Соколиная семья - Яков Михайлик

— Ни пуха ни пера, Коля!

— Пошел к черту, — ответил Крючков и сплюнул через плечо.

Вслед за ним прибежали Саша Денисов и Павлик Оскретков.

— Нынче без тебя летим, замкомэск. Самостоятельно, — смущенно улыбнулся Павлик.

— Ну что ж, ребята, желаю удачи!

И эти послали меня к черту. Уж так повелось: вместо спасибо – к черту посылают…

Да, летчики шли парами, но все-таки эскадрилью вели капитан Балюк и я: в случае чего ребятам нужно помочь, отвести от них беду. Следом за нами в воздух поднялись две другие эскадрильи, а потом покинули аэродромы остальные полки утинской дивизии. А за нашей дивизией – соседние.

Небо было забито дневными звездами, которым предстояло встретиться с уродливыми фашистскими крестами. И мы встретились. За этот день, как сообщала наутро газета "Правда", наши истребители уничтожили 56 вражеских самолетов. Жгли их и летчики нашего полка.

Максименко и Крючков, подходя к Курску, обнаружили группу юнкерсов, летевших на большой высоте.

— Коля, прикрой, — попросил Максименко и пошел на сближение с бомбардировщиками.

— Мессеры, мессеры! — предупредил своего ведущего Крючков, заметивший истребителей противника.

Яки развернулись и бросились в атаку на самолеты прикрытия.

— Атакую ведущего. Прикрой, — передал по радио Максименко.

Пристроившись к Ме-109, он не отставал от него до тех пор, пока не поджег. Фашистский самолет потянул на северо-запад, но не успел перелететь линию фронта, упал где-то южнее Фатежа.

Воздушный бой не прекращался ни на минуту. Одни атаковали юнкерсов, другие дрались с мессершмиттами. Поняв, что Максименко и Крючков вынуждены были связать боем истребителей противника, Оскретков и Денисов направили свои яки на группу бомбардировщиков. Основная цель именно они – юнкерсы.

— Атакую, — сообщил по радио Павел Саше.

— Понял. Прикрою, — отозвался Денисов. Оскретков открыл огонь из пушки и пулеметов по одному из Ю-87.

— Готов! — радостно выкрикнул Денисов. Бомбардировщик, не дойдя до цели, загорелся и со снижением потянул в сторону своего аэродрома.

— Бью по второму, — предупредил Оскретков. Трасса Павлика пронзила фюзеляж юнкерса. Тот задымил, но продолжал лететь к Курску.

— Сволочь! — выругался Денисов и, вырвавшись чуть вперед, добил фашиста.

— Саша, Саша, — сообщил Оскретков, — на моем самолете, кажется, пробит радиатор…

— Разворачивайся домой. Иди спокойно. Я прикрою.

Як Оскреткова повернул в сторону Фатежа, но до аэродрома не успел дойти. Пришлось садиться на вынужденную. Пока Павел не приземлился, Денисов виражил над ним, в любую секунду готовый вступить в драку с врагом.

К вечеру севший в поле як техники привезли на аэродром и, облепив его, дружными усилиями восстановили до наступления темноты.

Командир полка поблагодарил Максименко, Оскреткова, Крючкова и Денисова.

— Хорошо, товарищи летчики, деретесь. Так и надо бить фашистскую нечисть.

— Служим Советскому Союзу! — единым духом выпалили ребята.

Выглядели они молодцевато. На их плечах были офицерские погоны, на груди гвардейские знаки и недавно полученные награды.

По поводу присвоения мне очередного воинского звания произошел смешной случай. Представление на меня было послано одним из первых. Жду неделю, вторую – нет ответа. И вдруг однажды приходит приказ.

— Яша, с тебя магарыч! — весело воскликнул Иван Федорович Балюк. — Сегодня всей эскадрильей обмываем твое посвящение в доблестное советское офицерство.

Каково же было разочарование, когда я узнал содержание приказа. Мне, старшине, присваивалось звание… старшины.

Ребята хохотали до упаду.

— Старшина в квадрате!

— Двухэтажный старшина!..

Каких только несуразных званий не придумывали для меня друзья!

— Черт бы их побрал, канцеляристов! — негодовал подполковник Верещагин. Думал, присвоят лейтенанта. Так и в представлении писал. А они вон какой номер выкинули…

— А ты вот что, начальник штаба, — сдерживая улыбку, сказал Евгений Петрович Мельников. — Катай бумагу прямо на капитана.

— Подпишешь? — усомнился Верещагин.

— Непременно подпишу, — заверил командир.

На этот раз мне присвоили звание младшего лейтенанта.

— Что же они теперь-то не ошиблись? — язвительно спросил Мельников.

Верещагин даже обиделся:

— Ты так говоришь, будто я виноват…

— Виноват не виноват… Парень давно в заместителях командира эскадрильи ходит, а его все манежили в старшинском звании. Бюрократы!

— Ну ладно, Яков, — обратился ко мне Евгений Петрович, — звание – дело не последнее, конечно, но и не первостепенное. Сколько у, тебя сбитых фашистов?

— Сегодня десятого прикончил, — ответил вместо меня Петр Ганзеев.

— Готовь документы.

— Какие?

— Не знаешь, что за десять сбитых самолетов положено? — упрекнул Мельников заместителя начальника штаба полка Ганзеева.

— Знаю – Героя…

— Ну, так и пиши. Понял?.

— Так точно, товарищ подполковник!

Дружно занималось русское лето. Где-то за нами, в тылу, люди сеяли гречиху и лен, начинали ранние покосы, сажали поздние огурцы и рассаду. На полях первым наливом тучнела рожь. Буйно зацветали луговины, запах от которых доносился за две-три версты. И все эти переливы красок и цветов, завязи и наливы, садовые и полевые ароматы – всю благодать земли русской пытаются выжечь, искромсать, изуродовать пришельцы с запада, дикари, варвары. Они бьют по городам и селам, по железнодорожным станциям и аэродромам. Бьют для того, чтобы сломить нашу силу, а сломивши ее, топтать, грабить землю, чинить произвол и насилие.

Мы больше всего знаем о тех недругах, что крадутся по небу вдоль дорог Орел – Курск, Брянск – Львов, Сумы – Белгород… Крадутся, чтобы по-воровски ударить и удрать восвояси. Но для того мы и бросили свои поля и луга на руки стариков и женщин, чтобы отбить охоту немецким ворам, убийцам и насильникам ходить в чужие земли, ушкуйничать в них. Вот и сейчас я и мои товарищи сидим на Фатежском аэродроме в готовности номер один. И случае необходимости мы должны отразить налет противника на наш аэродром или подняться в воздух для наращивания воздушного боя однополчан с немецкими истребителями. На ярком солнце раскалились кабины. Капельки пота выступают на лице и плавно скатываются по щекам. На губы стекает солоноватая влага.

Душно. Скорее бы подняться в небо или, сменившись с дежурства, вылезти из кабины, размяться, закурить крепкой махорочки, завернутой в жесткую газетную бумагу. Я смотрю на часы, монотонно тикающие на приборной доске, потом поворачиваю голову влево и вправо. Там сидят в самолетах Максименко, Крючков и Денисов. Ждут боевого приказа. В случае сигнала мы поднимемся в воздух вчетвером. А потом уж на помощь нам взлетят остальные друзья по эскадрилье. А если надо – весь полк взмоет в небо,