Немцы в городе - Алексей Оутерицкий

Тамарка, кажется, заметила. Она опять хихикнула и ее щеки порозовели. Тоже как тогда, на пляже. Она хотела что-то сказать, но тут за углом вестибюля послышалось размеренное шарканье. Похоже, это возвращалась дежурящая сегодня в женском отделении медсестра, грузная тетка лет сорока, визгливая и всегда чем-то недовольная.

– Все, пока… – Тамарка шагнула вперед, привстала на цыпочки и быстро чмокнула меня в губы. – Да иди же! – с напускной сердитостью прошипела она, когда мои руки машинально стиснули тонкую талию и притянули к себе, а потом как-то сами собой переместились ниже, под перехвативший ее поясок. – Апельсины раздавишь, силач…

Я попятился. Несколько шагов, не отрывая от Тамарки глаз, я шел спиной вперед, потом развернулся и почти побежал на цыпочках, потому что из-за угла вот-вот должна была появиться медсестра.

Перед выходом я притормозил, оглянулся. Тамарка стояла, глядя мне вслед. В одной ее руке уже была швабра, а пакет она, видно, куда-то поставила. Второй рукой она помахала мне на прощанье, но тут же поспешно согнулась и принялась усердно драить пол. Я с усилием толкнул упругую дверь…

На крыльце мне по глазам ударило не на шутку разошедшееся солнце. Несколько секунд я стоял, прищурившись, почти ничего не видя после полумрака вестибюля, потом зрение пришло в норму.

– Сань!

Со скамейки мне опять махал рукой радостный Викентьич.

– Сашка, давай к нам! – Пристроившаяся на его коленях Наташка одной рукой обнимала его за шею, второй тоже махала мне.

«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды… но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты»…

Баритон всерьез распевшегося Лещенко привел меня в чувство. Мне вдруг показалось, что жизнь прекрасна и что не может быть ничего лучше, чем стоять вот так на крыльце, щуриться от солнца и думать о том, что жизнь прекрасна. Ну, и еще о Тамарке, конечно.

– Все в порядке! – бодро сказал я прогуливающемуся по крыльцу санитару, который приостановился и стал подозрительно на меня коситься.

Потом в два прыжка соскочил с крыльца, быстро прошел несколько шагов и остановился метрах в пяти от скамейки с нашими, напротив. Наташка, поглядывая на меня, что-то шептала на ухо Викентьичу, а тот, довольный, ржал как конь. Кажется, они обсуждали нас с Тамаркой.

– Эй, ловите! – крикнул я, запуская руки в карманы. И кинул апельсин, который ловко, свободной рукой поймал Викентьич. – Второй пошел! – крикнул я, и второй апельсин двумя руками поймала Наташка.

Она спрятала пойманный апельсин в карман, а Викентьич принялся немедленно чистить для нее свой. Кажется, наш мастер оказался подкаблучником. По крайней мере, он здорово подпал под влияние Наташки и выполнял любые ее прихоти. Впрочем, об этом я с ним запланировал поговорить потом, после обеда. А сейчас нам следовало бы обсудить кое-какие детали недавно начатого подкопа. Мне хотелось прорыть такой туннель, чтобы по нему могли, не нагибаясь, пройти наши девчонки на каблуках.

– Эй! – рявкнул прогуливающийся по дорожкам парка мордоворот. Он остановился и принялся сверлить сладкую парочку тяжелым, исподлобья, взглядом. – Эй, а ну прекратить!

– Да пошел ты, – спокойно сказала Наташка. Она приняла у Викентьича отломленную дольку, откусила половинку и сказала сюсюкающим голоском, слегка невнятно, пережевывая сочную мякоть: – Сейчас мы покормим нашего маленького мальчика, сейчас…

Викентьич послушно раскрыл рот и Наташка забросила в него вторую половинку, как утке в клюв. Я громко засмеялся, а перекосившийся от злости охранник заорал в голос:

– Немедленно сдать апельсины! Посторонняя еда в клинике запрещена!

Он подбежал к скамейке и положил ладонь Наташке на плечо, чтобы развернуть ее к себе.

– А ну, руки от моей бабы! – рявкнул Викентьич. Он запросто поднял Наташку на руках и пересадил на скамейку, рядом, словно весом она была не более пятилетней девочки. Потом вскочил и толкнул мордоворота в грудь так, что тот отшатнулся и едва не упал.

– Нападение на сотрудника! – пронзительно, неожиданно высоким голосом заорал плечистый парень, примерно ровесник Викентьича, с редкими рыжими усами, и засвистел в извлеченный из нагрудного кармана халата свисток.

К нам немедленно рванули санитары со всех концов огромного парка. Громко топая, дуя в свистки, они мчались к скамейке Викентьича, словно здесь сосредоточилось все зло мира, которое следовало немедленно нейтрализовать, иначе этому миру наступит такой же немедленный кирдык.

– Наших бьют! – во все легкие заорал я, наблюдая, как раскрасневшиеся Викентьич с санитаром обмениваются пока тычками в грудь, но дело, без сомнений, должно было вот-вот перейти в полновесную драку. – Пацаны, сколько можно терпеть этот беспредел!

И дорожки заполнились бегущими в том же направлении нашими. Через десяток секунд возле скамейки началась настоящая свалка. Молодые мужики в белых халатах азартно молотили мужиков всех возрастов в вылинявших коричневых халатах из байки, а те не менее азартно молотили ненавистных надзирателей. Всего тут топталось уже человек тридцать, не меньше.

Наташку то ли сшибли со скамейки, то ли она упала, то ли намеренно отползла в сторону, чтобы не попасть под этот замес. Во всяком случае, она сидела на корточках под кустом и сверкающими от возбуждения глазами смотрела, как дерется с медицинскими беспредельщиками ее возлюбленный, вступившийся за свою даму. При этом она азартно жевала апельсиновые дольки, забрасывая их в рот одну за другой.

В какой-то момент Наташка, не выдержав, вскочила, протерла ладони о свой халатик, и, бросившись в самую гущу дерущихся, вцепилась короткими когтями в лицо попавшемуся под руку плотному мордачу. Тот упал, зажимая ладонями залившиеся кровью глаза, кто-то об него споткнулся, упал сверху, и образовалась настоящая куча-мала, высотой не меньше полутора метров.

И тут что-то началось. Или нет, ничего не началось. Просто я словно вдруг очнулся. Хотя нет, ни хрена я не очнулся. Просто все одновременно ударило мне в голову. И жара, и солнце, и посещение родителей, и апельсины, и ощущение, что жизнь прекрасна, и еще, конечно, то, что ожидало меня сегодня ночью, и многое другое…

Я отошел от дерущихся подальше, поплевал на ладони, потер их друг о дружку и, лихо крякнув, побежал, быстро набирая скорость, к самому эпицентру свалки. А за метра за два до образовавшейся пирамиды мощно оттолкнулся правой толчковой ногой, взмыл в воздух, и на превратившийся в бесконечность миг воспарил, как коршун, и зарядился от опять ударившего в глаза солнца, и воспарил еще выше, и опять замер, и начал плавно пикировать на груду барахтающихся и матерящихся тел, и заорал во всю глотку, насколько позволяли голосовые связки и легкие:

– Лай-ла, ла-ла-ла ла-ла-ла ла-ла-а-а, ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла-а-а-а…

И никогда в жизни я не испытывал такого восхитительного чувства полета и свободы, и никогда еще не чувствовал себя таким счастливым…

Служу Советскому Союзу! Стражи Отчизны

Казарма, столовая, сортир, еще пара строений в лесу, все было деревянным и казалось каким-то, что ли, нежилым, что нагнетало дополнительное уныние. Объяснялось все очень просто и объяснения эти мы получили от сурового вида невысокого полковника, который вышел в центр плаца, с плохо скрываемой брезгливостью оглядел подобие строя, которое образовала наша сотня в гражданской одежде, и сказал:

– Я полковник Корнеев, командир приемника, в котором вы, товарищи военные, находитесь, если кто-то еще не понял. Или, по-другому, «карантина». Здесь вы проведете две недели, потом вас доставят в полк, на присягу, а потом вы будете развезены по подразделениям… Ну, чего приуныли?

– Да обстановочка здесь какая-то, товарищ командир… – раздался бойкий голос из строя, голов через двадцать от меня, и я не смог рассмотреть, кто это говорит. На такую толпу непременно найдется энное число таких вот бойких, остряков и прочих выскочек, которым всегда невтерпеж почесать языком, даже если это чревато репрессиями.

– Большую часть времени приемник пустует. Заполняется он дважды в год очередными группами призывников, – объяснил полковник, – сроком на две недели. Поэтому неудивительно, что все действительно выглядит несколько… – он на мгновение замолчал, явно подбирая слова, – мрачновато, неухоженно… Сейчас вы все получите военную форму, переоденетесь, вас разобьют по взводам и дальнейшие инструкции вы будете получать от своих непосредственных командиров, то есть сержантов… Вольно, разойдись!

Соответственно последней команде мы образовали стадо и неохотно побрели к деревянному одноэтажному строению, на крыльце которого стояли, запустив большие пальцы за отвисшие поясные ремни, парни с лычками на погонах. Их было пять человек.