Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 - Лев Толстой

— Какъ ее звали? — спросила Соня.

— Звали ее..... Никитой.

Соня захохотала.

— Только у барышни Никиты не было ни отца, ни матери.

— Какъ у насъ, — сказала Соня.

— Да ты не перебивай. Была только у нея волшебница, которая очень полюбила ее. Волшебница разъ пришла къ ней ночью и сказала: — Ты хорошая принцесса, я тебя люблю и хочу дать счастье. Чего ты, говоритъ, хочешь? — А Никита не знала, чего она[57] хочетъ, и говоритъ: — Я не знаю. — А ежели не знаешь, такъ вотъ тебѣ два пузырька,[58] въ нихъ самое лучшее счастье. — Что же, говоритъ, съ ними дѣлать? — А вотъ что. Носи ты всегда эти пузырьки при себе, подлѣ сердца, и когда тебѣ захочется счастья, возьми голубенькой пузырекъ, выпей сама, а красненькой дай выпить какому нибудь человеку, который бы былъ не много старше тебя, и будешь счастлива.

— Отчего? — спросила Соня.

— Оттого, что будешь всю [жизнь] любить другъ друга съ этимъ человѣкомъ.

— И вкусно это, что въ пузырькѣ[59] было? — спросила Соня.

— Вотъ увидишь. Только вотъ что, — говоритъ волшебница, — ежели ты не сразу выпьешь свой пузырекъ и тому человѣку не весь отдашь, то вмѣсто счастья будетъ тебѣ несчастье и тѣмъ, кому ты будешь давать пить, и еще говоритъ, ежели ты перепутаешь и сама будешь пить изъ красненькаго, тоже будетъ тебѣ несчастье. А ежели прольешь, разобьешь или понемногу раздашь изъ пузырьковъ эту воду, то ужъ другихъ тебѣ не будетъ. — Ну хорошо. Только у принцесы былъ одинъ пріятель, тоже Принцъ,[60] который часто къ ней ѣздилъ въ гости и очень любилъ ее.

— Она съ нимъ и выпьетъ? — спросила Соня.

— Нѣтъ, съ нимъ нельзя, потому что онъ былъ старый, его нельзя было любить, а волшебница сказала, чтобы съ ровесникомъ выпить, котораго можно любить. Только старый Принцъ, когда узналъ про пузырекъ,[61] очень обрадовался за Принцесу и сталъ учить ее, какъ принять эту воду и какъ угостить ей кого нибудь. Но принцеса отвѣдала немножко своей водицы, изъ голубенькой, и, чтобъ попробовать и посмѣяться, подлила потихоньку въ супъ, из красненькой, старому принцу. Принцъ былъ уже старый хрѣнъ.

— Хрѣнъ! — засмѣялась Соня.

— Да, старый хрѣнъ, и ему случалось пивать этой воды, онъ зналъ ее вкусъ, и она уже мало дѣйствовала на него. Но это ему было ужасно пріятно. Онъ зналъ, что вредно, a съѣлъ целую тарелку супу. Однако ему стало немного больно.

— Животъ заболѣлъ?

— Да, а главное — ему жалко стало Принцесу, что она такъ, изъ любопытства, потеряетъ свое счастье. Онъ не сталъ больше ѣсть супу и говоритъ ей: вѣдь я знаю, что̀ вы сдѣлали, вы мнѣ подлили волшебной водицы, а помните, что вамъ сказала волшебница, — чтобъ пить и давать пить всю разомъ; а то будетъ худо. Вамъ худо, а не мнѣ, я уже привыкъ и мнѣ не почемъ, а вы растратите даромъ, жалѣть будете, потомъ не воротите. A поѣзжайте-ка лучше въ другое государство и сыщите себѣ хорошаго принца и все ему дайте выпить, тогда я опять буду у васъ супъ ѣсть, а то ни чаю, ни супу, ни воды, ни вишень отъ васъ ѣсть не стану. — Всталъ и уѣхалъ.>

* № 5 (I ред.).

— Какже, неужели вы никогда не говорили: — Я васъ люблю, — спросила я смѣясь.

— Не говорилъ и не буду говорить навѣрное и на колѣно одно не становился и не буду, — отвѣчалъ онъ.

— Какіе вы пустяки говорите, — сказала я рѣшительно.

— Вотъ те на, — проговорилъ онъ.

Мы съ Машей засмѣялись.

— А знаете, что я нынче замѣтила, сказала я: — Вы ужасно ненатуральны. Вы самыя простыя вещи хотите сдѣлать еще проще и отъ этаго запутываете ихъ.

— Вотъ воспитанница какъ своего учителя учитъ! — сказала Маша.

— И я знаю отчего, — сказалъ онъ.

— Отчего?

— Знаю.

— Ну разскажите.

— Вѣдь это не легко, — сказалъ онъ, не глядя на меня.

— Ну дайте понять, я, право, ничего не понимаю.

— Хорошо, постараюсь. — Онъ задумался. — Я вамъ исторію разскажу, — и онъ взглянулъ на меня.

— Разскажи, разскажи исторію, — сказала Соня и сѣла къ нему на колѣни. Онъ обращался къ ней и не смотрѣлъ на меня.

— Ну, какъ бы вамъ это разсказать, — началъ онъ. — Есть такое царство, въ которомъ всѣ дѣвочки родятся заряженныя разнымъ вздоромъ — плясками, тряпками, романами и главное кокет<ствомъ и всякой дрянью>. И въ царствѣ этомъ такъ устроено, что дѣвочки эти не могутъ быть счастливы до тѣхъ поръ, пока они не выпляшутъ весь зарядъ пляски, не выносятъ всѣ тряпки и, главное, не выкокетничаютъ все кокетство.

— Что такое кокетство? — спросила Соня.

— А ты у Лизы спроси, — отвѣчалъ онъ.

— Вздоръ, ничего, — сказала я. — Ну....

— Только въ этомъ царствѣ, — продолжалъ онъ, — была такая дѣвочка, славная дѣвочка, очень заряженная всѣми этими штуками, и у нея былъ другъ одинъ — такъ, старичокъ, учитель, который каждый день ходилъ къ ней и старался потихоньку разряжать ее, чтобы ей легче было. Только разъ пришелъ этотъ учитель, хотѣлъ посидѣть съ ней, учить ее, а она какъ обернется къ нему, какъ выстрѣлитъ въ него, такъ что ему и больно немножко сдѣлалось, а главное онъ испугался, чтобъ она себѣ вреда не сдѣлала. Онъ и говоритъ: — Зачѣмъ вы въ меня стрѣляете, я вѣдь съ вами не воюю, вы стрѣляйте въ другихъ, а то ужъ я лучше уѣду отъ васъ. — А она такъ разсердилась, что стрѣляетъ себѣ и ничего слышать не хочетъ и все думаетъ, что это очень просто, и что напрасно старичокъ ее учитъ. Стрѣлять хочется, ну и стрѣляй. Старичокъ подумалъ, подумалъ да взялъ и уѣхалъ отъ нее. — Дай, говоритъ, вамъ Богъ счастья, а ужъ я вамъ не товарищъ, коли вы такъ хотите со мной обращаться.

Голосъ его немного дрожалъ, когда онъ кончилъ, и все время онъ избѣгалъ моего взгляда.

— И вся? — спросила Соня.

— Вся.

— Ну, это не хороша. А что же дѣвочка? — сказала она.

— Послѣ разскажу, когда увижу, — сказалъ онъ и всталъ.

Онъ смущенно улыбался и взглянулъ на меня, какъ будто ему совѣстно было за то, что онъ сказалъ. Я ничего не могла говорить и чувствовала, что неестественный румянецъ стоитъ на моихъ щекахъ. Мне страшно и больно, и досадно на него было. Тысячи мыслей кружились въ моей головѣ, мнѣ хотѣлось и по своему закончить сказку, хотѣлось сказать ему, что онъ видитъ то, чего нѣтъ, и все ищетъ трудностей, гдѣ все ясно и легко, но что-то сковывало мой языкъ, и я только смотрѣла на него. Онъ подалъ мнѣ руку и хотѣлъ уйти. Я крѣпко сжала его руку и страннымъ шопотомъ, который удивилъ меня самое, спросила, когда онъ будетъ…

53-й лист рукописи второй редакции „Семейного счастья“.

Размер подлинника.

* № 6 (I ред.).

Былъ успенскій постъ, и я въ то же утро, къ удивленію Маши, объявила, что буду говѣть, и поѣхала въ Церковь. Онъ ни разу не пріѣзжалъ во всю эту недѣлю, и я не тревожилась, даже не жалѣла и спокойно ждала его къ дню моего рожденья. <Никогда ни прежде, ни послѣ, я не говѣла такъ искренно и добросовѣстно.> Я говѣла для своей души <для Бога>, но отчего не признаться — и, надѣюсь, Богъ проститъ меня — я говѣла тоже для него, для того чтобы снять съ себя всѣ старые грѣхи, все то, что я дѣлала дурнаго до него, и явиться ему раскаявшейся, спокойной и чистой и достойной его. Въ сравненіи съ свѣтлымъ состояніемъ моей[62] души какъ черно мнѣ казалось тогда мое дѣтское невинное прошедшее. Часто въ эту недѣлю я думала о немъ, но совсѣмъ не такъ, какъ думала въ ночь, когда узнала про его любовь. Я не желала, не боялась его какъ пре[жде], я была убѣждена, что онъ мой, и думала о немъ, какъ о себѣ, невольно примѣшивая мысль о немъ къ каждой мечтѣ, къ каждой надеждѣ. Подавляющее вліяніе, которое я испытывала въ его присутствіе, изчезало совершенно въ моемъ воображеніи, когда его не было. Я не только чувствовала себя равной ему, но съ высоты того духовнаго настроенія, въ которомъ я находилась эту недѣлю, я даже спокойно судила и жалѣла его. Судила за его непростоту и жалѣла за его притворныя,[63] какъ мнѣ казалось, спокойствіе и холодность.

* № 7 (1 ред.).

<Вотъ какъ я думала тогда о нашей будущей жизни. —

Мы женимся въ деревнѣ, пріѣдутъ его и мои родные, привезутъ музыку из города; дней 5, 6, недѣлю мы повеселимся, потомъ съ нимъ и съ Машей поѣдемъ къ нему въ его хорошенькой домикъ, который будетъ такой свѣженькой, веселинькой, съ коврами, гардинами и колонками. Онъ введетъ меня въ мой кабинетъ, убранный, какъ игрушечка, и спроситъ:

— Что, не скучно тебѣ будетъ тутъ со мной, моя фіалочка?

И мы одни будемъ въ комнатѣ. Я обхвачу его руками, я встормошу его волосы.

— Ежели бы тебя не было, мнѣ бы было хорошо, а съ тобой мнѣ вездѣ скучно, — скажу я.

И онъ улыбнется своей улыбкой и уйдетъ, чтобы мнѣ не скучно было съ нимъ и чтобы я не путала его волосы, и я побѣгу за нимъ черезъ весь домъ и въ садъ, и въ рощу, и нигдѣ не уйти ему отъ меня. Онъ кончитъ свои дѣла поскорѣе. Я ему помогу ихъ кончить, и къ зимѣ мы поѣдемъ за границу, и дорогой будемъ одни съ нимъ, только двое сидѣть в каретѣ, и въ Римѣ и въ Парижѣ только одни, двое будемъ ходить и ѣздить между толпой, которая будетъ любоваться нами. Такой сильный, мужеств[енный] человѣкъ и стройная, милая и мило одѣтая женщина. И вездѣ будутъ радоваться моей красотѣ и говорить, что счастье съ такой женой, съ хорошенькой женой, за которой многимъ бы хотѣлось поволочиться, ежели бы не видно было, что его однаго она любила и всегда любить будетъ. И ежели будутъ у него заботы, онъ придетъ и раскажетъ ихъ женѣ, и жена обниметъ его, поцѣлуетъ добрые глаза, и заботы пройдутъ, и сядетъ жена за фортепьяно и съиграетъ ему то, что онъ любитъ, и онъ потихоньку подкрадется и въ шею поцѣлуетъ ее. Одна Маша будетъ съ нами вездѣ, и его сестра будетъ моимъ другомъ. И много новыхъ знакомствъ и друзей у меня будетъ. И все, что онъ будетъ любить, буду любить и я. И ничего для меня не будетъ скрыто въ его жизни. Потомъ мнѣ приходило въ голову, что кто-нибудь влюбится въ меня, скажетъ мнѣ, что я хороша или что-нибудь такое, и эта мысль больше всего радовала меня. Я приду, скажу ему: