Наша встреча роковая - Анастасия Туманова

Говорил полковник негромко, не глядя ни на кого из присутствующих, ровным, невыразительным голосом, и казалось, что он повторяет давным-давно выученную наизусть и хорошо знакомую всем молитву. Тост и слушали как молитву – уважительно и безразлично. Миша Вересов, уже избавившийся от своей повязки на руке, ожесточенно барабанил пальцами по скатерти, хмурился. Ротмистр Сокольский курил, то и дело поглядывая на пустую эстраду. Повязки на его голове уже не было, и длинный, едва подживший сабельный шрам косо тянулся через лоб. Когда тост был окончен, Сокольский молча выпил кисловатое крымское вино и, поставив бокал, прикурил новую папиросу. Неожиданно поднявшийся гул восторженных голосов заставил его вздрогнуть и повернуть голову. На эстраде появились музыканты – двое гитаристов и пианистка, немолодая женщина в потрепанном бархатном платье и с испуганным лицом. Их приветствовали бодрыми аплодисментами. Но аплодисменты эти превратились в ураган, когда вслед за музыкантами на эстраду быстрым, порывистым шагом взошла певица.

– Добрый вечер, господа, – коротко сказала Надин Белая, подойдя к краю эстрады.

Ответом ей был дружный рев мужских голосов: более половины сидящих за столиками встало, салютуя певице бокалами. Она спокойно, сдержанно улыбнулась, кивнула. И, сделав шаг назад, в глубину эстрады, взглянула на музыкантов. Короткий всплеск клавиш рояля, которым мягким вздохом ответили гитары, заставил умолкнуть весь ресторан. Сокольский опустил папиросу. Его сосед по столу, невысокий круглолицый штабс-капитан со смешными веснушками на вздернутом носу, вздрогнул после первых же звуков сильного звонкого голоса, повернулся к эстраде всем телом – и более уже не сводил взгляда с певицы.

Целую ночь соловей нам насвистывал,Город молчал, и молчали дома.Белой акации гроздья душистыеНочь напролет нас сводили с ума.

Город умыт был весенними ливнями,В темных каналах дрожала вода.Боже, какими мы были наивными,Как же мы молоды были тогда…

За столиками повисла тишина. Налетевший с моря ветер приподнял концы кружевной шали певицы; она небрежным движением удержала их, и в вечернем свете слабо блеснули перстни на смуглых пальцах. Худое темное лицо с опущенными ресницами выглядело бесстрастным, почти равнодушным; казалось, вовсе не ей принадлежит сильный, полный боли и страсти, дергающий за сердце каждой нотой, каждым чистым звуком голос.

Годы промчались, седыми нас делая.Где чистота этих веток живых?Только зима да метель эта белаяНапоминают сегодня о них.

В час, когда ветер бушует неистовый,С новою силою чувствую я —Белой акации гроздья душистыеНевозвратимы, как юность моя…

Надин Белая окончила романс чуть слышным, надломленным вздохом, опустила голову с иссиня-черным гладким узлом волос. И подняла ресницы, лишь услышав гром аплодисментов. Странно, необычно смотрелись на смуглом лице ее светлые, серые глаза. На восторги публики Надин не улыбнулась. Позволила поцеловать руку двум-трем офицерам, о чем-то коротко переговорила с подошедшим полковником Инзовским и, кивнув музыкантам, сразу же начала новый романс.

Инзовский вернулся за стол. Его всегда спокойное, холодноватое лицо было взволнованным.

– Потрясающая женщина, господа! Так молода – и так держится, так поет… Ей ведь нет еще и двадцати! Если бы не эта проклятая война… Бардин, что с вами? Барди-ин! Владимир Николаевич! Володя, очнитесь же! Ну, господа, бесполезно… и этот пропал. А вы, Сокольский, отказались от пари!

– Глупо спорить, заранее зная, что вы будете правы, – не поворачивая головы, отозвался Сокольский. – Эта цыганка делает со всеми вами что хочет.

– А над вами, стало быть, ее чары не властны? – со смехом подначил Вересов.

– Стало быть, так, – пожал плечами Сокольский. Но его зеленоватые сощуренные глаза из-под сросшихся бровей посмотрели на Бардина весьма недобро. Инзовский заметил этот взгляд, покачал головой, но ничего не сказал.

Молодой веснушчатый Бардин между тем, похоже, не слышал ни слов полковника, ни смеха офицеров. Весь подавшись вперед, он во все глаза смотрел на певицу. Его полуоткрывшиеся губы чуть слышно шептали что-то, на лице застыло недоверчивое удивление.

– Вересов, скажите мне, что я не сплю, – вдруг хрипло потребовал он посреди романса.

– Вы не спите, господин штабс-капитан! – убежденно заявил поручик. – Сна ни в одном глазу, клянусь честью! Это греза наяву!

– Воистину… Дина! Дина Дмитриева с Живодерки – здесь?!

– Кто? Как вы сказали? Дина? Так вы знакомы, вы знаете ее? – изумленно спросил Вересов.

Сокольский резко поднял голову. Повернулись даже от других столов.

– Кажется… кажется, знаком… – Бардин вдруг стремительно встал, чуть не уронив стул, и, не заметив этого, зашагал к эстраде. Инзовский с Вересовым переглянулись, Сокольский хмуро усмехнулся, снова опустил голову. Мрачно спросил:

– Откуда вы взяли этого фата, полковник? Первый раз за последние два года вижу новую офицерскую форму английского сукна. Держится как высшее начальство, а наружность… весьма и весьма тыловая. Не ранен, денег много, готов платить за всех, а ведь тут недешево… Где, вы говорите, этот м-м… штабс-капитан Бардин воевал?

– Много где, – уклончиво ответил Инзовский. – Не ищите с ним ссоры, Сережа, Бардин этого, поверьте, не заслуживает.

– В самом деле? – усмехнулся Сокольский. Но больше ничего сказать не успел, потому что ариетка Вертинского на эстраде прервалась на полуслове, и раздался отчаянный крик певицы:

– Володя?! Володя Бардин?! Боже мой!!!

Загремели стулья, послышались удивленные возгласы. Надин Белую видели в этом ресторане уже месяц, и никто ни разу не слышал от нее такого истошного вопля. А на эстраде Бардин склонился над рукой певицы, а та, всхлипывая и неловко вытирая глаза краем шали, целовала его в голову. Потом же произошло небывалое: Бардин, сойдя с эстрады, протянул руку Надин, и та, спрыгнув вниз, направилась вслед за офицером к столику.

– Ну и ну… Как, однако, быстро! – усмехнулся Сокольский, видя приближающихся Бардина и Дину. Инзовский метнул на него сердитый взгляд, но сказать ничего не успел.

– Так вы живы, Володя, живы! Как я рада вас видеть, какое это счастье! – Певица опустилась на отодвинутый Бардиным стул. Ее смуглое строгое лицо сейчас было освещено счастливой улыбкой, и Дина казалась совсем девочкой. – А вы как пропали в восемнадцатом, так и ни слуху ни духу, ваша матушка все время плакала, говоря о вас…

– Мама жива?

– Минувшей зимой была жива и здорова, Катя с мужем при ней, они так никуда и не уехали… Извините меня, господа! – наконец опомнилась Дина, поворачиваясь к озадаченной офицерской компании. – Но такая встреча, так неожиданно… Мы, видите ли, знакомы еще по Москве, соседи, Володя – с Малой Грузинской, я – с Живодерки… Они с моим братом вместе оканчивали реальное, дружили… А потом – война, революция… и вот! Кто бы мог подумать, боже!