Закон абордажа - Игорь Недозор

Мулатка мрачно усмехнулась, сбросила крышку с деревянной посудины и зачерпнула полную горсть толченого красного перца.

Вот теперь, братцы, добро пожаловать…

Глава 11

3342 год от Возведения Первого Храма, ночь 14-го числа месяца аркат.

Стормтон, Ледесма.

Как и в прошлый вечер, и неделю и месяц назад, пираты шумной и галдящей толпой заполняли портовые таверны, держась с таким высокомерием и заносчивостью, что могли бы показаться смешными — если бы кому-нибудь из горожан пришла в голову блажь покончить свои земные счеты, смеясь.

На головах у них была пестрая коллекция всевозможных головных уборов, где драная фрисландская зюйдвестка соседствовала с хойделльской треуголкой, а эгерийская широкополая шляпа — с дорогим шелковым клетчатым платком арбоннского офицера. Обувь — от плетенных из пеньки сандалий до ботфорт дорогой кожи, хотя многие были босиком. Широкие мешковатые штаны до колен вытертые и штопанные — как у обычных матросов, и поверх них — яркие, кричащих расцветок шелковые рубахи и множество драгоценностей на мозолистых лапищах.

Оружие в большом числе сверкало за широкими кушаками дорогой материи.

Таверна «Пьяный кашалот» была забита под завязку. В углу большая компания матросов резалась в кости, поминутно передавая друг другу монеты. Остальная публика — портовые грузчики, матросы, рыбаки — все пили, обсуждали последние новости, пересказывали анекдоты, уделяли внимание разносчицам.

Со всех сторон доносилось приглушенное.

— …А я ему прямо и сказал: «Извини, Молдер, ты как знаешь… Я „человечиной“ сроду не торговал, поэтому рабов забирай и сам грех на душу бери, а я свою долю в золоте возьму»…

— …Ну тут уж второй идальго взвился: «Федериго, — говорит, — ты уже совсем ум потерял! Кто ж поверит, что на нашей посудине было сорок арробов в золоте?! Ты, — грит, — воруй, да меру знай!» А я так к рылу молодого кулак подношу и говорю…

— …Ну побойся Элла — да какие деньги? Ну откуда у нас, приятель, деньги возьмутся? Что и бывает, так всё девкам веселым да трактирщикам переходит. Я ж помню: капитан Реведж был не хуже нас с тобой, а помер — так похоронить не на что было…

— …Вот мы всей толпой к капитану и завалились, и говорим: «Извини, Торм, мы тебя, конечно, уважаем, но в консорте с Тирдалом больше плавать не собираемся: себе дороже»…

— …С левого борта семнадцать досок поменяли, да еще, считай, бизань на дрова ушла. А с правого — ты не поверишь! — плотник потом прямо сел: только полпальца не хватило, чтобы насквозь днище пропороть. Вот что такое Белый риф!..

— …Вот, слушай: встретились раз в веселом доме флибустьер, инквизитор и сборщик податей…

Длиннорукий старый пират, с татуировкой на лысой голове — арбоннский грифон, несущий в когтях пушку — и с золотой серьгой в ухе, вразумлял молодого приятеля:

— Э, не скажи, брат! Эгерийцы тебе честь по чести башку смахнут на плахе, как лорду какому. А у нас как? Посыпятся твои косточки в ров помойный — ворон потешить да крыс порадовать…

— Почему это?

— А ты чего, не знаешь, что ли? Если в городе вешают, ну, на рыночной площади там или еще где в приличном месте, то долго висеть не будешь: летом через три дня снимут, и то много, ну, зимой, может, подольше — пока для нового постояльца место освобождать не надо. — Матрос наставительно поднял палец. — А если на стене или на перекрестке — или в доках, как нашего брата вольного морехода, — то это надолго: пока не сорвешься. А до тех пор виси, стену украшай собой, на потеху народу честному — как чучело какое! Тьфу, и подумать-то про такое — срам один…

Боцман Гвенн Банн сильно на выпивку не налегал. Надобно было готовиться к отплытию. Если что не так, Бесстыжая по головке не погладит. Да и собственная благоверная на орехи даст. Отлучился всего на часок-другой с «Акулы» — и будет. Он же не желторотик какой и не пропойца, чтоб на выпивку налегать. Больше так, из уважения к традициям. Отвальная есть отвальная.

Однако и ему было интересно послушать рассказы о кораблях с матросами-зомби, которые видели только обреченные люди, да и то лишь в глухую полночь, о различных магических предостережениях, которые понадобятся в столь далекой от защиты духов-покровителей земле, об эгерийцах, частенько встречавшихся в Темном заливе, и о том, какую тактику лучше всего применять в подобных стычках.

Большей частью пересказывались старые легенды. Пираты пытались перещеголять друг друга рассказами о вампирах, русалках, морских подводных городах, о проклятом корабле-призраке…Как водится, вспоминали светящиеся колеса, что видят в глубинах морей, кракенов-архитеутисов, Старуху Конитт, старшую дочь самой Ахайды, что катается на штормовых волнах и расчесывает свои космы гребнем из человеческих костей, и сыновей ее, «морских дедов», что на прибрежных отмелях пасут русалок и иногда, переодевшись моряками, приходят в портовые кабачки пропустить стаканчик — их безошибочно распознаешь, ибо расплачиваются они старинными монетами, поднятыми их подопечными с затонувших судов.

Поминали, что, мол, в последнее время частенько замечали в разных городах Изумрудного моря самого Барона Сабади, что являлся то под видом арбоннского красавца-шевалье, перед которым не устоит даже монашка, то одноногого старого моряка с попугаем на плече и деревяшкой, украшенной резьбой и золотой инкрустацией, то нахального мускулистого нищего, пристающего к прохожим с требованием подать ему миллион золотых, — то есть во всех своих трех земных ипостасях. Все согласились, что это не к добру.

За Сабади вспомнился сам собой и Рагир Сын Смерти — ибо многие свято верили, что Барон этом пирату благоволит особо. После Туделы сколь многие вольные добытчики готовы были глотку перегрызть ему, бросившему товарищей на расправу эгерийцам. Но тот жив и здоров, а молва уже винит погибших: де сами устроили на берегу резню со стрельбой, так что капитану и не осталось ничего, как уйти с товарищами, бросив к тому же часть сокровищ.

Боцман, привычно ругнув треклятого капитана «Ибн-Химмара», скосил глаза на стойку. Там, уткнувшись в кружки с рисовым пивом, расположилось несколько человек.

В двух шагах от стойки, за деревянным столом с зарубками по краю, опустив на глаза шляпу, украшенную пером гуакамайи, сидела молодая женщина в эгерийском морском мундире и штанах с позументами поверх парусиновых сапог. На столе стояла бутылка лучшего рома во всем Маре-эль Смарагдос — куридийского «золотистого».

Игерна, а это была именно она, знала, что Мамаша всегда держит на всякий случай парочку бутылок этого дорогого для обычных посетителей пойла, и поэтому не упускала случая, бывая на суше, завернуть именно к ней и опрокинуть стаканчик. Но, судя по тому, что бутылка была почти пуста, одним стаканом не обошлось.