Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии - Максим Александрович Гуреев

приезда Довлатова в Пушгоры. Теперь, что и понятно, творчеством Сергея интересуются не только его питерские и таллинские друзья.

Интерес к нему проявляет «контора».

Причем интерес особого свойства – тема с «посадкой» или отъездом (на выбор) становится все более актуальной.

Каким образом рассказ Довлатова попал в «Континент» (впрочем, как и во «Время и мы», издатель Виктор Перельман), нам неизвестно, однако, запуская этот проект, говоря современным языком, Сергей не мог не понимать, какими последствиями он может быть чреват.

И последствия эти не заставили себя долго ждать.

По возвращении из Пушгор в Ленинград, которое в очередной раз не стало радостным, Довлатова начали «прессовать».

Все закончилось задержанием и мордобоем.

Из письма Тамаре Зибуновой:

«Это письмецо сразу же истреби. И сведения не разглашай. Дела обстоят так. Последние три-четыре недели ощущался заметный нажим. Опрашивали знакомых. Тех, кому я должен быть антипатичен. Чтобы охотнее давали показания. Как и в твоём случае. И снова ошиблись. Затем меня поколотили среди бела дня в милиции. Довольно ощутимо. Дали подписать бумагу, что я оказывал “злостное сопротивление”. Чего не было и в помине. Я подписал, а то снова начали бить. И вышибли передний зуб. Эта бумага с моей подписью/ если они захотят/ – 91 статья, до 5 лет. После меня вызвали и отечески спросили: чего не едешь. Я сказал – нет вызова. Да и не решил ещё. Они сказали, не надо вызова. Пишите, мол, хочу соединиться в Риме с женой. Я говорю: нас развели в 71 году. Что же я, в СССР восемь лет не соединялся, а теперь вдруг соединюсь в Риме. Они говорят: ваш развод – формальность. А мы не формалисты. В общем, я написал это дурацкое заявление. Знаменитый Боков поставил резолюцию – оформить. Я начал собирать документы. О мотивах “ехать не ехать” писать не буду. Тебе всё расскажет Витя. И о дикой абсурдной бюрократической процедуре собирания документов. Я никогда этим не занимался. Всюду путаница. Всюду хамят. Сплошной и нескончаемый Кафка… То, что меня выпустят, не гарантировано… Короче, пока всё туманно. Но скоро всё прояснится. Я ко всему готов. Ещё раз настоятельно прошу, записку эту уничтожь. И сведения не разглашай. Будут интересоваться, говори: едет, собирает документы. Подробностей не знаю. Спасибо тебе за всё».

Вот и пригодилось знание, ведь, когда читал Вере Федоровне Пановой книги из ее библиотеки, читал и Франца Кафку, разумеется, этот небольшой томик издательства «Прогресс» 1965 года выпуска – роман, новеллы, притчи.

Но не мог и предположить тогда, что нечто подобное может произойти и с ним.

Иначе говоря, что «Процесс» может произойти с каждым.

«К. известили по телефону, что в ближайшее воскресенье будет проведено небольшое расследование по его делу. При этом он был предуведомлен, что такие расследования будут проводиться регулярно, если и не каждую неделю, то все же достаточно часто. С одной стороны, все заинтересованы в быстрейшем доведении процесса до конца, но, с другой стороны, эти расследования должны быть во всех отношениях основательными и, вследствие связанного с этим напряжения, никоим образом не могут длиться слишком долго. Поэтому и был выбран этот вариант с часто следующими друг за другом, но быстро оканчивающимися расследованиями. Воскресенье было выбрано в качестве дня расследования для того, чтобы не создавать К. помех в его профессиональной деятельности. Предполагается, что он с этим должен быть согласен, если же для него желательны другие условия расследования, то ему, по мере возможности, готовы пойти навстречу. К примеру, допросы могут вестись и по ночам, но при этом К., возможно, окажется недостаточно свеж. Пока, во всяком случае, поскольку со стороны К. нет никаких возражений, остановились на воскресенье. Само собой разумеется, что его явка категорически обязательна, об этом, очевидно, даже нет необходимости особо его предупреждать. Ему был назван номер дома публичных слушаний, куда он должен был явиться, это был дом на какой-то отдаленной улице в глухом предместье, где К. до сих пор еще никогда не бывал»…

Перейдя Обводный канал, еще несколько кварталов двойник шел по Нефтяной дороге в сторону Навалочной. Никогда раньше не бывал в этих краях, чем-то напоминавших ему окрестности лагеря в Коми, где провел три года, – заборы, железнодорожные пути, крытые шифером складские бараки, паровозные колонки, красного кирпича жилые дома дореволюционной постройки.

Остановился перед зданием, бывшим по внешнему виду чем-то средним между домом культуры и заводоуправлением.

Тут толпился народ.

Над входом висели вывеска «Избирательный участок» и портрет Брежнева, который на сей раз не улыбался, но задумчиво смотрел куда-то вдаль поверх крыш и вышек контактных сетей.

Здесь и должен был проходить процесс.

Двойник вошел в здание и поинтересовался у вахтера, где здесь будет проходить разбирательство по делу Д. Впрочем, и без этого вопроса все было понятно – в распахнутые двери актового зала шли люди, а стоявшие у входа два милиционера проверяли документы у входящих.

– Вам туда, – не поднимая глаз, проговорил человек к гимнастерке и протянул правую руку по направлению движения толпы. Двойник заметил, что у вахтера отсутствовал указательный палец, а на тыльной стороне ладони было набито пороховое восходящее солнце и слово «север».

Зал был уже переполнен.

Двойник нашел откидное место в предпоследнем ряду по соседству с батареей парового отопления.

Сел.

Огляделся по сторонам.

От батареи исходил жар.

Двойник вспомнил, как уже однажды присутствовал на подобном представлении…

Тогда замполит по фамилии Хуриев вышел на сцену и сказал: «Революционная пьеса «Кремлевские звезды». Роли исполняют заключенные Усть-Вымского лагпункта. Владимир Ильич Ленин – заключенный Гурин. Феликс Эдмундович Дзержинский – заключенный Цуриков. Красноармеец Тимофей – заключенный Чмыхалов. Купеческая дочь Полина – работница АХЧ Лебедева Тамара Евгеньевна… Итак, Москва, тысяча девятьсот восемнадцатый год».

Потом сошел со сцены, и на просцениум вынесли стул и голубую фанерную тумбу. «Затем на сцену поднялся Цуриков в диагоналевой гимнастерке. Он почесал ногу, сел и глубоко задумался. Потом вспомнил, что болен, и начал усиленно кашлять. Он кашлял так, что гимнастерка вылезла из-под ремня. А Ленин все не появлялся. Из-за кулис с опозданием вынесли телефонный аппарат без провода. Цуриков перестал кашлять, снял трубку и задумался еще глубже.

Из зала ободряюще крикнули:

– Давай, Мотыль, не тяни резину.

Тут появился Ленин с огромным желтым чемоданом в руке» (из повести Сергея Довлатова «Зона»).

Меж тем на сцену поднялись человек в прокурорской форме с синей папкой под мышкой и судья.

Они были близнецами, только по-разному одеты.

Судья возгласил:

– Процесс начинается. Всем встать!

Тут же