Ведьма и тьма - Симона Вилар

Калокир рассказал об этом князю Святославу, и тот поразился, что из-за каких-то монахов с их азбукой возникло целое государство. А теперь Калокир собирался поведать о том же своей Малфриде – чародейка была охоча узнавать новое, и ему нравилось в ней это. Покажет он ей и высеченного над вратами города орла хана Аспаруха со сложенными крыльями и мощным клювом. Этот знак даже почитавшие Христа правители болгар не стали рушить из почтения к великому правителю[87]. Говорят, могила великого Аспаруха где-то на Днепре, там, где знаменитые пороги. Малфриде любопытно будет об этом узнать.

Но прежде всего Калокир хотел одного – просто увидеть свою дикарку, обнять, прижать к сердцу, наброситься на нее с той жадностью, которая ей так нравилась. За все время похода на Филиппополь Калокир не прикоснулся ни к одной женщине – после Малфриды они казались ему блеклыми и полуживыми. Но вскоре они свидятся, и тогда… От этих мыслей сладко кружилась голова, хотелось пришпорить коня. Ведь он уже знал, что чародейка в Плиске: приметил невдалеке от городских ворот Варяжко. Поманил его, и тот со всех ног кинулся к облаченному в подбитый мехом алый плащ патрикию.

– Все благополучно, господин Калокир. Передал твой наказ, проводил до самого града. А устраивал чародейку твою уже Тадыба. Она не пожелала селиться вблизи церкви, вот и пришлось найти дальние покои в павильоне за царским дворцом. Туда еще крытая галерея ведет. И теперь сидит госпожа Малфрида там в уединении, никуда не выходит, ибо не любит колокольного звона и церковного пения. Окна в павильоне велела ставнями затворить и никого к себе не пускает, даже Тадыбу. Не может простить молчуну, что стал захаживать в церкви.

Калокир усмехнулся. Неужто и молчун Тадыба что-то нашел в христианской вере? Малфрида ему этого не спустит. Эта ее подчеркнутая неприязнь ко всем атрибутам христианского культа порой смешила Калокира. Но сейчас он думал лишь о том, что вот-вот увидит ее, и пришпорил коня, миновал площадь за воротами, но затем одернул себя и рванул поводья, заставив скакуна гарцевать. Не сейчас. Сперва надо разместить князя в царских палатах, расселить его людей, а остальное устроить так, чтобы Святослав был окружен удобствами и роскошью. Пусть свыкнется с этим, пусть научится принимать достойное правителя поклонение. А еще Калокиру необходимо… Он бросил взгляд на колокольню большой базилики, расположенной неподалеку от дворца, – ее белая громада была отчетливо видна на фоне темных туч. Там, чуть ниже площадки звонаря, по его приказу установили клетку с почтовыми голубями. При птицах всегда находился его доверенный человек, принимавший послания из Константинополя и отправлявший быстрокрылых вестников с донесениями. Однако в последнее время вестей не было. Пора бы и выяснить, что на самом деле происходит в Византии. Издали патрикий различил крохотную фигурку голубятника Иова, даже почудилось, что тот машет ему рукой. Но позже, позже. В первую очередь – Святослав…

Однако князь, заметив, как приятель-ромей то порывается вперед, то сдерживает коня, решил, что он рвется к своей милой, о которой то и дело заводил речь в пути.

– Да скачи уже к ней, – засмеялся он. – Порадуй ладу свою. А мне и без тебя найдется кому послужить.

Калокир просиял. Даже сырой сумрачный вечер вдруг словно посветлел. Да, сначала Малфрида. Если князь дозволил… все остальное подождет!

Хмурый, всегда глядевший исподлобья Тадыба сидел на балюстраде уходившей вглубь сада галереи. При появлении Калокира воин отставил секиру, поднялся, но кланяться не стал, а только посторонился, давая путь. Буркнул:

– Иди к ней, а то мне на службу в церковь пора!..

Ишь как его разобрало! Калокир, однако, заметил, что вечерня не повод оставлять госпожу без надзора, но задерживаться не стал – прошел мимо. Впереди, за голыми по зимней поре виноградными лозами, уже виднелись белые стены павильона под черепичной крышей. Арки галереи вели прямо туда. У двери перед Калокиром склонилась в учтивом поклоне Невена. На его вопрос, как госпожа, ответила одним словом: «Ждет».

Калокир распахнул украшенную латунными накладками дверь – и оказался в полной темноте. Ставни закрыты, огня нет.

– Малфрида! Это я!

– Подожди минуту, милый. Я тут кое-что приготовила для тебя.

И короткий смешок из темноты.

Калокир остался у порога. Из-за его спины в открытую дверь проникал свет угасающего дня, и он мог разглядеть широкие половицы, неподалеку от входа – дубовое кресло на расстеленной под ним овчине. Но тут дверь за ним захлопнулась, будто кто-то с силой толкнул ее, и воцарился полный мрак. Но это длилось лишь мгновение. Калокир заметил, как в стороне вдруг замерцал огонек, потом еще один, еще. Это вспыхивали свечи в высоких напольных шандалах, потом – в настенных канделябрах, а затем вспыхнуло и затрещало пламя в очаге. Никто по покою не передвигался, огни загорались сами собой, словно по волшебству.

Но это и было волшебство, красивое волшебство, которым хотела удивить возлюбленного чародейка. Она знала, как его восхищает ее умение творить чудеса, и все это время бережно копила силу, чтобы поразить милого. Калокира не было так долго, что Малфрида уже начала ощущать привычное покалывание в кончиках пальцев, свидетельствующее, что сила возвращается. И хотя это было малое чародейство, ей так хотелось приберечь его для любимого!

Калокир озирался, улыбаясь. Однако мигом забыл обо всех чудесах, когда увидел ее. Малфрида сидела на широком ложе нагая, прикрытая лишь пышной гривой черных волос, а глаза ее мерцали желтоватым светом. Калокиру казалось, что он еще не видел ничего более прекрасного и волнующего, ничего столь притягательного. Она ждала его, и он шагнул к ней, зачарованный и взволнованный, спотыкался об овчинные коврики, на ходу рвал у горла застежку плаща.

Тихий журчащий смех, ее теплая гладкая кожа под его ладонями, ее напрягшаяся пышная грудь и взволнованное дыхание. А он прямо с дороги, не наряженный, не вымыт, утомлен… Но куда и делась усталость, когда он прикоснулся к Малфриде! Он дрожал от нетерпеливого желания, в нем бурлила звериная страсть, он хотел ее и не мог ни о чем больше думать. И когда в дверь павильона осторожно постучали, Калокир зарычал:

– К дьяволу! Зарублю всякого, кто посмеет мешать!..

И все же стук продолжался – негромкий, настойчивый. Кто будет обращать на него внимание? Ромей и ведьма целовались, ничего не слыша, кроме гула крови в жилах, собственного дыхания и стука сердец. Умолк ли стук? Они не знали. Малфрида урчала, как кошка, срывая с Калокира одежду, извивалась под его поцелуями. И хрипло вскрикнула, когда он вошел в нее. По ее телу прокатилась волна сладостной дрожи.

Они слились бурно и страстно – сильные ритмичные движения, оглушающе сладостные стоны, жаркие поцелуи. Оба задыхались, в ушах стоял шум прибоя, сердца колотились как бешеные. А в теле разгорался огонь, раскалялся добела, пока не взорвался яркими искрами… И оба почти одновременно унеслись в этот ослепительный свет, а затем погрузились в блаженную темноту, где медленно угасали отсветы несказанного блаженства, которое оба только что пережили.

Биение сердец успокаивалось, дыхание становилось ровнее, но оторваться друг от друга не было сил. Но откуда-то со стороны опять послышался стук в дверь, осторожный, но упорный.

– Пусть, – произнес Калокир, приподнявшись на локтях и глядя на запрокинутое лицо чародейки. – Плевать!

Ее лицо было спокойным и мечтательным, в полузакрытых темных глазах искрами отражалось пламя свечи, но той глубинной желтизны, мерцавшей в ее очах, когда он вошел, больше не было. И все же Калокир спросил:

– Ты смогла сотворить для меня чудо. Значит, твоя сила вернулась?

– То была слабая сила. Мне не жаль ее потерять ради твоей любви, ромей.

Она тоже слышала этот стук в дверь, вернее, не стук, – робкое царапанье, словно тот, кто находился снаружи, сам опасался потревожить любовников. И все же Малфрида почувствовала, как в ней нарастает злоба. К лешему, к кикиморам! Она так истосковалась по любимому, что не отпустит его от себя!

– Мне не жалко силы, Калокир мой, – зашептала она, обнимая его и приникая к нему всем телом. – Не жалко лишиться чародейства ради тебя. Ведь ты… О, как я тебя ждала! Я хочу быть всегда с тобой. Я хочу быть твоей женой и рожать тебе детей!

Он нежно улыбнулся и поцеловал ее. Иметь от нее детей? Наверное, это было бы забавно.

За дверью умолкли, и Малфрида восприняла это как свою победу. Ее ромей, человек долга, преданный княжьей службе, забыл обо всем ради нее!

Но отчего-то вдруг стало неспокойно. Вернулось уже знакомое и довольно неприятное ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Словно они тут не одни. Что за чушь! И все же…

Малфрида приподнялась. Сперва взглянула в сторону двери. Та была закрыта, засов задвинут, как она и наколдовала, когда вошел Калокир.