Вспомни о Флебе - Бэнкс Иэн М.

Ведь в конечном счете они были рациональны. Они сначала слушались здравого смысла, а потом уже – эмоций. Не требуя никаких доказательств, они верили лишь в то, что у жизни есть цель, что существует нечто, переводимое на разные языки как «Бог», и что этот Бог желает лучшей участи для своих созданий. В настоящий момент они сами пытались реализовать эту цель, считали себя руками и пальцами Бога. Но наступит время, и они спокойно смирятся с тем, что ошибались, что наведение окончательного порядка им вовсе не по плечу. Тогда они успокоятся и обретут свое место во Вселенной. Галактика с ее многочисленными, разнообразными цивилизациями ассимилирует их.

С Культурой все обстояло иначе. Хорза не видел конца ее политике непрерывного и все возрастающего вмешательства в дела других. Культура легко могла расти вечно, потому что у нее не было никаких естественных ограничителей – как раковая опухоль, взбесившаяся клетка, в генетическом коде которой отсутствует «выключатель», Культура будет расширяться, пока кто-нибудь не остановит ее. Сама по себе останавливаться она не собиралась: значит, ее должен остановить кто-то другой.

Именно этому делу он давным-давно и решил посвятить себя, думал Хорза, прислушиваясь к монотонному гудению Фви-Сонга. Делу, которому он больше не сможет служить, если не сумеет уйти от Едоков.

Фви-Сонг разглагольствовал еще некоторое время, потом сказал что-то господину Первому, и его носилки развернули, чтобы пророк мог обратиться к своим последователям. Большинство из них были явно больны либо имели болезненный вид. Фви-Сонг перешел на местный язык, неизвестный Хорзе, и теперь читал что-то вроде проповеди. На приступы рвоты, случавшиеся с кем-нибудь время от времени, он не обращал внимания.

Солнце все ниже опускалось в океан; становилось холоднее.

Закончив свою проповедь, Фви-Сонг замер на носилках, и Едоки начали один за другим подходить к нему, кланяться и о чем-то серьезно разговаривать. На лице пророка гуляла улыбка, время от времени он кивал куполообразной головой – похоже, соглашаясь с услышанным.

Потом Едоки принялись распевать свои молитвы, а две женщины (те самые, что помогали в обряде умерщвления Двадцать Седьмого) – мыть и умащать Фви-Сонга. Наконец пророк приветственно помахал руками, и его громадное тело, сияющее в лучах заходящего солнца, унесли с берега в лесок под невысокой горой.

Едоки поддерживали огонь в кострах, приносили новые дрова, а потом разошлись: кто ушел в палатку, кто уселся у огня, кто, взяв сделанную кое-как корзину, отправился куда-то с двумя-тремя другими – видимо, собирать новый мусор, который они потом попытаются съесть.

Когда солнце уже почти зашло, господин Первый присоединился к пяти тихим Едокам, сидевшим вокруг костра, на который Хорза уже устал смотреть. Изголодавшиеся люди почти не обращали внимания на мутатора, но господин Первый подошел и сел рядом с человеком, привязанным к шесту. В одной руке у него был маленький камень, в другой – несколько из искусственных челюстей, которыми днем пользовался Фви-Сонг, обгрызая Двадцать Седьмого. Господин Первый принялся начищать и затачивать зубы, разговаривая одновременно с другими Едоками. Когда двое из них удалились в свои палатки, господин Первый зашел Хорзе за спину и развязал тряпку, закрывавшую ему рот. Хорза принялся дышать ртом, чтобы избавиться от неприятного вкуса, и двигать челюстью. Он поерзал, пытаясь ослабить накапливающуюся боль в ногах и руках.

– Удобно? – спросил господин Первый, снова присаживаясь рядом с Хорзой.

Он продолжил затачивать металлические клыки, поблескивавшие в свете костра.

– Бывало и лучше, – сказал Хорза.

– Но будет и хуже… друг. – Последнее слово в устах господина Первого прозвучало как проклятие.

– Меня зовут Хорза.

– Мне все равно, как тебя зовут. – Господин Первый покачал головой. – Твое имя не имеет значения. Ты не имеешь значения.

– У меня тоже складывается такое впечатление, признался Хорза.

– Неужели? – сказал господин Первый. Он встал и подошел поближе к мутатору. – В самом деле? – Он пощелкал челюстью, что была у него в руке, и ухватил ею Хорзу за щеку. – Думаешь, ты такой умный, а? Думаешь, тебе удастся выкарабкаться? – Он пнул Хорзу в живот – у того перехватило дыхание, он закашлялся. – Видишь – ты не имеешь никакого значения. Ты просто кусок мяса. Как и все. Просто мясо. И к тому же, – он снова пнул Хорзу, – боль нереальна. Это все только химия, биотоки и всякое такое, верно?

Хорза охнул: его болячки заныли.

– Да, верно.

– Ну вот и отлично, – ухмыльнулся господин Первый. – Не забудь об этом завтра, понял? Ты всего лишь кусок мяса, а пророк – кусок покрупнее.

– Ты… ты, значит, не веришь в существование душ? – неуверенно сказал Хорза, надеясь, что не получит очередного пинка.

– Пошел ты со своими душами, незнакомец, – рассмеялся господин Первый, – лучше тебе надеяться, что ничего такого не существует. Есть Едоки от природы, и есть те, кто обязательно будет съеден, и я не думаю, что у них разные души. А поскольку ты явно из тех, кого едят, то лучше тебе надеяться, что ничего такого нет.

Поверь мне, для тебя это лучше всего. – Господин Первый взял тряпку и снова завязал ею рот Хорзы. – Для тебя, друг, лучше, если никаких душ вообще нет. Но если все-таки выяснится, что у тебя есть душа, ты вернись и сообщи об этом мне, чтобы я хорошенько посмеялся. Договорились?

Господин Первый потуже завязал узел, притянув голову Хорзы к шесту.

Помощник Фви-Сонга закончил точить сверкающие металлические зубы и заговорил с другими Едоками, сидящими вокруг костра. Спустя какое-то время все разошлись по маленьким палаткам, покинув Хорзу, которому оставалось только смотреть на затухающие костры.

Волны шуршали, набегая на берег, звезды неторопливо посверкивали в небесах, вдалеке была видна яркая полоса света – дневная сторона орбиталища. В сиянии звезд и орбиталища виднелись безмолвные, застывшие в ожидании очертания шаттла Культуры: его открытые задние двери казались Хорзе пещерой, темной и безопасной.

Хорза уже попробовал на прочность узлы, связывавшие его руки и ноги. Вытащить запястья не удастся – веревка, шпагат или что уж у них там было, постоянно затягивалась на нем, и если бы даже ему удалось немного ослабить путы, то слабина тут же исчезла бы. Видимо, веревка, высыхая, давала усадку, потому что ее намочили, перед тем как связать Хорзу. Трудно было сказать, так ли это. Он мог бы ускорить выделение кислоты своими потовыми железами в тех местах, где веревка касалась его кожи, и, пожалуй, это стоило попробовать. Но даже долгой ночи Вавача, вероятно, было недостаточно, чтобы получить какой-то результат.

«Боль нереальна, – сказал он себе. – Дерьмо собачье».

Он проснулся на рассвете одновременно с несколькими Едоками, которые медленно направились к воде, чтобы ополоснуться в прибое. Хорза замерз. Он начал дрожать, как только проснулся, – он знал, что температура его тела намного упала за ночь, когда он находился в легком трансе, необходимом для преобразования клеток на запястьях. Он натянул веревки, проверяя, не образовалось ли слабины, не надорвались ли волокна или жилы. Ничего такого – только руки стали болеть еще сильнее в тех местах, где капли пота падали на участки кожи, не изменившиеся и потому неспособные противостоять кислоте, которую вырабатывали потовые железы. Несколько секунд это беспокоило Хорзу: он вспомнил, что если придется выдавать себя за Крейклина, то отпечатки ладоней и пальцев должны быть такими же, как у капитана «ТЧВ», а потому превращение кожи должно проходить в идеальных условиях. Но он тут же посмеялся над этими заботами. Какой смысл думать о завтрашнем дне, если можешь не дожить до конца сегодняшнего?

Он подумал, не покончить ли с собой. Это было возможно – требовалась лишь небольшая внутренняя подготовка; он мог убить себя с помощью одного из собственных ядовитых зубов. Но пока оставалась хоть какая-то надежда, Хорза не мог заставить себя думать об этом серьезно. Он спрашивал себя, как относятся к войне люди Культуры: считалось, что они тоже способны выбирать смерть, хотя и утверждали, что их способы самоубийства сложнее, чем простое отравление. Но разве они могут противиться смерти – эти мягкие, избалованные тишиной и миром души? Он представил, как люди Культуры сражаются, как прибегают к автоэвтаназии почти сразу же после звука первых выстрелов, с появлением первых ран. Он улыбнулся при этой мысли.