Треугольная жизнь (сборник) - Юрий Поляков

Особое впечатление произвела на него переводная книжица под названием «Бюст и судьба», повествовавшая о зависимости характера женщины от формы ее груди. Прежде всего Башмаков определил, что Катина грудь относится к типу «киви». У Нины Андреевны, как он сообразил, грудь имела форму «спелый плод», что означало прекрасный характер, нежную душу, незаурядный ум и ненависть к однообразию. Несколько раз он хотел набрать номер Нины Андреевны, чтобы сообщить ей об этом, но всякий раз, мысленно выстроив возможный разговор, не решался. Два дня он мучительно припоминал, какой же формы была грудь у Оксаны – его первой любви. Наконец вспомнил – «виноградная гроздь». А это, согласно брошюре, – непостоянство, болезненный эротизм, а также использование секса в целях обогащения. И ведь чистая правда!

Потом несколько дней Олег Трудович пребывал в задумчивости, вспоминая бюсты женщин, которых ему доводилось раздевать, и постепенно пришел к выводу, что теория, предложенная автором, в целом подтверждается практикой, хотя бывают и жуткие несоответствия. Например, у кукольной актрисы груди имели форму яблок, что предполагало в ней бурный темперамент, какового Башмаков так и не обнаружил… Полеживая и поскребывая по сусекам своего любовного опыта, Олег Трудович тоже пытался сочинить новую классификацию женских существ.

Время шло. Башмаков продолжал лежать без работы, а новый миропорядок все не рушился. Выходя в воскресенье прогуляться, он уже привычно просил у Кати на пиво или специально вызывался зайти в гастроном, а на сдачу покупал себе кружку-другую. Вся окололаречная общественность была ему хорошо знакома, и, подходя к киоску, по выражению лиц он мог определить, откуда сегодня завоз – с Бадаевского, Останкинского или Московского экспериментального. Разговаривали, как и положено светским людям, о политике, погоде и домашних животных, включая жен.

Катя сначала как бы не обращала на это внимания, потом, пересчитывая сдачу, только хмурилась и наконец стала выдавать мужу деньги по списку – копейка в копейку, а точнее, учитывая инфляцию, сотня в сотню. Перед уходом на работу жена могла теперь, если была не в настроении, совершенно серьезно прикрикнуть:

– Тунеядыч, ты меня слышишь?

– М-да? – откликался Башмаков, приспособившийся спать до полудня, так как до глубокой ночи смотрел телевизор на кухне.

– Пропылесосишь большую комнату и вытрешь пыль!

– В моей комнате тоже. А Куньку больше не пылесось, – добавляла Дашка. – Она и так уже без шерсти!

– Если не сделаешь, Тунеядыч, – говорила Катя, нажимая на обидный смысл прозвища, – останешься без ужина!

– Салтычиха! – выстанывал Башмаков и прятал голову под подушку.

– И только попробуй поехать к Каракозину!

Ужин он, конечно, получал, но Катя была строга и становилась строже день ото дня. Однажды вечером они лежали в постели, и Башмаков рассеянно пошарил по Катиному телу, что на их интимном языке означало вялый призыв к супружеской близости.

– Знаешь, – сказала она, перехватывая и отводя его руку, – в Америке жены за это берут с мужей деньги.

– В валюте?

– Естественно.

– А в России как раз наоборот! – засмеялся Олег Трудович и снова попытался проникнуть к Кате.

– Значит, так, Тунеядыч! – рявкнула она, вскочив с постели, и впервые слово «Тунеядыч» прозвучало, точно приговор районного суда. – Значит, так: хватит бездельничать! Поедешь с Гошей в Варшаву!

– Не был спекулянтом. И никогда не буду!

– Поедешь с Гошей! Деньги я займу. Все!! – отрубила Катя и легла к Башмакову спиной, надежно подоткнув одеялом любые возможные подступы к своему оскорбленному телу.

Башмаковский шурин Георгий Петрович вернулся из Швеции незадолго перед смертью Петра Никифоровича. Точнее, его выгнали из посольства и отправили на родину. Должность у Гоши была вроде бы плевая – электротехник посольского комплекса, но на самом деле служил он специалистом по подслушивающим устройствам – «жучкам». В общем, тихо-спокойно охранял государственную тайну, так же как охранял ее и посольский садовник, говоривший на трех языках и стрелявший по-македонски.

Вдруг из Москвы по замене прибыл новый консул – молодой, модный, энергичный и весь какой-то томно-несоветский. Вскоре консул вызвал Гошу к себе и потребовал установить в кабинете посла «жучки», мотивируя это тем, что посол – в отдаленном прошлом первый секретарь крайкома, не справившийся с модернизацией сельского хозяйства, – нелояльно настроен к новой демократической власти в Кремле. Это была полная чушь, ибо посол, как и сам Гоша, принадлежал к тому типу людей, которые лояльны к любой власти по той простой причине, что она – власть. Более того, посол, тертый партийный кадр, заранее учуяв назревающие перемены в Москве, в отличие от многих своих коллег, не поддержал ГКЧП. Но не поддержал как-то вяло, без воодушевления и номенклатурного трепета. Этого, очевидно, ему и не простили. Прибытие нового консула посол воспринял со смирением – так, наверное, древние наместники встречали гонца с султанским подарком – ларчиком, где таился шелковый шнурок или склянка яда.

Вот ведь как прежде наказывали за нарушение должностной инструкции или неуспешное руководство вверенным регионом! А теперь? Насвинячит человек так, что всю страну от Смоленска до Курил протрясет лихоманкой, а ему на кормление – какой-нибудь Фонд интеллектуального обеспечения реформ, а его – в членкоры, да еще все время в телевизор тащат: мол, Сидор Пантелеймонович, посоветуйте, как жить дальше! (Эскейпер чуть не плюнул с досады.) А отдуваются за чужую дурь другие, мелкота – вроде Гоши.

Многоопытный Гоша, конечно, почувствовал, что новый консул дал ему этот чудовищный приказ не случайно, что таково на сегодняшний день расположение кремлевских звезд. Однако, повинуясь более могучему инстинкту, он аккуратно отказался выполнять приказ, сославшись на инструкцию, а главное – на отсутствие прецедентов. Консул нехорошо засмеялся, назвал его педантом и отрыжкой тоталитаризма, а на следующий день вызвал садовника.

Через месяц посла отозвали в Москву и отправили на пенсию на основании рапорта, в котором садовник подробно описывал перипетии скоротечного, но бурного романа стареющего дипломата с популярной исполнительницей русских народных песен Сильвой Каркотян, приезжавшей в Швецию на фестиваль «Сирены фьордов». Посольский кабинет, естественно, занял консул, успевший к тому времени вступить в открытую интимную связь с третьим секретарем полпредства – свеженьким выпускником МГИМО. Садовник же из посольского общежития перебрался в Гошину служебную квартиру, ибо башмаковского шурина тоже отправили домой, дав на сборы всего неделю.

О, это была страшная жестокость, ведь обычно загранслужащие начинают готовиться к возвращению на родину и в моральном, и в материальном смысле примерно за полгода, а то и за год. Упаковать нажитое и докупить облюбованное – дело, требующее денег, нервов, изобретательности, но главное – времени, а его-то как раз и не было. Однако Гоша с женой Татьяной путем неимоверного напряжения всех духовных и физических сил с этой задачей за неделю справились.

Гоша, уже лет двадцать бывавший в Отечестве отпускными набегами, а последние три года и вообще из экономии не приезжавший домой, был потрясен произошедшими переменами и особенно тем, что телевизор с утра до вечера хает КГБ – организацию, к которой башмаковский шурин имел неявное, но непосредственное отношение. Не радовало и исчезновение магазинов «Березка», где на зависть согражданам, не работавшим за границей, можно было в прежние времена за чеки купить массу чудесных дефицитов. И уж совсем повергал в недоумение тот факт, что валюта – а за нее еще недавно сажали в тюрьму – стала теперь заурядным средством межчеловеческого общения. Более того, появились бритоголовые парни в малиновых пиджаках, тратившие за один вечер в ресторане с девочками столько, сколько Гоша, разводя в Швеции «жучков», зарабатывал за полгода. А Татьяна была просто уничтожена, когда, надев свой лучший наряд, купленный в Стокгольме на самом фешенебельном сейле, она явилась в гости к Башмаковым и услышала от Кати, что точно такой же костюм за сорок шесть долларов продается в магазине «Дом книги» в букинистическом отделе.

В довершение несчастий их контейнер со всем добром, следуя из Швеции морем, затерялся где-то в таллинском порту. Гоша отправился в столицу свежесуверенного государства на поиски своего имущества, нажитого тяжким трудом, но эстонские чиновники, вдруг все, как один, разучившиеся говорить по-русски, только молча пожимали плечами. И лишь один молодой, не по-эстонски горячий полицейский, на несколько минут вспомнив язык оккупантов, сказал:

– У вас украли какой-то контейнер, а вы украли у моей страны пятьдесят лет свободы!

– Лично я вашу свободу не крал! – оторопел Гоша.