Джун и Мервин. Поэма о детях Южных морей - Олесь Бенюх

Седрик был уже далеко. И высоко. На земле мерцали еще кое-где цепочки уличных фонарей. Океанские лайнеры, супертанкеры, почтенные сухогрузы казались отсюда игрушечными. Мертвые причалы. Мертвый город. Мертвое море…

И почти тотчас же Седрик увидел солнце. Багровый факел его осветил полнеба ярким пламенем. Под крыльями самолета показались легкие облачка, легкие и светлые, неслись они куда-то, влекомые ветром. Их становилось все больше и больше, и вот они закрыли землю плотной пеленой. Седрик обычно не получал особого удовольствия от вождения автомобиля или самолета. Но сейчас ощущение полета — это плавное скольжение по воздуху, когда мотор выключен и легкий самолетик словно птица парит в воздухе, захватило его. «Шарлотта и Дэнис, как далеко вы сейчас от меня, друзья мои! Не знаю, как ты, мой старый дружище Дэнис, но Шарлотта, наверняка, почувствует в эту минуту, что я тепло вспоминаю вас и мысленно обнимаю… Удивительно, как редко оказываются рядом друзья — именно тогда, когда они должны быть рядом…»

Седрик вспомнил недавний разговор с Джун. «Ты когда-нибудь вспоминаешь мать?» — спросил он дочь. «Очень часто, папа. Но я смутно помню ее. Когда я думаю о маме, я не представляю себе конкретного человека, просто возникает чувство тепла, света и радости». — «А что бы ты сказала, если у тебя появилась бы… новая мать?» — «Мне новая мама не нужна. Мама может быть только одна. Если же ты думаешь о Шарлотте, ваш брак был бы мне по душе. И она была бы мне не мамой, а старшей сестрой».

Удивительно, как быстро бегут годы. Кажется, недавно укладывал он в кроватку рядом с малышкой Джун куклу. И вот она уже размышляет как взрослая женщина… Что ж, Шарлотта будет отличной сестрой его Джун, заботливой и строгой, любящей и требовательной.

О чем-то его настойчиво запрашивала служба контроля веллингтонского аэропорта, запрашивала уже в третий раз. Седрик не отвечал. Он жадно рассматривал землю, появившуюся в просветах облаков. Она была желто-зеленая, теплая, родная. Она звала, манила, притягивала к себе настойчиво, неодолимо.

И она неумолимо надвигалась, становилась все больше, все ближе…

— Азиатская Венеция! — восхищенно проговорил Дылда, глядя из окна автомобиля на проносившиеся мимо улицы Бангкока. — Смотри, смотри, золотища-то сколько на куполе! Не иначе королевский дворец.

— Это храм Ват-Пиксайжат, — сказал сидевший за рулем лейтенант из американской военной администрации, согласившийся подвезти Мервина и Дылду Рикарда от аэропорта до центра города.

— Еще один канал! — Дылда толкал Мервина локтем в бок, вертел головой то влево, то вправо. — А сколько джонок, сколько разных лодок! Вот бы прокатиться!

— За десять дней отпуска можно успеть слетать на Луну и вернуться на Землю, не то что на лодке по каналу прогуляться, — раздраженно сказал Мервин.

— У тебя после ранения хроническая хандра — огрызнулся Дылда.

Облокотившись на спинку переднего сиденья, он спросил американского офицера:

— Что бы нам здесь еще посмотреть, кроме храмов и каналов?

— Все зависит от того, каковы ваши вкусы, наклонности и содержимое кошельков. Можно сходить на экскурсию в один из университетов. В Таммасарт, например. Хотя недавно красным агитаторам удалось спровоцировать там студенческие беспорядки.

— Учебные заведения нас почему-то не очень волнуют, — усмехнувшись, сказал Дылда. — А вот за информацию о других заведениях мы были бы признательны.

Лейтенант достал из ящичка на панели управления брошюру, протянул ее Дылде:

— В этом путеводителе упомянуты все места, которые могут заинтересовать наших фронтовиков.

Машина шла теперь вдоль широкой улицы, по сторонам которой тянулись витрины магазинов — ювелирных, продуктовых, универсальных. Заметно гуще стал поток автомобилей. Шумная, пестрая, разноязыкая и разноплеменная толпа текла по тротуарам. Был ранний вечер, зажигались первые огни.

— Путеводитель — это не то, — разочарованно протянул Дылда. — По тропам, указанным в нем, до нас прошли десятки тысяч. Вот если бы вы нам указали не столь проторенные тропы… Ну, скажем, такое местечко, где девочки хорошо знают свое дело…

— Этим я не интересуюсь, — холодно и отчужденно произнес лейтенант.

Дылда хмыкнул, потупился.

Мервин смотрел в окно и не слушал, что говорят. После ранения прошло больше месяца. За все это время он не получил от Джун ни письма, ни открытки. Несколько раз пытался связаться с ней по телефону из госпиталя, и всякий раз телефонистка отвечала одно и то же: «Извините, сэр. Заказанный вами номер не отвечает». За день до выхода из госпиталя случилось совсем непонятное: несколько его последних писем, адресованных Джун, вернулись с пометкой: «Адресат выбыл. Новый адрес неизвестен».

Ясно как день, что это какое-то недоразумение. Но, пока оно разрешится, он будет отрезан от Джун, от ее писем. Казалось бы, ну что такое слова — даже слова признания, любви, если они посланы на листке бумаги с другого конца света? Ведь ты не видишь при этом лица их пославшей. И долететь до тебя они могут при обстоятельствах совсем иных, чем при которых писались, — как свет от умершей звезды. Но Мервину слова Джун были нужны не просто как очередное подтверждение ее чувств. Они нужны ему, чтобы пережить все страшные ады войны, пережить и остаться самим собой. Они нужны ему — и именно сейчас — как морфий тяжко раненному в критический момент. И какое мучение, какое нечеловеческое мучение, когда он его не получает!..

— Где-то я недавно читал о местном «приюте» любви. Вот туда я вас, пожалуй, доставлю, — неожиданно сказал лейтенант, свернул с проспекта в боковую улочку и вскоре остановился у входа в приземистое каменное здание. — Скорее всего это здесь. Желаю повеселиться! — Он с неприязнью посмотрел на Дылду и Мервина.

Несколько секунд — и его машина растаяла в густых синих сумерках.

— Всякий раз, когда я теперь встречаю американца, — вполголоса произнес Дылда, глядя в ту сторону, где исчез автомобиль, — я вспоминаю того, там, в сарае… И мне все мерещится, что они знают, кто его убил. Тебе не страшно?

Мервин ничего не ответил.

Та часть улицы, в которой они оказались, выглядела пустынной, заброшенной. Перед домом не горел фонарь, не видно было света и в окнах. Было здесь так удивительно тихо, словно они находились где-то далеко от одной из главных артерий большого города. Вечерний воздух тропиков был пропитан терпкими, дурманящими запахами.

Парадная дверь оказалась незапертой, и они вошли. Тусклая лампочка освещала три-четыре ступеньки, ведущие вниз. За второй, более массивной дверью их встретила молодая женщина в длинном синем платье. Она приветливо улыбнулась, отчего ее косенькие миндалевидные глаза стали еще уже, и сказала по-английски с милым акцентом: