Любовь - Валентин Маслюков

— И равенство, черт побери! — воскликнул Рукосил, бросив тотчас же настороженный взгляд на Золотинку, словно именно от нее ожидал возражений против равенства, справедливости, согласия и всего самого хорошего.

Великий князь пошел так далеко, что обнял за пояс юношу и дружески его потиснул, а потом сделал попытку притянуть к себе Скопу Ушака, которого почитали в Раменской слободе за святого, и смазано поцеловал его в щеку.

— Друзья мои! — воскликнул он дрогнувшим от чувства голосом. — Друзья мои, — повторил он, как бы примериваясь к обстоятельной речи, но не сумел совладать с волнением и кончил там, где начал, вложив в два слова все невысказанное: — Друзья мои!

Смущенные донельзя, если не сказать ошарашенные, законники виновато топтались, испытывая потребность отплатить государю признательностью, но он — из великодушия или по нетерпению — не позволил этого.

— Еще увидимся! Уверен, что увидимся. И не так как сейчас! — пообещал Рукосил и, непонятно оглянувшись на Золотинку, бросил своих новых друзей, чтобы поспешить к неведомому.

Однако Золотинка не позволила ему уйти и, чуть только опоздав, из-за того, что кавалер не подумал придержать дверь и пришлось тянуть тяжелый, едва ходящий в петлях створ, очутилась за спиной у Рукосила, который застыл перед живописным изображением.

Это была слишком хорошо знакомая Золотинке по Межибожскому дворцу выставка, ломаный коридор, в котором висели по красным стенам, теряясь над головой, картины.

Та, что открылась Рукосилу, повергнув его в столбняк, изображала имевшее место несколько мгновений назад событие: Рукосил лобзает небритую щеку свежеприобретенного друга. Вделанная в резную раму подпись черным по золотому выразительно объясняла происходящее: «Великий слованский государь Рукосил-Могут предлагает народу примирение, понимая его как перемирие».

Рукосил оглянулся на Золотинку. Нельзя сказать, что он был бледен, в красноватом отсвете стен лицо его приобрело неопределенный оттенок, — истинные чувства выдавала не бледность, но особенная, старательная неподвижность, словно он заморозил не только лицо, но и все внутренние ощущения, которые могли бы выдать испуг.

Правее висела еще одна картина насущного содержания: Рукосил предлагает Золотинке волшебный камень Сорокон. Имелась и соответствующая подпись, только Рукосил не выказывал любопытства.

— Что это? — сдержанно спросил он, обводя рукой живописную выставку. — Куда теперь?

Золотинка объяснила что это, и он с двух слов понял:

— Значит, сюда, — показал он. — Развитие идет налево.

В самом деле, за ближайшим изломом красного ущелья обнаружился конец. Тупик, замкнутый той же самой, знакомой по Межибожу дверью. И Золотинке не нужно было дергать ручку, чтобы понять, как обстоят дела: у самого тупика по правому руку, опередив события, висел известный Золотинке в другом исполнении сюжет: «Золотинка и Рукосил перед закрытой дверью»

Так оно и вышло: поспешив вперед, Рукосил дернул ручку и оглянулся — теперь они точно повторили свое собственное изображение на картине.

По правде говоря, Золотинка не ожидала этого.

Последующая возня не подвинула дело — добрую долю часа тыкались, мыкались два волшебника поочередно, прикладывались к скважине, угадывая за дверью могильный холод, — и напрасно.

Рукосил отер пот и остановился, придерживая возле замочной скважины Сорокон.

— А с того конца что? С того конца коридора? — спросил он вдруг.

— Ничего, — протянула Золотинка, теряя уверенность.

Откуда взялось убеждение, что она прошла межибожский коридор с начала и до конца? Теперь Золотинка вспомнила. Коридор начинался картиной «Первые воспоминания». Первые. Значит, начало. Но за изломом вправо… был ли тупик, было ли что вообще, этого она не могла сказать, просто потому что не видела. В ту сторону она не ходила, хватило и этой — полтора часа пути!

— Вот что, принцесса, — сказал Рукосил в строгом раздумье, когда Золотинка растолковала, что получилось в прошлый раз. — Вот что… простите, я говорю принцесса, потому что обратное не доказано. Вот что… в ту сторону, в начало, вы увидите за поворотом мать. Собственное рождение.

И добил, хотя можно было бы и пожалеть потерянную до ошеломления девушку:

— Дело в том, принцесса, что жизнь не начинается с первых воспоминаний. Она начинается с рождения. И что значит первые? Первее первых были еще более первые только потом забытые.

Золотинка тронула лоб.

— Иди, — снисходительно усмехнулся Рукосил. — А я даю слово, что буду стоять здесь до конца. То что мы ищем, разумеется, в конце развития, а не в начале. Отсюда я не уйду. Здесь ты меня найдешь, если только… все, может быть, кончится много раньше. Если мы уцелеем. Времени мало. Боюсь, что у тебя его не больше, чем у меня.

— Идемте вместе, — возразила Золотинка в мучительном колебании.

Но он только покачал головой и усмехнулся.

— Боишься, что не успеешь меня прихлопнуть?.. Беги. Беги и возвращайся. Нам уж не разминуться.

Золотинка вспыхнула. Мгновение она еще стояла, словно подыскивая возражения, — пошла лениво и безразлично — до поворота. Оглянувшись, увидела она Рукосила в задумчивости перед закрытым ходом, сделала еще несколько шагов и тогда побежала, неловко отмахивая мертвой рукой.

Она уж тогда понимала, что не то делает, и, поглядывая на картины, прикидывая как медленно-медленно отступает назад изломами красного ущелья летопись жизни, пыталась сообразить сколько еще бежать. Получалось, долго. Не сказать сколько, но час или два к месту было бы упомянуть. Час!

Слишком долго, слишком долго — стучало в висках, и Золотинка остановилась, терзаясь нерешительностью. Она сделала шаг назад и разве не замычала в противоречии побуждений, снова остановилась, даром теряя время. Пошла было вперед и опять остановилась. Потом — ринулась назад как угорелая.

— Если на месте, Рукосил на месте, — загадывала она себе, — тогда… тогда посмотрим.

Замелькали последние картины, изображавшие Золотинку-пигалика в Межибожском дворце, пигалика в столице, пигалика со стрелой в груди, ночь, день, ночь, подземелье, карета, праведники — последний поворот…

Рукосил исчез.

Тяжелая двойная дверь на месте, закрыта, а Рукосил исчез.

Вошел! — ахнула Золотинка, не предполагая ничего другого, только худшее, и заметила, что прясло коридора от поворота до тупика удлинилось, добавились две картины, одна напротив другой у входа.

Сначала она дернула дверь — в уверенности, что закрыто, потом обратилось к подсказке, лихорадочно озираясь. Справа значилось: «Полдень. Рукосил входит». Картина изображала тупик, где билась теперь у запертого входа Золотинка, и Рукосила малую долю часа назад, который растворил дверь навстречу бьющему в лицо солнцу. На левой стене значилось: «Рукосил вошел. Перед ним сундук с «Последним откровением» Ощеры Ваги».