На стороне подростка - Франсуаза Дольто

Чтобы получить его, достаточно, чтобы она была беременна и родители с обеих сторон были готовы взять на себя расходы по содержанию ребенка, который родится на свет.

Несовершеннолетний может требовать, чтобы его похоронили в соответствии с его желаниями.

Однако родители могут воспротивиться вскрытию трупа ребенка, умершего в результате несчастного случая, и использованию его органов в медицинских целях, даже если публично, например в классе, во время какого-нибудь обсуждения, он сказал, что хотел бы распорядиться своим телом именно так: «Если я умру в результате несчастного случая, я хотел бы, чтобы мое тело послужило другим». Родители имеют право препятствовать этому, хотя учитель и остальные ученики могут подтвердить, что малыш говорил это в классе во всеуслышание, что он хотел бы быть донором. Мне рассказали про одного ученика, который даже спрашивал в классе, каким образом он может завещать свои органы медицине. Ему ответили: «Пока ты маленький, ты ничего не можешь сделать, но ты можешь сообщить об этом родителям и всем остальным».

В пятнадцать лет незаконнорожденный ребенок носит фамилию своей матери, а не отца, потому что именно она признала его юридически. Если отец, в свою очередь, признает ребенка, он должен выразить свое согласие перед опекунским судом. Но в этом случае отец не может распоряжаться своей властью: «Я его признал, он будет носить мот фамилию». Необходимо, чтобы опекунский суд получил согласие ребенка. Это один из тех редких случаев, когда у ребенка спрашивают его мнение и когда взрослый не может решить за него.

Это очень важно — узнать мнение ребенка, чью фамилию он будет носить, но в пятнадцать лет — поздновато. Есть и другие серьезные вопросы, по которым заинтересованное лицо не имеет право высказываться до шестнадцати и даже до восемнадцати лет.

Когда опека осуществляется государством, опекаемый может по достижении тринадцати лет быть выслушан в суде по вопросам семьи и детства...

По достижении тринадцати лет судья может вызвать ребенка в суд, но может и не делать этого, даже если ребенок хочет, чтобы его выслушали. Судья решает, целесообразно или нет выслушать тринадцатилетнего ребенка. Так что не всегда решает ребенок.

Он может потребовать протоколы суда...

Теоретически может. Но кто скажет ему о том, что доступ к документам свободный? В школе этому не учат. Необходимо, чтобы несовершеннолетние знали свои права и обязанности еще со школьных лет. Знать, какое можно принять решение относительно самого себя, — не есть ли это тот минимум, который положен, если процесс, на котором решается судьба ребенка, идет при закрытых дверях и в его отсутствие?

Мне приходилось слышать ужасные вещи на собраниях специалистов по воспитанию детей. Например, один профессор медицины, который занимался детьми, решительно провозгласил: «Никогда не надо говорить ребенку, что в учреждении или семье, в которой он живет, что-то меняется, надо ставить его перед фактом и говорить: „Одевайся и будь готов через полчаса, ты отсюда уезжаешь". — „Но куда?" — „Не знаю, потом увидишь"». Когда ребенок попадает-де в новые условия проживания, не надо ему говорить, сколько времени продлится его пребывание там, ничего вообще, потому что, видите ли, если сказать, он поднимет скандал, а если не сказать... Ребенок есть ребенок... Через три дня он все забудет. Такая позиция заставляет меня с горечью вспоминать о пересылке заключенных. Печально известные поезда, гремевшие по всем дорогам Европы, — они были заполнены греческими евреями, депортированными в Польшу, которые не знали, куда их везут. Они едва не сходили с ума от страха.

А одна бывшая узница концлагеря рассказывала: в Дранси, перед погрузкой в Германию, она должна была отдать все деньги, которые были при ней. «Не беспокойтесь, заполните декларацию. Вам вернут всю сумму там, где вы будете работать». Она сделала все необходимое, и была уверена, что деньги обменяют и вернут там, куда ее везли... Предположение, что ребенок будет выражать беспокойство при переезде, базируется на логике ответственных за депортацию. По сути дела, дети и без того живут, в какой-то степени сталкиваясь с подобной логикой, даже при самых безобидных родителях. Их тащат куда-то на уик-энды, без всякой подготовки, не обсудив с ними программу. Их все время таскают за собой — этакая часть родительского багажа.

Несовершеннолетний, который пишет или сочиняет музыку, не может ничего опубликовать без разрешения родителей, но при этом он может решить не публиковаться.

Мину Друэ могла бы воспротивиться публикации своих стихов. Юная школьница, которая в 1987 году опубликовала свой первый роман и была названа новой Саган, имела право запретить публикацию. Если речь идет о несовершеннолетнем художнике или дизайнере, он не может выставлять свои работы без родительского разрешения, зато может отказаться от выставки.

Дизайнер Сеннеп зарабатывал себе на жизнь с десяти лет, ежедневно публикуя рисунок на тему дня... Джонни Холлидей еще до восемнадцати лет имел весьма приличные гонорары, однако его опекун, муж его двоюродной сестры, забирал деньги, не отдавая ему ни одного су, говоря при этом: «Это возмещение убытков за твое содержание с шестилетнего возраста». Этот же опекун не позволил Джонни поступить в консерваторию в Лозанне, как тот хотел. Когда он впервые давал концерт в «Олимпии», то думал про себя: «Я получу большой гонорар и не увижу его, потому что я несовершеннолетний». Он посоветовался с адвокатом, который сказал ему: «Послушайте, есть у вас какой-нибудь друг, серьезный человек, с которым вы можете пойти к импресарио подписать контракт, и вы получите наличными половину предусмотренного контрактом гонорара, половину, не больше, другая половина по закону принадлежит вашему опекуну». Моему сыну Жану тогда было столько же лет, то есть шестнадцать с половиной, он был другом Джонни, и они вместе пошли к нанимателю. Сын был очень отзывчивым по отношению к тем, кого любил, и он очень серьезно отнесся к своей роли «гориллы». Наниматель согласился выдать половину гонорара наличными. В конце каждого выступления, в момент «расплаты», мой сын представал перед шоу-бизнесменом, и тот отсчитывал деньги, которые должен был выплатить Джонни. Такого еще не случалось, и менеджер насторожился: «Вы уверены, что это законно и меня не будут преследовать за совращение малолетних, потому что я даю деньги несовершеннолетнему?» И это происходило не только потому, что хотели нажиться на несовершеннолетнем; этот импресарио действительно боялся жалоб со стороны двоюродного брата, который отвечал за Джонни как законный опекун.

При нынешнем состоянии прав подростков есть два положительных момента: молодой человек, который подвергается насилию, с которым плохо обращаются, может по достижении пятнадцати лет подать жалобу за побои, однако при этом нужно иметь медицинское свидетельство, иначе вроде бы и не было факта насилия, так, подзатыльники...

Да, «корректировка в воспитательных целях». Не всегда легко засвидетельствовать следы ударов, если они нанесены так, что обнаружить их невозможно. Например, изнасилование девочки... или педерастия отца, направленная на сына... Сексуальные извращения совсем не редкость: мальчики, как и девочки, становятся их жертвами. Однако, если нет медицинского освидетельствования, факт не принимается в расчет. Выигрывает тот, у кого есть бумага.

И второе: несовершеннолетний может пойти к врачу, к которому хочет, сам, лично, и может потребовать сохранения медицинской тайны; врач, естественно, волен отказать в подобной консультации, но закон вовсе не побуждает его говорить родителям ребенка: «Я не хотел принимать такого-то или такую-то, но он (она) обратился ко мне». Кстати, даже если врач не осматривал юного посетителя, он тоже может сохранить это в секрете.

Позитивный элемент, который содержит нынешнее законодательство о правах подростков, касается только здоровья. Спрашивается, не последовать ли этому примеру и не постараться ли «подтянуть» все прочие аспекты: тайну частной жизни, свободу вероисповедания, выбора гражданства, передвижения и т. д... Нужно все-таки сбить кокосы с кокосовой пальмы. Современное законодательство не приспособлено к жизни и часто может быть истолковано самым противоречивым образом. Я вспоминаю одного отца, который воспротивился тому, чтобы его дочь, учившаяся музыке, сдавала переводной экзамен в консерватории, потому что именно в это время он обычно навещал ее... Она пропустила экзамен, поскольку время из-за нее изменить не могли, а отец так и продолжал считать свой день посещения дочери чем-то святым: «Можешь и пропустить экзамен: это день, когда ты видишься со мной». А девочке было шестнадцать лет...

О границах родительской власти много говорилось по любому поводу, особенно в случае сохранения ребенка при разводе. Обратимся к определению, данному в законодательстве: «Права и обязанности по содержанию, присмотру и воспитанию осуществляются совместно отцом и матерью».