Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Нет, сильно изменился за последнее время Петро в глазах Андреева. Даже походка стала другой. Раньше Петро шагал по земле как-то бездумно и легко, а сейчас ступал тяжело, раздумчиво, будто на плечах непомерная тяжесть, будто забота отняла былую легкость.

И такой Петро больше нравился ему. Сейчас, наблюдая исподтишка за ним, переживал непередаваемую радость из-за того, что рядом с ним находится такой хороший друг. Что ж поделаешь — такое прилипчивое сердце было у Григория.

2

Бойцов разместили по хатам. На совете командиров решили устроить суточный отдых. Пусть люди выспятся, подкрепятся хорошенько, приведут себя в порядок.

Со стариком-проводником распрощались тепло. Петро перед строем объявил ему благодарность. Старик прослезился, долго сморкался в тряпку, силился что-то сказать, но не смог от волнения.

— Прощайте, сынки, — сказал кланяясь бойцам. — Возвращайтесь, будемо ждать.

— Вернемся, папаша, — заверил Петро. — Обязательно вернемся.

Григорий и Петро долго мараковали, как отблагодарить старика, и наконец сошлись на одном: отдать ему кисет Семена Тюрина. Проводник не взял, но Андреев принялся убеждать:

— Возьмите, дедуся. Это не простой кисет. Это кисет нашего друга, а друг похоронен в этих лесах. Берите и верьте нашему слову: мы вернемся. А вы посмотрите на кисет, вспомните нас, наше твердое обещание. Может, полегчает на сердце. Возьмите кисет, не обижайте нас.

Старик принял кисет из рук Андреева, запрятал за пазуху — в самое надежное место, попрощался с бойцами и, тяжело опираясь на батожок, сильнее прежнего сгорбившись, поковылял в обратный одинокий путь.

— Жди нас, папаша! — крикнул вслед Игонин. Старик обернулся, помахал шляпой, перекрестился. И двинулся дальше. Вскоре его сгорбленная фигура затерялась среди мелкого березняка, который отгораживал деревню от кондового хвойного леса.

Григорий и Петро, после того как проводили старика и распустили по хатам бойцов, остались вдвоем, пожалуй, впервые за последние дни. В хату не пошли, а выбрались огородами на бережок сонной, заросшей у берегов кувшинкой и ряской речушки и уселись на траву. Саша хотел было идти с ними, но остановился в нерешительности у хаты: возможно, у командиров секретный разговор, которому он может помешать. Так и остался стоять у хаты на тот случай, если вдруг потребуется. Все-таки связной из Саши получался исправный.

Но у друзей никаких военных секретов не было, просто им захотелось остаться одним, тем более у Игонина был к Григорию разговор. К нему Петро готовился исподволь, да вот все никак не мог начать, настолько это был трудный разговор, но и очень важный, конечно. Да и мешали постоянно, а Петро не хотел, чтобы слушали другие, он нуждался только в поддержке или совете Гришухи, которого любил и которому верил, как самому себе.

И вот сейчас, подняв камушек и бросив его в речушку — камушек упал на широкий лист кувшинки и застрял на нем, — Петро сказал:

— Я, понимаешь, много думал, а сам не могу решить, правильно ли думал. Об этой войне. Кто мы с тобой такие?

— Люди, — улыбнулся Григорий. — Советские люди.

— Это ты мне про политграмоту. Ясно, что советские. Вот я, Петро Игонин, двадцатого года рождения, в жизни еще не успел ничего сделать, хотя за все хватался, всего хотел. Вот я, скажи откровенно, могу вступить в партию?

— В партию? — Григорий повернулся к Петру. — Ты серьезно?

— О таких вещах я говорю только серьезно. Учти!

— Откровенно? Не знаю, Петро.

— То-то и оно. А я поскитался эти дни по лесу, понаблюдал за людьми. В мирной обстановке все мы хорошие. Плохим легко прятать плохое. С виду вроде человек ничего, свойский, языком молоть мастак, вот как тот Шобик. А попали в лес, хлебнули горя, сразу обнажилось, дрянь наружу и вылезла.

— К чему это ты? — не понял Андреев.

— А ни к чему. Если уж говорить, то обязательно уж к чему-то? Возьми капитана Анжерова. Таким людям цены нет, я за таких на все муки пойду, лишь бы они жили. А пуля, она не выбирает. Нет Анжерова, а я на него походить хочу. Вот вы тогда на собрание ходили, а я чуть не плакал от обиды.

— Кто же тебя обидел?

— Меня? Еще нет такого человека, который бы мог обидеть Петьку Игонина. Я сам себя обидел, сам себя обожрал. Тогда я подумал: мне надо туда, где капитан с Гришухой, обязательно надо. Но за что же меня принимать в партию? Возьмут и опросят: скажи, Игонин, какое ты доброе дело совершил в жизни? Какое? Однажды тетку из воды вытащил, тонула бедняга. И все? «Маловато», — скажут. Ну а насчет идейности? Хватит у тебя ума разобраться во всем и помочь разобраться другим, беспартийным, не свихнешься ты на крутом повороте.

— А сможешь ты без страха умереть за все это, если потребуется? — подхватил Григорий.

— Это самые трудные вопросы, — вздохнул Петро. — Я, конечным образом, могу ответить: выдержу, не свихнусь, будьте спокойны. Себя-то я знаю. Да вот беда: ничем я еще это не доказал. Правильно?

— Не совсем.

— Как «не совсем»?

— Ты, командуешь отрядом, разве этого мало?

— Чудак ты, Гришуха! Какая же в том моя заслуга, стечение обстоятельств, вспомни-ка. Мы оказались рядом с Анжеровым в лесу, он только нас и знал. Поэтому нас и приблизил. Были бы у него другие знакомые, других бы приблизил. Вот и все. Раньше-то мы его недолюбливали, да и побаивались малость.

— Но не каждый смог бы командовать! — возразил Андреев.

— Ерунда! Любой бы справился на моем месте, с такими ребятами все можно.

— Погоди, если любой, значит, и Шобик бы справился?

— Ну, ты про Шобика брось!

— А Феликс?

— Феликс, понимаешь, ничего парень, башковитый, но... Стоп, стоп, ты что хочешь этим сказать?

— Я уже сказал. Догадывайся!

— Ох и хитер ты, Гришуха! — засмеялся Петро. — Подвел к точке!

Немного помолчали, Петро опять бросил в речку камушек и опросил:

— Значит, рано мне еще в партию?

— Я этого не сказал. Я ведь об этом тоже думаю, тоже собираюсь в партию. Подождем немного: до своих.

— Подождем до своих, — согласился Игонин. — А свои уже скоро! Скоро, Гришуха!

Они поднялись, медленно зашагали к хате, где их поджидал Саша.

От деревни до маленькой станции со странным названием Старушки оставался один форсированный дневной переход. По, словам кума старика-проводника, на станции (там раньше был леспромхоз) сидит безрукий комендант Богдан, принимает выходящих из леса и поездом направляет в Калинковичи, а оттуда — в Гомель. В Гомеле наши, об этом кум имел верные сведения. Такие же верные, как то, что он Василь Храпко, а не какой-нибудь босяк.

Игонин загорелся нетерпением. До своих недалеко, рукой подать, а они будут здесь прохлаждаться целые, сутки? За сутки до Богдана можно добраться!

Длительную передышку Игонин отменил. День разделил пополам: первую половину отдыхать, после обеда — в путь! Досыпать — после войны.

В полдень поднял отряд по тревоге и повел в дорогу. В головное походное охранение назначил Миколу со взводом. Микола и Феликс шли впереди взвода и разговаривали. Обо всем на свете. Оба когда-то кончили десятилетку, у обоих было о чем поговорить. В горячем разговоре и дорога короче. Здесь она делала крутой поворот — выгибалась коленом. Миновали крутой излом и оторопели. Навстречу двигалась колонна немцев. Офицер на вороном жеребце гарцевал впереди, без нужды горячил коня. За ним, не держа почти никакого равнения, брели солдаты и галдели. Их было чуть поменьше роты. На вооружении у большинства винтовки. Какая-нибудь саперная команда. У Миколы ноги будто вросли в дорогу. Феликс схватил его за рукав, бледнея.

Немецкий офицер в фуражке с высокой тульей круто натянул поводья. Жеребец взвился на дыбы и заржал.

Микола оттолкнул Феликса и резанул из автомата прямо по брюху жеребца. Лошадь рухнула, придавив офицера. Гитлеровцы смешались, открыли беспорядочную стрельбу, залегли прямо на полотне дороги, а некоторые сползали в кювет, карабкались на бровку, ища места поудобнее.

Залегли и бойцы. Феликса Микола послал к Игонину. Петро и без донесения отлично понял, что головное охранение столкнулось лицом к лицу с противником. Послал на подмогу еще один взвод.

— Ну, дорогой товарищ, — обратился к проводнику, — выручай. Не везде же проклятое болото. Есть же тропки?

У Игонина родилась мысль повторить маневр капитана Анжерова. Тогда он мудро предусмотрел, послав Петра со взводом автоматчиков в тыл немцам. Не сделай этого, еще неизвестно, кто бы вышел победителем.

Проводник, невзрачный мужичишка лет сорока, как услыхал стрельбу, так затрясся от страха. Трепало несчастного, словно в приступе лихорадки: зуб не попадал на зуб.

— Н-нет т-тропок, — лепетал он. — П-п-пустите, у м-меня д-дети.