Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник) - Рэмси Кэмпбелл

Ну, ничего не поделаешь. Парнишка потрусил по берегу туда, где расположилась его компания под стайкой принесенных с собой солнечных зонтов, предоставив мне в одиночестве поедать апельсин и сэндвич с яйцом и помидором, запивая тепловатым пивом прямо из горлышка. Хотя у меня не было такой роскоши, как навес от солнца, тень можно было поискать под нависшим утесом слева от меня…

Тень была там и тогда, и сейчас. С меня все еще капала вода. Я собрал вещи и побрел по пляжу к огромному плоскому камню, где оставил вещмешок, полотенце и одежду. Там-то я и увидел незваного гостя.

По тому, как его черный плащ, а может быть, сутана – трудно было определить в лучах вечернего солнца, тем более что глаза щипало от морской воды, все еще текшей по лбу с мокрых волос, – но по тому, как это просторное одеяние ложилось на плоский камень, где он сидел на расстоянии вытянутой руки от моих пожитков, я сначала принял его за священника из местной греческой православной церкви. Подойдя ближе, я убедился, что ошибаюсь – передо мной был не священник, а просто какой-то местный житель, эксцентричный, а то и вовсе выживший из ума старик.

– Приветствую! – заговорил я, взял полотенце и, снова отступив назад, стал вытираться.

Кивнув большой головой, он ответил любезно, но на удивление странно звучащим, гортанным, бесстрастным голосом:

– Доброго вечера и вам, сэр.

И в то же мгновение словно что-то внезапно изменилось. Что-то такое слышалось в этом голосе… в общем, приятной атмосферы, которой я только что наслаждался, вдруг как не бывало. Того, что было – чем бы это ни было, – теперь не стало. Я почувствовал холодок внутри, кажется, даже задрожал и подумал: возможно ли, чтобы кто-либо одним своим присутствием и голосом мог так на меня воздействовать?

Я продолжал пятиться и наткнулся ногой на другой плоский камень, размером поменьше. Я резко сел, почти упал, на камень и оказался лицом к лицу с незнакомцем. Повинуясь внезапной тревоге, я бросил на песок ласты, маску и трубку, а ружье прислонил к камню поближе к себе.

Поводов для беспокойства у меня было немало. Прежде всего я вспомнил слова таксиста: что не стоит оставаться здесь поздно вечером, что этот маленький залив странный, что сюда может наведываться какой-то чужой народ.

Вначале я подумал: но разве большинство отдыхающих в пансионате, включая британцев, не являются здесь в какой-то степени чужаками? А сейчас пришла другая мысль. О! Но ведь могут быть чужие как иностранцы, а могут быть чужие в значении иноземцы, пришельцы или просто странные и непонятные люди.

Отвечая на возможный вопрос, скажу, что у моей явной нервозности имелись и другие причины.

Например, запах, которому я не придал значения сначала, странный запах, явно усиливавшийся в непосредственной близи от незнакомца. Он стал более чем заметен – я даже мог бы назвать его настойчивым, – когда я подошел, чтобы взять полотенце: запах высохших водорослей в полосе прибоя во время отлива… запах океана, в котором есть приливы и отливы, вот что это было.

Беспокойство вызывал и облик этого человека, весьма странный. Тело под струящимся, полностью его окутавшим плащом (сутаной? мантией? неважно) казалось тучным, даже жирным и давно немытым, – впрочем, такое впечатление, вероятно, возникало из-за запаха. Что же до его лица…

Но лицо было скрыто в тени просторного капюшона, имевшегося сверху на плаще, этом темном одеянии, которое как будто отливало фиолетовым в лучах постепенно слабеющего света. Но хотя я из элементарного приличия – так сказать, учитывая, что бедняга может испытывать неловкость, сознавая, насколько уродливы и нелепы его черты, – не решился рассматривать его слишком пристально или слишком долго, все же я успел увидеть довольно, и лицо его показалось мне поразительным. К собственному смущению, я чувствовал, что меня так и тянет смотреть на него.

– Кажется, я потревожил вас, – заметил он своим надтреснутым, квакающим голосом. – Вы не ожидали, что столкнетесь здесь со мной. Что ж, приношу извинения за свое… присутствие. Однако это место – можно даже сказать, место уединения – я люблю порой посещать. Так что, хотя вам кажется, что это я, хм, нарушил ваше уединение, можно сказать, что и вы нарушили мое.

Прежде чем я успел ответить – возразить ли, принести ли извинения, но в любом случае, прежде чем я успел подобрать нужные слова, – он повел плечами, так что по его плащу пошла мелкая рябь, отчего складки на миг вспыхнули пурпуром, и продолжал:

– Но ничего страшного, совсем скоро я отбуду. Жаль, в сущности…

– Жаль?

(Того, что он скоро отправится в путь? Не из-за того же, что я здесь сижу!)

Но сказанное им походило на правду: это заброшенное, унылое место казалось очень уединенным – для меня, как и для него, – однако теперь его настроение пропало, ушла особая атмосфера, ушел, если хотите, его genius loci, гений места, – и, как ни странно, теперь это место казалось мне более принадлежащим ему, чем мне.

– О да! – Он кивнул, как мне показалось, сердито (хотя выражение лица в тени накидки было трудно различить) и поерзал под складчатым плащом, как бы от неловкости, возбуждения или разочарования. – Очень жаль, потому что я-то надеялся воспользоваться случаем и насладиться беседой, пусть краткой. Вы, я вижу, англичанин и, осмелюсь предположить, весьма образованный? За прошедшие десятилетия мне крайне редко доводилось вступать в общение с людьми хотя бы мало-мальски грамотными. С людьми, более, чем прочие, способными понять и подивиться жизни – существованию – таких, как я: ее происхождению, различным стадиям мутаций и эволюции, приведших… приведших к зарождению подобных мне. И ее тайнам, разумеется.

Пока он говорил – приводя меня в изумление как выражениями, так и смыслом своей речи, казавшейся бессмысленной, учитывая, что мы впервые друг друга видели и его излияния мало походили на обмен первыми репликами между незнакомыми людьми, – я поймал себя на том, что черты его странного лица, да и вся фигура снова притягивают к себе мой взгляд. У меня уже начало складываться представление о том, что этот несчастный, должно быть, совершенно обезображен… к чему бы иначе ему кутаться в свое нелепое, гротескное одеяние, если не для того, чтобы скрыть от глаз еще более уродливое тело? Но лицо, его лицо!

Даже сейчас, вспоминая, как я отводил взгляд, стараясь не смотреть слишком пристально и не выдать любопытства, даже сейчас я вздрагиваю, пытаясь описать его или… или это. Я имею в виду его лицо – так мне кажется. Ибо до сих пор воспоминания меня ужасают.

А ведь с тех пор прошло много лет, и время вкупе со здравым смыслом должны были бы ослабить, а то и вовсе стереть из памяти немыслимое или невыносимое. Итак, я продолжаю.

Голова, сама по себе крупная, казалась непропорционально маленькой на его округлых, чрезвычайно широких плечах и, судя по всему, лежала прямо на них. Безобразное лицо было «украшено» плоским носом, подбородок отсутствовал или был настолько мал, что и говорить не о чем, а глаза – мало сказать, что они были навыкате. Похожие на рыбьи, глаза эти, казалось, вылезли из глубоких орбит и не мигали, а мертвенная, чешуйчатая иссиня-серая кожа вокруг них была покрыта глубокими рытвинами. Короткая шея его с обеих сторон – насколько я мог рассмотреть там, где ее не скрывал капюшон – была покрыта не то параллельными складками, не то глубоко прорезанными горизонтальными бороздами. Тогда, помнится, я принял их за рубцы, результат племенных или культовых ритуалов самокалечения. По крайней мере, таково было мое первое впечатление – подкрепленное видом его изуродованных щек.

Под глазницами от скул ко рту и от нижней губы вниз к округлой капле атрофированного подбородка шли полосы, только уверившие меня в версии о самокалечении. Восемь извилистых выпуклых линий, чем-то напоминавших закрученные раковины ископаемых аммонитов.

Нельзя обойти молчанием лягушачий рот несчастного создания, с толстыми желтоватыми губами, такими широкими, что они буквально упирались в щеки, а те, в свою очередь, поддерживали пару явно рудиментарных ушей, также почти неразличимых в тени капюшона. Металлический диск (что-то вроде серьги, свисающей с тощей мочки правого недоразвитого или деформированного уха на золотой цепочке не менее дюйма длиной) тускло поблескивал при каждом движении головы своего владельца.

Остальная часть его непомерной туши и конечности были скрыты под странным, огромным, как палатка, одеянием… и за это обстоятельство я безотчетно, хотя, пожалуй, неоправданно, был благодарен судьбе.

Как я ни старался скрыть свое отвращение к его облику и особенно запаху – становилось все более очевидно, что волны зловония исходят именно от незнакомца, – оно не осталось незамеченным.

– Вы находите меня отвратительным! – давясь и кашляя, выкрикнул он с негодованием. – Я не соответствую вашим вкусам… разве не так?