История барсучихи. Мой тайный мир - Киднер Паулина

К счастью, семейство, пробывшее с нами целый день, вскоре отбыло восвояси. Проводив их, мы с Дереком тут же бросились к барсучьему гнезду. Тизел по-прежнему скрывался где-то в норах; я же кинулась к своей Блюбелл и взяла ее на руки… Нет, жива: выгнула спину, подняла голову, взглянула на меня, но, похоже, не узнала. Я плавно опустила ее на пол и накрыла соломой.

Вернувшись в дом, я позвонила Дагу — спросить в чем дело. Он объяснил, что, хотя барсуки и не впадают в спячку, они в это время годя спят особенно глубоким сном и иногда по нескольку дней, а то и недель не высовывают носу из норы. Так-то так, но вопрос, просто ли Блюбелл впала в глубокий сон или серьезно заболела, остался открытым. С одной стороны, не хотелось беспокоить ее, с другой — вдруг она нуждается в медицинской помощи?! Коль скоро она не теряла в весе и аппетит у нее был по-прежнему отменный, я решила оставить ее в покое — пусть все идет своим чередом, как предписано природой. Назавтра она снова проспала весь день, но, когда я пришла к ней на третий день вечером, она бодрствовала да еще до отвала наелась бобов.

Для барсуков характерна так называемая «отложенная имплантация» — это значит, что эмбрион может оставаться в теле самки, не развиваясь до поры до времени. Предполагается, что это происходит, когда в теле барсука запасено недостаточно гормонов. Ну а в период подготовки к зиме, когда барсук стремительно набирает вес, гормоны запасаются в жировом слое. В зимнюю пору тело барсучихи питается за счет накопленных запасов жира, при расходовании которого значительная часть гормонов высвобождается и циркулирует по организму. Это приводит к имплантации и началу роста зародышей, так что, вне зависимости от того, когда произошло зачатие, барсучата появляются на свет по большей части в январе — феврале.

Однажды вечером в конце февраля я вывела Блюбелл на прогулку — мне и в голову не приходило, что она на сносях: брюшко у нее было хоть и жирненькое, но плоское. На следующий день нас ожидал сюрприз: Дерек, первым вошедший в барсучье гнездо, увидел, как Блюбелл причесывает языком двух малышей. Он тут же кинулся ко мне, а я в это время разговаривала в конторе с нашими работницами Джин и Эдной. Мы все вместе бросились смотреть на прибавление барсучьего семейства. К тому моменту Блюбелл уже причесала своих крошек и устраивала себе круглую постель из соломы. Улегшись полумесяцем и уткнув голову в передние лапы, она была похожа на тихую бухту, защищавшую детенышей. Мы долго не могли налюбоваться на эти покой и умиротворение, на сбывшуюся наконец мечту. При мягком свете лампочек, освещавших гнездо, мы наблюдали, как копошатся барсучата, отыскивая соски, — а ну, кто быстрее! Но вот они благополучно присосались, энергично заработали крохотными розовыми язычками и при этом плавно поглаживали мамино брюшко лапками, подгоняя молоко. Детеныши, едва ли четырех дюймов в длину каждый, были совершенно розовыми, без всяких иных отметин. Мы были потрясены.

Я тут же позвонила Дагу и поделилась с ним новостью. С того времени, как мы обнаружили Блюбелл в заторможенном состоянии, прошло семь недель и два дня. Джин поутру ушла решать кое-какие вопросы с банковскими счетами, а возвратилась с бутылкой вина и открыткой, поздравляющей тех, у кого родились близнецы, каковую мы и прикрепили на стекло, отделяющее нас от жилища Блюбелл.

Людям редко удается увидеть барсучат, потому что рождаются они глубоко под землей (тут едва ли скажешь «появляются на свет»!). Разве что кто-то наткнется на них случайно. А мы имеем счастье наблюдать, как они подрастают, и при этом не тревожить мамашу! Я долго не мыла стекла, через которые мы смотрим на барсуков, так они успели зарасти грязью; но я решила подождать еще пару дней. Вопрос в том, как на мое вторжение отреагирует Блюбелл. И вот, вооружившись тряпками и чистящими средствами, я вошла к ней в жилище… Блюбелл немедленно выскочила мне навстречу, стряхнув присосавшихся к ней детенышей; они протестующе заверещали. Бросившись мне под ноги, она обнюхала мои туфли — и, слава Богу, этим и ограничилось. Я не пыталась приближаться к детенышам — едва домыв стекло, я выскочила вон. Барсучиха как бы намекнула мне: делай что хочешь, но детей моих не трогай. Такое вот мы с ней заключили джентльменское (точнее, дамское) соглашение. Вернувшись к себе в «палату», Блюбелл как следует перетряхнула соломенную постель, привела ее в порядок и, улегшись, подтащила детенышей своими могучими когтями (которые, оказывается, могут быть такими ласковыми!). У детенышей, которым уже исполнилось три дня, на голове хоть и слабо, но начала обозначаться полоса, а на тельце — чуть-чуть пробиваться шерсть. Как только они оказались в тихой гавани материнского тела, верещание стихло. Детеныши были еще совершенно слепыми и глухими, и их защита полностью зависела от матери. В иных книгах можно прочитать, что барсучиха спит не вместе с детенышами, а отдельно от них, но Блюбелл спала только с ними, и, даже когда им стукнуло восемь месяцев, они по-прежнему спали в одном помещении, сбившись в клубок.

С каждым днем барсучата все крепли, но только в четырехнедельном возрасте они научились реагировать на звуки и лишь на шестой неделе стали видеть и походить на настоящих барсуков, хотя и миниатюрных. На наших глазах детеныши сделали свои первые шаги, начали играть, катаясь кувырком, точно щенята, и натыкаясь на специально положенные корни деревьев, а потом мамаша с волнением уносила их прочь. Порою они бывали особенно шаловливы днем; бедная Блюбелл хотела спать, да разве уснешь, когда тебя теребят зубками за уши и щекочут коготками брюхо: мол, проснись, поиграй с нами! Но если уж Блюбелл заснула, можете о ней позабыть. Дело обычно кончалось тем, что барсучата капитулировали и заваливались спать прямо поперек ее тела, а ей хоть бы хны. Только раз был случай, когда Блюбелл отправилась меня встречать, а один из детенышей последовал за нею. Взволнованный тем, что попал на новую территорию, он носился вокруг мамаши, точно шмель, верещал от радости и даже прыгал через мои туфли, совершенно не желая принимать в расчет мое присутствие. Я и не пыталась до него дотронуться (воображаю, какая бы в этом случае последовала реакция со стороны Блюбелл!), но все же мамаша поспешила увести его назад. Больше у меня контактов с ними не было — я, конечно, входила в гнездо, мыла стекла, не говоря уже о том, что ежедневно оставляла им пищу, но не общалась с ними, чтобы они остались дикими. Так будет лучше, если я хочу, чтобы они выжили в дикой природе. Я знала, что один из детенышей — самец, но поскольку они при мне ни разу не ложились пузом кверху, я не была точно уверена, у кого какой пол. Поэтому мы нарекли их нейтральными именами — Бракен и Ферн.

К тому времени я за свои прегрешения получила пост секретаря сомерсетской Группы по защите барсуков. Заседание комитета решили провести прямо на ферме. Прибыл Даг и сообщил, что один из членов комитета, Пат Тернер, задерживается: на дороге автомобилем сшибло барсучиху, и три дня спустя выяснилось, что у нее остались двое детенышей, вопящих от голода. Он и его помощники надеялись отловить детенышей, если те вылезут на поверхность, но те день ото дня становились все слабее.

Наше заседание началось.

Тут во двор фермы влетела машина — это приехал Пат. Он привез с собой еще одну нашу коллегу, Кэти, прижимавшую к себе (невзирая на блох) истощенного и жалобно кричавшего барсучонка — увы, только одного! Жильцы дома, возле которого произошла трагедия, обещали поискать другого, но так и не нашли — по-видимому, он так и остался навеки под землей. Я ввела детенышу под кожу целительную жидкость, завернула его в чистое одеяло, положила водяную грелку и позвонила в ветеринарную клинику. На дежурстве в тот момент был Колин, и, как всегда в таких случаях, мы договорились встретиться в клинике. О заседании все позабыли начисто: я велела продолжать без меня, а сама покатила к врачу. Всю дорогу барсучонок (это был мальчик) жалобно кричал. Осмотрев его, Колин решил поставить капельницу, и я вверила барсучонка его попечению.