Призраки Дарвина - Ариэль Дорфман

от удушающего надзора трех моих братьев, и через своего друга мистера Хорнадея выбил для меня место в Музее естественной истории на Манхэттене. В качестве дополнительного стимула он пообещал завещать мне круглую сумму. Мне нужно было всего-то пересечь Атлантику, незаметно появиться на свадьбе и передать привет внучке — возможно, фотографию — намек на примирение со стариком, который одной ногой уже в могиле. Дядя Карл так и не смог простить Стивену Райсу похищение его дочери, но Маргаретта должна знать, что дедушка любит ее».

Похищение, подумала я. Ну-ну.

Тея продолжила, ее старческие подслеповатые глаза не могли различить дьявольский блеск в моих: «Тот разговор изменил мою жизнь. Я провела два счастливейших года в Нью-Йорке и осталась бы там, если бы не разразилась война. Разумнее было вернуться в Германию до того, как Америка присоединится к боевым действиям. Но я привезла с собой воспоминания о подруге моей жизни. Мы с Маргареттой настолько сблизились, что она предложила мне стать крестной ее сына, и мы поддерживали переписку, которая прекратилась только в день ее смерти».

Темнело. Чай давно уже остыл в чашке, а снаружи заходило осеннее гамбургское солнце. День получился очень долгим, а впереди меня еще ждали две долгие недели. Перед уходом я задала вопрос: «А как же Карл Хагенбек? Видел ли он когда-нибудь свою внучку или, может быть, писал ей?» Тея Умлауф покачала головой. Она, разумеется, сообщила ему о свадьбе, но так и не получила ответа. И не удивилась, когда ее брат Генрих прислал телеграмму, уведомив, что дядя Карл скончался — это был 1913 год, так что нет, он никогда не примирился с этой тайной ветвью семьи, и Тея оказалась единственным связующим звеном.

Я поблагодарила ее и поднялась с места. Это была печальная история, но я предполагала, что мы с тобой как-нибудь потом будем смаковать ее дома. Мне и в голову не приходило, что я запишу ее с такими подробностями в своем отчете. Конечно, было какое-то извращенное удовлетворение оттого, что Хагенбека отравили его собственным лекарством. Он всю жизнь вывозил животных из их среды обитания и похищал людей, а затем кто-то приходит и увозит его родную кровь, похищает его собственную дочь, причем так внезапно, что Хагенбек никогда не увидит ее снова. Но я очень сомневаюсь, что Карл Хагенбек когда-либо осознал причину и следствие, связал свою боль с болью, которую причинял другим. Возможно, он все-таки понял, что надрессировал стольких животных, чтобы они подчинялись ему, но не мог взять в тиски контроля сердце, жар и тело любимой девочки, так похожей на него. Почувствовал ли Генри себя отмщенным, узнав о такой расплате?

Старушке не стоило этого говорить. Зачем пятнать образы ее родных, когда она так близка к встрече с ними — и, возможно, с Генри — на том свете. Она могла бы спросить его лично, разрешить за нас нашу загадку. О, как бы я хотела поверить в загробную жизнь.

Несмотря на мои протесты, она настояла на том, чтобы проводить меня до двери. Когда мы шли мимо камина, заставленного фотографиями, Тея замедлила шаг. «Подожди, подожди», — велела она и продемонстрировала фотографию молодой женщины в свадебном платье рядом с молодой до неузнаваемости Теей, почти три четверти века назад.

«Это Маргаретта. Посмотри, какие мы обе хорошенькие. Она так радовалась, что приехал кто-то из немецкой родни».

«Вы поступили правильно», — сказала я, поскольку она явно ждала от меня какой-то реакции. Я правда хотела вернуться в отель, быстро перекусить, отмокнуть в ванне и лечь в постель, божественную постель, пусть и без тебя, любимый, ну и, разумеется, сообщить тебе, что со мной все нормально.

Тее Умлауф некуда было торопиться. Она задержалась у камина, показывая мне то одного мертвеца, то другого, а я начала терять терпение, чувствуя, как нарастает желание нагрубить ей, и тут она протянула последнюю фотографию.

Маленькая девочка. Волосы миленько подстрижены по моде пятидесятых. Смотрит прямо на меня. Как будто здоровается из прошлого. Из настоящего. Из будущего, когда я буду читать эти слова с эмоциями, которых они заслуживают.

Тея заметила мой интерес и пояснила: «Тоже Маргаретта. Назвали в честь бабушки. Подруга успела прислать это фото и еще несколько перед смертью. Хочешь взглянуть?»

Но в этом не было необходимости. Я видела этот снимок и, вероятно, все остальные, которые были у Теи, и могла любоваться ими в любой момент, когда только захочу. В одном из твоих семейных альбомов, Фицрой Фостер. Потому что, разумеется, это была твоя мать. Внучка внучки Карла Хагенбека.

Итак, Гамбург открыл мне свои секреты. Не только многие детали того, как твоего посетителя и его семью увезли с родного острова, но и то, что твоя семья, твоя дальняя родня ответственна за это преступление.

Причина, по которой Генри выбрал именно тебя своей жертвой: ты не только потомок Пьера Пети, но и потомок Хагенбека в шестом поколении. Обе эти линии впервые сошлись в тебе, пересечение, на материализацию которого ушло больше века, гены человека, сделавшего фотографию, и гены человека, отдавшего приказ доставить туземца живьем в Европу, чтобы растиражировать на фото.

Так что ты уникален, герр, мсье, мистер Фицрой Фостер!

Вернувшись в отель, я, погрузившись в такую горячую воду, что, казалось, ошпарилась, размышляла, нужно ли сразу сообщить тебе. Но когда я высушила свое тело, которое ты так любишь, прикоснувшись полотенцем к зонам, которые оживают благодаря твоим глазам и пальцам, языку и губам, решила, что это — и все остальное, что мне еще предстоит обнаружить в поездке, — нужно рассказать тебе лично, когда мы окажемся в одной комнате. После этого откровения моему мужу нужно будет заняться любовью. Я не стану обрекать его на одиночество, когда он узнает о своей родословной, о том, что секс других людей предопределял все на протяжении десятилетий.

Мы прошли большой путь после твоего четырнадцатого дня рождения. Начинали с изображения не более чем загадочного лица и теперь наконец-то ответили на твой вопрос: «Почему я?» Ну и на мой: «Кто он?» Мы знаем, кем был Карл Хагенбек, проникли сквозь время и установили личность Пьера Пети, двух ваших предков, но Генри? Мы не знаем даже его настоящего имени, его родителей, не говоря уже о семи поколениях до него.

Не знаем и чего он хочет.

Или знаем. Он не был знаменит, как Карл Хагенбек, он не увековечивал через призму своего взгляда своих знаменитых современников, как Пети. Генри исчез бы со страниц истории, любовь моя, как