Чарли Чаплин - Питер Акройд

В роли безымянного цирюльника-еврея он предстает гораздо более смиренным и мягким, чем когда-либо был Бродяга, а вся его необузданная энергия перешла на роль диктатора Хинкеля. Можно даже сказать, что Хинкель олицетворяет анархическую и демоническую сторону характера Бродяги. На роль Бенито Муссолини – в фильме это Бензино Напалони – Чарли пригласил американского комедийного актера Джека Оуки. «Послушай, – возразил ему Джек, – во мне течет шотландская и ирландская кровь. Тебе нужно найти актера-итальянца». Ответ Чарли был обескураживающим: «А что смешного в итальянце в роли Муссолини?»

Разумеется, главную героиню играла Полетт Годдар, как и обещал ей Чаплин. Ей снова досталась роль сорванца, смелой и предприимчивой девушки из гетто, которая дает отпор немецкой солдатне. Чаплин просил Годдар приезжать на съемочную площадку ежедневно в 8.30, чтобы он мог сам сделать ей прическу. Ему вообще нравилось стричь жен и других женщин, с которыми он был близок.

У Полетт не вызывали восторга режиссерские методы Чаплина, включавшие разного рода угрозы и оскорбления. Его наставления по актерскому мастерству задевали самолюбие Годдар. Однажды Чаплин сказал своему старшему сыну: «Твоя мачеха сегодня очень много работала, но мне пришлось рассказать ей кое-что об актерской игре». Услышав это, Полетт заплакала.

Премьера «Великого диктатора» состоялась в Нью-Йорке 15 октября 1940 года. Обозреватель New York Times отметил, что ни одно событие в истории кинематографа не ждали с такой надеждой и волнением, как выход на экраны этого фильма, и ни одна лента еще не обещала таких грандиозных последствий. В рекламном буклете к фильму говорилось: «Этой картине еще не было равных по части ожиданий. Эта картина – поистине общенациональное событие».

Конечно, буклет до некоторой степени преувеличивает, однако в то время факт, что самый известный в мире комик собрался пародировать самого ненавидимого из мировых лидеров, выглядел удивительным и безусловно был беспрецедентным. Как оказалось, у зрителей фильм имел бóльший успех, чем у критиков. Особенное одобрение он вызвал в Англии, страдавшей от последствий налетов немецкой авиации. Сборы были выше, чем от предыдущего фильма Чаплина. Бернард Шоу писал: «Чаплин больше чем гений. Он имя нарицательное, идол миллионов людей всех рас и вероисповеданий, любимец униженных и угнетенных. В эпоху, когда мир тяжело болен, маленький человек со смешными усиками становится кем-то вроде спасителя». Томас Манн подобного восторга не испытывал. Одному из друзей он сказал: «Мы увидели довольно слабую, но местами забавную пародию Чаплина на диктаторов».

В своем первом полноценном звуковом фильме с диалогами Чарли уже был в определенном смысле старомоден. В кульминационные моменты он обращается к фарсу, и этот стиль явно не соответствует содержанию. Немецкие штурмовики, например, напоминают осовремененных кистонских полицейских. Разумеется, Чаплину не была известна вся правда о немецкой тайной полиции. Позже он признался: «Знай я тогда о подлинных ужасах немецких концлагерей, не смог бы сделать «Великого диктатора»…»

Между тем старая комедия не соответствовала новой ситуации. Она выглядела то блестящей, то глупой, с вкраплениями низкопробного фарса. Вербальные шутки в фильме плоские. Тем не менее визуальный юмор Чаплина, как всегда, острее бритвы. В самых ярких сценах фильма вообще нет слов. Известнейшая из них – та, в которой очарованный мечтой о мировом владычестве диктатор танцует «в паре» с глобусом (вернее, с воздушным шаром в виде глобуса) под звуки увертюры к опере Рихарда Вагнера «Лоэнгрин». За этим балетным шедевром следует сцена, когда цирюльник бреет клиента под звуки «Венгерского танца № 5» Иоганна Брамса. Оба эпизода – свидетельство кинематографического гения Чаплина, который пробивается через фальшивое и несколько сентиментальное возвращение к гротеску.

Речь в конце фильма, в которой Чаплин снимает маску и говорит от себя, с художественной точки зрения, возможно, была ошибкой. Он, например, заявляет: «…ненависть людская преходяща, диктаторы погибнут, а власть, которую они отняли у народа, вернется к народу». Фильм не должен заканчиваться напыщенным повторением того, что можно назвать банальным.

Вот показательный случай из жизни Чаплина. Однажды они с Бастером Китоном пили пиво на кухне у Китона. «Что я хочу, – сказал Чаплин, – так это чтобы у каждого ребенка были еда, башмаки на ногах и крыша над головой!» – «Но, Чарли, – удивился Китон, – разве ты знаешь кого-нибудь, кто этого не хочет?» Возможно, это лучший ответ на финальную речь в «Великом диктаторе».

Гильдия кинокритиков Нью-Йорка присудила Чаплину премию как лучшему актеру, однако он отказался получать ее. Ч.Ч. считал, что актерская игра – всего лишь маленькая часть его достижений в «Великом диктаторе». Его агент по рекламе заметил: «За свою жизнь Чарли Чаплин не раз подвергался нападкам, подчас заслуженно. Но я сомневаюсь, что можно нанести ему большее оскорбление, чем назвать просто актером». В прошлом Чаплин уже отказывался от наград. Одну из них он отослал назад, сопроводив запиской: «Не думаю, что вы компетентны для того, чтобы оценивать мою работу».

По слухам, Гитлер видел «Великого диктатора». После войны один из бывших чиновников отдела кино немецкого Министерства культуры рассказал Чаплину, что фюрер настаивал на том, что посмотрит фильм – один. Следующим вечером он снова посмотрел картину, и снова в одиночестве.

Американским кинокритикам не понравилась финальная речь, особенно призыв Чаплина: «Солдаты! Не поддавайтесь этим бестиям… Тем, кто муштрует вас, сажает вас на паек, обращается с вами как со скотом и использует вас как пушечное мясо!» Он вроде бы обращался к немецким солдатам, но эти слова могли трактоваться и гораздо шире. В эпоху изоляционизма их посчитали излишне провокационными, и журналист Эд Салливан, который вел авторскую колонку в одной из газет, обвинил Чаплина в том, что он «тыкал коммунистическим пальцем», чтобы взбудоражить зрителей. Возможно, в словах Салливана была доля правды. В Англии компартия выпустила речь из фильма в виде памфлета. Кинокритик Daily Worker, ежедневной газеты коммунистов, описывал ее как красноречивый призыв к миру и выпад против рузвельтов, черчиллей и всех маленьких гитлеров мира, которые поддерживали войну.

Чаплин приехал на премьеру фильма в Нью-Йорк. Он снял квартиру с видом на Ист-Ривер и обдумывал здесь планы на будущее. Говорили, что Чарли задумал картину о беженце в Нью-Йорке или о пьянице, который влюбляется в хористку. Обе идеи впоследствии были реализованы, но в другой форме.

Когда Чарли вернулся в Голливуд, Полетт Годдар уже уехала из его дома. Развелись они только через два года, но это был окончательный разрыв. Полетт надоели попытки Чаплина полностью подчинить ее. Она решила сама делать карьеру, без его опеки. И без его критики. «Мы с вашей мачехой, – сказал Чарли сыновьям, – разошлись во взглядах».

В этот период он был очень угрюмым и подавленным. Чаплин признался одному из сыновей, что всегда хотел стать скрипачом в оркестре, и жаловался окружающим, что все его фильмы в той или иной степени неудачны. Во время одного интервью журналист обратил внимание на его улыбку. Она казалась заискивающей, но, если сидеть сбоку и видеть ее, обращенную к кому-то другому, можно заметить, что губы растягиваются механически, а взгляд у Чаплина отсутствующий. Между тем одна из самых больших катастроф в личной жизни Чарли была уже не за горами.

17. «Давайте работать и сражаться!»

Чаплин недолго оставался один. После расставания с Полетт Годдар он встречался со многими женщинами, и одна из них привлекла его особое внимание. 22-летняя Джоан Берри приехала в Голливуд из Бруклина тремя годами раньше с намерением стать киноактрисой. Вполне обычное желание для девушки, отличавшейся необыкновенной красотой, но Берри повезло, если так можно выразиться, – она познакомилась с Джоном Полом Гетти, американским промышленником, одним из первых в истории долларовых миллиардеров. Тот представил Джоан своим друзьям, и каким-то образом девушка оказалась в числе приглашенных на теннисный корт Чаплина. Так или иначе, вскоре они стали любовниками.

Впоследствии Чарли заявлял, что она явно преследовала его и он в каком-то смысле слова стал невольной или по крайней мере невинной жертвой честолюбия этой женщины. В 1941 году Чаплину исполнилось 52 года, и назвать его неопытным было никак нельзя. Он мог бы устоять перед попытками сближения, если бы хотел. Однако Чаплин убедил себя, что у Джоан есть способности актрисы, и организовал для нее пробы. Незадолго до этого он приобрел права на экранизацию пьесы Артура Копита «Призрак и действительность» (Shadow and Substance) и теперь видел Джоан в роли главной героини. К концу 1941-го с мисс Берри заключили контракт. «Я могу сделать вывод, что у тебя есть талант, – говорил ей Чаплин, – просто поговорив с тобой». Они условились, что Берри будет посещать актерские курсы.