ты его, или он тебя сломает, вобьет в пол ниже плинтуса, сделает все, чтоб ты сам перестал считать себя человеком. И будешь ты по жизни его сапоги чистить да ворот хэбэшки подшивать, лишь бы не получить очередной порции трендюлей, с некоторых пор тебе положенных и за мнимые провинности, и просто так, оттого, что Великому и Ужасному захотелось кулаки почесать.

— Вот уж хрен тебе! — прошипел Виктор, сжимая в кулаке деревянную заточку и медленно, шаг за шагом приближаясь к раздвижной двери додзё.

Видимо, ни часовых, ни дневальных в японской казарме уставом не предусматривалось. Осторожно, миллиметр за миллиметром отодвинув сёдзи, Виктор ужом вполз в спальное помещение.

В низко висящем бумажном светильнике трепетал крошечный огонек. В его неверном свете лица спящих японцев казались масками трупов. Впечатление усугублялось тем, что все они лежали на спине, вытянувшись по струнке, словно в строю.

«Люди так не спят», — промелькнуло в голове Виктора. Промелькнуло — и пропало. Лишние мысли ни к чему, когда ты уже все для себя решил, просчитал и наглядно представил, как оно будет на самом деле.

Тот самый японец лежал первым в «строю». Похоже, он и вправду был либо ведущим учеником, либо кем-то типа армейского сержанта. Даже во сне его лицо было надменным и самодовольным. И хотя для европейца с непривычки бывает сложно отличить, кто есть кто среди нескольких азиатов, «своего» японца Виктор узнал сразу.

Он не тешил себя надеждой, что ему удастся подкрасться настолько тихо, что японец не проснется. Кто-нибудь по-любому либо шорох услышит, либо сквозняком от распахнутой сёдзи кому-то в пятки надует. По закону подлости все равно кто-то, да очнется, заорет и разбудит остальных.

Виктор сделал ставку на другое.

Если не красться, а быстро подойти к спящему человеку и ударить, тот просто не успеет прийти в себя со сна. Уж пара секунд-то у него есть наверняка. Больше и не надо.

Виктор сделал три шага, коротко замахнулся и, одновременно падая на колено, сверху вниз воткнул черный стержень в глаз спящего.

Почти воткнул…

Заточенное острие замерло в миллиметре от цели.

Потом запястье взорвалось болью. Словно не в подставленную ладонь оно угодило, а в железный ухват врубилось со всей силы.

Рука онемела. Палочка для еды вывалилась из ослабевшего кулака. А снизу, с пола в лицо Виктора неприятно скалился японец — словно оживший череп вурдалака в предвкушении свежей крови.

— Дзантин, — сказал японец.

И ударил.

Указательным пальцем свободной руки в солнечное сплетение…

Наверно, если бы в помещении было чуточку посветлее, тренированный до немыслимой твердости кончик пальца с деформированным от набивок ногтем подобно пуле пробил бы нервный узел и желудок, вызвав паралич дыхания, коллапс и внутреннее кровоизлияние. Какая разница, от какой из трех причин умирать?

Но Виктору повезло. Если это можно назвать везением.

Удар пришелся немного выше…

Грудина резко подалась назад, выдавив воздух из легких. Виктора отбросило, словно он действительно напоролся на пулю, а потом приложило спиной и затылком о стену.

И снова пришла боль.

А вслед за ней — голос.

Тот самый, которого так не хватало Виктору в прошлую встречу с учениками Школы.

Пересилив себя, он разогнулся и с усмешкой смотрел на приближающегося японца, который, по всей видимости, собирался исправить свой промах, специально неторопливо, словно клинок меча, занося выпрямленную ладонь для последнего удара…

Голос стремительно нарастал, погребая под собой всё, что было Виктором, будто поток раскаленной лавы, вырвавшийся из жерла вулкана и стремительно заполняющий старое русло, выжженное предыдущими извержениями…