Попутчики. Астрахань – чёрная икра. С кошёлочкой - Фридрих Наумович Горенштейн

белу свету, повидал в иных странах множество мелочных лавок с большим выбором мелких товаров – пирамидон, бинт, йод, зубной эликсир и великолепный набор сосок-пустышек для местных, заграничных младенцев. И что по этому поводу думает Госплан СССР?

Однако, несмотря на подобные возможности, оформил командировку и поехал в Здолбунов. Я вообще, честно говоря, редко пользуюсь подобными возможностями в последнее время. Тянет в поездки, что является признаком душевного беспокойства. Вот недавно тоже был в одном городке по письму трудящегося, в Приуралье. Любопытный городок. Ехал в автобусе, толкнул случайно женщину. Не успел извиниться, как она мне кричит:

– Негодяй, да я тебе в невесты гожусь!

Хотел ей ответить, что невеста по-китайски «бы-лядь», да, слава Богу, промолчал.

Местный колорит в подобных поездках меня не очень интересует, и задерживаюсь я там недолго. Самолётом туда – самолётом обратно. А тут поехал поездом. Почему? Во-первых, из-за пересадки в Киеве: давно хотел покопаться в киевском архиве. А во-вторых, захотелось опять проехать ночью мимо маленьких станций Юго-Запада, а особенно – мимо Бердичева. Потому что, как бы на меня ни смотреть – по-русски, по-еврейски, по-украински, по-китайски, – днём я весел и остроумен, но ночами мне спится плохо, нервы мои наэлектризованы, разнообразные болезни со всех сторон осадили меня, интеллигентного мещанина, и, может быть даже, я скоро умру. Может быть, трёхтомник в издательстве «Искусство» выйдет уж после моей смерти.

Интересно, назовут ли меня в предисловии к моим сочинениям «полнокровным иллюзионистом», что было ещё возможно даже в начале сталинского царствования, в конце двадцатых годов, когда в предисловии к сборнику стихов одного поэта, имеющегося у меня в библиотеке, писали: «Перед читателем лицо замечательно талантливое, но столь же порочное по своему творческому методу». Порочность метода иллюстрировалась примером: «Об одном из вождей пролетариата, председателе ВЧК и ОГПУ Феликсе Эдмундовиче Дзержинском, сказано:

“Кандалы, звеня цепным весельем,

Гремели побрякушками в лугах,

И путались пудовым ожерельем

У Феликса Дзержинского в ногах”».

Но хотя бы так, хотя бы так изобразить каторжный период шефа НКВД и Чрезвычайки Юзика и написать о нём по-хасидски, по-шагаловски, смело, фантастично и весело, без слюнявого славословия или пенистой ненависти. Просто по сочным, влажным лугам родной болотистой Польши ходит беленькой козочкой Железный Феликс и гремит вместо колокольчика кандалами.

«Как Юзик может быть таким жестоким?» – спрашивала Роза Люксембург, называя Феликса его подпольной кличкой. Вскоре ей это объяснили с другого конца начинающие немецкие нацисты: разбили прикладом затылок и бросили в берлинский канал. Может быть, когда-нибудь я, Забродский, увижу этот канал. Кто знает? Но теперь передо мной луга.

Луга, по которым козочкой прогуливался Феликс Дзержинский, уже мелькали за рассветным окном. Уже проехали Червоное, Любар, Чуднов, последние станции прибердичевья. Уже углубились в «западенство». Это уже была другая земля, другая страна, другие словозвучия. Мелькали: Клевань, Корец, Жидичин (каково название!). Здесь уже жило онемеченное славянство, которое вело торговлю более с Данцингом, чем с Киевом, издавна сплавляя свой товар по Западному Бугу в дубках и на плотах. Это уже была Волынь – край, когда-то густо покрытый сосновыми и лиственными лесами, но погубивший эти леса во имя хлебной торговли с Европой, где уж несколько веков назад начали расти цены на хлеб и славянский хлеб стал ходким товаром. Губили также леса цены на «попель» – поташ. Сделки с Европой на поставке «попеля» окончательно обезлесили местность и превратили лесные массивы в поташ. Последние, однако, века везли поташ уж не на запад, а на восток, и одним из центров по переработке древесины служила Попельня, мимо которой мы с Чубинцом проследовали и которая расположена на полпути между Фастовом и Казатиным.

Как бы ни были сильны в прошлом связи Западной Украины с Европой, с завоеванием Волыни Россией и под её покровительством произошло объединение разрозненных частей Украины. Но подобное объединение Украины Россиею, точнее, в желудке у России могло произойти только потому, что христианство было разъединено на разные идеологические течения. Трагедия этого разъединения, может быть, более всего видна на национальной судьбе Украины и Польши. Двадцать шестого апреля 1686 года Польша, испытывая давление Турции, заключила с Россией мир, признав за ней навечно Смоленск, Киев, Новгород-Северский и всю Левобережную Украину. Государственная трагедия Польши была в её католичестве, а Украины – в её православии. Будь иначе, принадлежи они к одной ветви христианской религии, может быть, слились бы в прочное славянское государство, преградив России, с её азиатской кровью, дорогу в Европу.

И вот за окном местность, которая дольше всего сопротивлялась объединению с Россией из-за близости униатства к католичеству. Православие, которое служило идеологическим тараном русскому империализму, здесь, в этой местности, дело своё не выполнило и по сей день, и на насильно спаянном теле видны шрамы. И народ говорит иначе – с польским шипением, и национальная одежда ближе к польско-венгерско-румынской, и национальная кухня отличается, а сало чаще едят по-польски, с луком-цыбулькой, или по-венгерски, с перцем, а не с чесноком. И поля иные: на песках и суглинках растёт рожь, овёс, гречиха, а пшеница с трудом уживается на тощих почвах. По берегам медленно текущих рек влажные болотистые травы и – что меня более всего занимает – таинственные заросли вереска, совсем как будто не соответствующие этой местности, вереска, из которого в старой Шотландии делали пиво. Такое впечатление, будто сама местность своей непохожестью сопротивлялась объединению с Азией.

Нет, что ни говорить, и эта местность хороша, если с ней сжиться и её полюбить. Как-то я пожил здесь недели две один, без жены, и на какое-то время полюбил Волынь. С моей женой никакую местность полюбить невозможно, потому что, чтоб полюбить нечто, надо быть вне бытовых мелочей, которые всюду одинаковы и всё размазывают в общее, как младенец ладошкой краски по листу. Всё обращается в абстракцию, а абстракцию любить невозможно, художественную ли, политическую ли. Вот почему так заинтересовало меня творческое сотрудничество с Олесем Чубинцом, жизнь которого в бытовые мелочи никак не укладывается, а даже наоборот – всякую бытовую мелочь обращает в эпос, в эпос комический, а иногда трагический. По жанру я сравнил бы эту жизнь с карикатурой, но не с той карикатурой, которые марают в наших газетах и журнальчиках.

Карикатура – от итальянского слова caricare, которое означает «нагружать». Нагружать изображение, а я бы сказал, также чувства и страсти. Причём нагружать отдельные черты, чтоб таким путём их преувеличить и выпукло показать характерное. Но я не согласен, что только лишь для осмеяния. Кто рисует карикатуры лишь для осмеяния – а такое злобное осмеяние весьма распространено