Чужая истина. Книга вторая - Джером Моррис

В нескольких шагах обнаружились ещё клочья. Не дожидаясь, пока появятся псы — он быстрее зашагал в город.

Улица Аллегри носила родовое имя одного из основателей Маньяри. Это знали не все, даже скорее — немногие из ныне живущих. На старом карском диалекте понятие аллегри означало нечто ёмкое, пьяное веселье и кураж, радость и празднества, гулянки и торжества. Хотя и тот старый диалект теперь помнили лишь старики, да редкие деревенщины. Бирнийский язык вытеснял архаику уже пару веков и теперь, казалось, практически вытеснил.

Дряхлый оружейник подвинул свой табурет поближе к периллам веранды, на которой цедил кислое вино с самого утра, продолжая размышлять, вспоминать и неодобрительно хмуриться. Здесь подавали не лучшее, но и не худшее. Разбавляли, но не слишком. Неподалёку рисовались красивые девушки, да и послушать, что скажут на собрании, он был не прочь. Хотя, разумеется, знал — все эти бездельники отродясь не говорили ничего умного.

Тем временем народ собирался. Кто-то, проходя, зацепил локтем глиняную кружку, уронил, расплескав. Тут же получил тяжёлой клюкой под колено, а когда обернулся и вздумал возмущаться — ещё и болезненный тычок в грудь. Оружейник толком не видел паршивца, глаза сильно сдали за последние годы, но не исчезни тот по-быстрому — выписал бы растяпе ещё и по лбу, за неуклюжесть и непочтительность. Кружку подняли, долили кислятины, пробормотали что-то утешительное. Глупая девка на побегушках. Неужели ему нужно было утешение? И уж в любом случае — не такое. А ведь если судить по голосу и манере движения размытого пятна, которым она выглядела для старика, девка была ничего. Как и почти все молодые. Он сощурился, силясь рассмотреть длинный балкон дома напротив. Сейчас там сидела только одна из девочек Дзилано. Одно пятно чёрно-белого цвета. Наверняка — чертовски хорошенькая.

На высокое крыльцо одной из уличных таверн, традиционно выступавшее трибуной на подобных сходках, взобрался кто-то круглый. Постучали железом о дерево, призывая к тишине.

— Созывать совет в этом месяце уже не планировалось, — начал сильный, резкий голос, — главы фаимов высказались неделю тому, но раз уж собрались… Извольте. Начнём с грязи. Патрули, хоть и усиленные до предела возможного, не справляются с ситуацией в рабочих районах. Стража потеряла, пока только ранеными, семерых. Живы, однако к службе пока не годны. Зачинщиков же несостоявшегося… беспорядка — пока не… — Сквозь недовольный рокот собравшихся отчётливо проступал старческий смех. Невесёлый, особо язвительный, перемежаемый невнятными стариковскими ругательствами. — Тише! Знаю я! Получается не всё, однако ж два десятка баламутов уже развешаны по площадям, клюются воронами, ждут и вразумляют примером своих дружков. И как всех передавим, либо уж поглубже в подворотни загоним, крепче примемся за пригород. А пока…

— Пока! — Рявкнул старый оружейник, перекрикивая остальных. На него оборачивались, с пониманием кривились или ухмылялись. — Ты прощаешься уж раз в третий, Касими́р, что ж никак не уйдёшь?

— Сказал бы я, — начал толстяк, — что на старости лет ты, Гаспа́ро, совсем головой ослаб. Однако ж помню тебя ещё ходячим, зрячим и до девок охочим. Ты и тогда понятливостью не славился. А пока…

— Вот! Снова же! Вы слышали — только «пока» да «пока». Я-то старый, зато не жирный, а в толк никак не возьму, как же можно так мямлить перед людьми, когда ответа прямого ждут. И дела понятного. А не можешь сделать или ответить за бессилие — прощайся. И проваливай. Только хлеб и способен переводить, жук-вредитель, мукомол прожорливый.

Последние слова были брошены как бы в сторону, но так, чтобы все слышали. Касимир Галли́, глава богатого фаима мельников и пекарей, сжал натруженные челюсти. Долбанул тяжёлой железной тростью по брусу, поддерживающему резной козырёк над крыльцом. Смешки прекратились, с козырька посыпалась пыль, а в древесине осталась глубокая вмятина.

— Чего годы не взяли — вино вымыло. Был ты когда-то силён и уважаем, теперь как эти… кто погреба грабит, да упившись на стражу прыгает. Говорить себе позволяешь много, как женщина или ребёнок, веря, что спустят. И пьёшь много, но оно и понятно — изъян семейный. Но да ладно. Возвращаясь к делу, платить и кормить столько стражников тяжко, но…

Ох и треснул бы он этому жирдяю… Проломил бы кривой череп, расколол, как арбуз, так бы и брызнуло. Если б только грязный пекарь подошёл. Или если бы сам Гаспаро был моложе. Но Касимир, разумеется, даже не думал снизойти и приблизиться. Да и старый оружейник не слишком надеялся снова стать оружейником молодым. Ещё будучи зелёным подмастерьем, он запальчиво кричал, спорил на советах, совсем как вон тот юнец, с тонким ломаным голоском. Тогда Гаспаро не слишком-то слушали, однако он всё же мог кричать, потрясать руками, а то даже и в морду кому дать… Теперь и горло быстрее хрипло, и руки не задирались высоко, да и неприятельскую морду сначала надо было умудриться различить. Гаспаро приподнял кружку, прикидывая, сколько осталось. И вина, и времени. Его отец пил также, как он. И его братья пили также. И слепли все они примерно одинаково, с самых первых седин. И до полной темноты. Семейные изъяны, о которых лаял толстяк, действительно были очевидны, такие, что нельзя не заметить. Даже слепому. Или такому тупице, как чёртов обжора-мельник. Оружейник тяжело поднялся, опираясь на стариковскую клюку, и почти ощупью пошаркал внутрь трактира, там его уже ждали еда и выпивка. Жаркие споры имели смысл только для тех, у кого было время.

На рассуждения о скором подавлении волнений в стенах Маньяри — Нейт ещё мог реагировать спокойно. Ждал, слушал, старался понять. Когда же понял, что о порядке в пригороде не ведут и речи — взорвался криком и руганью. В толпе виднелись и другие фермеры, гвалт подняли что надо. Однако потом, как стали говорить о очередном урезании снабжения Карсова вала, бывший кирасир впал в ступор.

— Мы приостановим отправку пополнений, собираемых в городское ополчение. — Касимир Галли вещал решительно, важно, будто самолично всё это решал. — Обученные на скорую руку — в большом бою от них толку не много, а выволочь за шкирку всякую шушеру из притона — много ума не надо. Да и амуниция — короткие дубины, короткие мечи, кольчуги быть может. Жалованье вполовину на первый срок. Зато кормёжка, два раза и сытно, уж ополчению хлеба найдём. Но кого к порядку призвали — хорошо бы не всех подряд вешать, а самых отпетых только. По закону, что с кровью на руках. Или